. (2/2)

Огонь Индариас перестал быть ярко алым год назад.

Сяо за них боится. За каждого их пяти. За добрую Бонанас, что лечит любые их раны, а о себе и думать не хочет — «это только царапины, я справлюсь». За спокойного, покрытого шрамами, которые прячет от друзей — Сяо слишком внимательный, впрочем, как и все они, решившие молчать, не обижая друга — Меногиаса. Он успокаивает их после ссор, сковывает в шутку гео стихией, порой получает за это острые вихри и угрожающе мелькающие огоньки перед самым лицом. За слишком уверенного в себе Босациуса — «карма не сможет сломить меня, Сяо, так легко уж точно нет». Алатус слышит, как иногда, очень редко раньше, но чаще в последние месяцы, он разговаривает с кем-то, кого слышит лишь он. С кем-то в своей голове. Сяо тоже слышит эти голоса, демонические, отравленные.

Сводящие с ума.

Индариас признает все единственная. Над своим огнем она смеялась в начале, плакала в одиночестве после — все равно ее нашла Бонанас, кричала после и плакала вместе. Черное-черное пламя, кармические хвосты вокруг ее рук. Трещащая по швам маска. Сяо боится с каждым новым боем.

Сяо знает, что в отличие от всех них ему пока еще везет. Карма влияет на него отчего-то меньше, разрастается медленно, и, возможно, он хочет это отрицать, но не может — все потому, что что-то его защищает.

Иногда он чувствует солнечное тепло на ладонях. Тех, что чернеют, словно от сажи, что не отмыть в самой чистой воде горного источника, что обагрились кровью, которая больше не въедается в кожу полностью и запах ее не преследуют его в кошмарах.

Иногда во время боя он смотрит с опаской вдаль, ищет глазами белые одежды и золотые волосы, но находит только солнце. Такое тусклое по сравнению с Итэром. Такое обманчиво живое и оттого спокойно привычное. Он боится увидеть однажды его. Улыбающегося вдалеке. Тянущего к его друзьям руки.

С букетами полевых цветов.

Их дороги пересекаются все равно. Сяо ходит рядом со смертью, Сяо становится ее причиной слишком часто, и потому не удивляется, когда видит ее главного вестника среди очередной горстки мертвых тел — на этот раз странных монстров, боги не дали еще им названия. Боги говорят, они пришли из подземной страны.

Боги что-то скрывают.

Они все в масках, непохожих на его вовсе, но так пугающе смотреть на кого-то, умирающего без лица. Сяо дрожащими руками стаскивает собственное демоническое, боится вдруг, что может умереть также — с маской, с кровью, что соединит ее с его кожей, и больше никто и никогда не увидит его настоящих глаз. Лишь тех, горящих потусторонним, чужим зеленым.

— Обещай, что снимешь ее с меня, — говорит он вместо приветствия. Знает, что его поймут, и вовсе не удивляется, когда встречает кивок. Белые тонкие руки уже раскладывают цветы, на этот раз совсем незнакомые. Белоснежные, твердые, почти каменные на ощупь лепестки.

«Подземные», — думает он и сам не знает, откуда в этом так уверен.

— Какие цветы ты бы сорвал для меня? — спрашивает Сяо и впервые за долгие годы их странного знакомства видит, как дрожат чужие плечи, как в глазах цвета солнца на долгую минуту мелькает животный, панический страх. Из пальцев выпадают цветы. Из собранных волос — золотые пряди, что заслоняют от него испуганное лицо.

— Ты не умрешь, — слышит он шепот. Такой близкий вдруг и живой.

Теплые руки на его собственных кажутся почти неправильными. Маленькая ладошка мелькает позабытой памятью в его грязных перчатках. Он снимает их быстро, под ними — черные руки, но Итэр словно не замечает неправильности. Он поднимает ладони бережно, подносит к горящим щекам. Сяо чувствует их жар, их тепло дрожащими, замерзшими вдруг пальцами.

— Ты не умрешь, — повторяет Итэр.

— Обещаю.

Шепот Смерти на время смолкает совсем. Ему больше не снится она в облике этого человека. Но он сам становится частью его темной реальности.

…

Сяо решает знакомить их постепенно, по старшинству или может быть по степени спокойствия характера, но Бонанас все равно рушит все его планы. Просто однажды он просыпается под смех всех пятерых. Чуть сдержанный Меногиаса, яркий Индариас. И есть какой-то еще, незнакомый и одновременно кажущийся таким странно родным.

Голос, звонкий как ручей, запах сонных трав, собранных в далеких солнечных землях.

— Сяо о тебе не рассказывал, — слышит он и встает уже окончательно, чтобы увидеть странную, до боли счастливую картину.

Итэр среди них кажется совсем своим. На его запястьях красуются браслеты с характерными огненными бусинами, что так любила создавать Индариас, его волосы заплетены иначе — он знает этот стиль, Меногиас заплетал так двоих девушек, но кроме якш никто и никогда не удостаивался подобной чести. Босациус выглядит чуть настороженным, более спокойным, чем остальные, но даже он сидит в общем кругу, разговаривает с Итэром на равных, и Сяо с удивлением замечает, что карма, стелящаяся вокруг них постоянными, уже привычными хвостами, лишь огибает хрупкое тело, не нарушая его слепящей чистоты. Итэр может общаться с ними. Может сидеть совсем рядом, быть вместе с ними как обычный бессмертный, не являясь им по сути. Может рассказывать истории и смеяться, шутить и переплетать руки с проклятыми якшами.

Сяо почти заворожен этим зрелищем. Его выдает то ли удивленный вздох, то ли острый чужой слух, что слышит даже малейшие шорохи. Солнечные глаза стремятся к нему, он ловит две звезды в следующее мгновение и улыбается помимо воли, слабо поднимая уголки губ.

Никто и никогда уже сотни лет не видел его улыбки.

— Идем к нам, Сяо, — говорит Бонанас и тянет к нему хрупкие руки в темных разводах.

— Не хочешь нас официально познакомить? — спрашивает Меногиас. Маска его с тонкой трещиной немного сдвигается на боку.

— Наконец-то ты проснулся, — Босациус встает, уступая ему место возле центра тепла, но далеко все равно не отходит. Он что-то шепчет в сторону, Сяо ловит его взгляд, направленный в пустоту.

Что-то болезненно горько сжимается внутри, и лучше бы все оказалось сном, но он поднимается со своего места, трет сонные глаза. Садится рядом возможно в последний раз. И представляет Итэра всем.

Как давнего друга. Как жизнь, самую яркую, самую теплую. Он знает, что вскоре они вдвоем пойдут собирать четыре разных венка.

…

Бессмертие не делает его готовым к горю. Бесчисленные бои не заставляют сердце спокойнее биться при виде крови друзей. Двое умирают слишком рано, слишком быстро. Но хотя бы вместе.

Отчего-то Сяо уверен в глубине души — он будет умирать совсем один.

Маски падают на землю с тихим шорохом, одна — разбита на сотни частей, но Сяо все равно собирает их все. Складывает словно пазл. Замечает краем глаз, как за ним наблюдает Босациус. Он убегает куда-то, а Алатус слишком слаб, чтобы остановить его.

Больше никто его не видит, и даже Моракс не может помочь с его безуспешными поисками.

Они остаются с Индариас последними. Они — звучит слишком громко, потому что Алатус знает, ей осталось недолго.

Он пытается ее уберечь. В каждом бое бросается вперед, ранит себя в два раза больше, и спасительная прохлада больше не омывает его раны. Не дает черному огню сжечь свою обладательницу, принимает на себя весь ее кармический долг, но тот все равно растет слишком быстро, захватывает тело подруги, и колени подгибаются слишком часто, грозясь больше не выдержать.

Однажды он видит вдалеке Итэра. Видит цветы в его руках, глазурные лилии, что уже сплетены в венок. Он их терпеть не может, никогда не понимал смысла в цветах, что открываются лишь ночью, когда никто их уже не увидит. Зато их очень любила Индариас, любила собирать для подруги, приносить ей букеты в обитель, осыпать ими все вокруг. Петь для них свои колыбельные, и под голос ее открывались бутоны и засыпали измученные якши.

Сяо бросается не на демона, а на эту обманчивую надежду, мелькающую безмятежно вдалеке. Сяо хочет метнуть в него копье, убить собственными руками, оттолкнуть, закрыть глаза. Не дать увидеть Индариас, спасти ее от бездушной смерти.

Улыбки Итэра были настоящими, думает он. И скорбь его, и горе, и радость, и биение сердце. Итэр никогда не был Смертью.

Сяо сбивает его с ног, пачкает золотые волосы в черной грязи, выбивает из рук венок и отбрасывает его так далеко, как может своей стихией. Итэр отворачивается от него вслед цветам, дрожит под тяжелой хваткой рук, что сдавливают хрупкие плечи.

Всхлипывает, и от всего, что хотел сказать ему Алатус, остается только звенящая пустота.

Рука без перчатки поворачивает бледное лицо, холодное и мокрое от слез, смотрит в глаза, что когда-то сверкали, но теперь отражают только боль. Тяжелую и мрачную, столь глубокую, что Сяо кажется, он может в ней утонуть. Боль теряющего не одну жизнь, не десять и не сотню. Он видит человека, что терял целый мир, каждого человека, живущего в нем, целые народы и страны, людей и бессмертных, якш и монстров, пришедших из-под земли и бывших когда-то людьми. Он любил их всех.

Он ценил каждую жизнь, помнил о каждой. Видел, как умирал однажды каждый, кто был ему дорог, и хранил о них память в бессмертных цветах.

— Почему? — спрашивает Сяо и знает, что ответа на его вопрос нет.

Это никогда не было выбором Итэра — хоронить их, быть посланником Смерти. Он рассказывал ему о жизнях, о великих и простых людях, тех, кто прожил свою жизнь так просто и так… ценно в его словах. В его памяти было место каждому.

Где-то позади умирала Индариас. Итэр повернул в ее сторону заплаканное лицо — она была его подругой, подумал Сяо, он знал ее тоже, смеялся с ней и обнимал, слушал ее тонкий голос, знал, как красиво она поет. В глазах отражались последние лучи солнца, последний шрам на треснутой маске. Крик, что он будет слышать еще долгие годы в своих кошмарах.

Пальцы потянулись сами закрыть чужие веки, спрятать от смерти и боли, от потери, что постигала его слишком часто. Под ладонями дрожали ресницы, слезы пропитали его кожу, солью наполнили раны, но Сяо держал упорно руки, не давая увидеть хотя бы одну смерть из бесконечной череды потерь. Когда все закончилось, тело под ним перестало дрожать. Ладони сами опустились, открывая лицо. И в потускневших глазах он отчетливо увидел немую благодарность.

И теплые губы коснулись его ладоней, темных и все еще покрытых грязью кармического долга. Итэр, казалось, даже не замечал этого.

…

Он не остается один в буквальном смысле, но дни становятся слишком длинными, а слова копятся в его голове, пока перестают быть реальными звуками. Остаются только голоса — возможно, благодаря им он не сходит с ума окончательно.

Еще — остается Итэр.

Они встречаются на закатах, на самых высоких точках земель бессмертных, где таковых остается все меньше. Часть из них закрылись навсегда в своих обителях, и Сяо искренне задается вопросом, не сделать ли ему так же. Он приглашал однажды Итэра — «ничего не получится» шептал тот тем печальным тоном отчаявшегося человека, который испробовал уже сотни способов, но не нашел ни одного решения. Он показывал ему свои владения, свою нехватку и сил, и фантазии на что-то больше пустых земель, где росло лишь одно единственное дерево с золотой кроной, солнца, затерявшегося в ветвях. Белоснежных цветов у корней.

Итэр только улыбнулся, и Сяо готов был поклясться, что в золотых его волосах лучи солнца прячутся так же, как в высоких тонких ветвях могучего древа.

Они выбирают тихое место, которое меняют каждый век, и столетия протекают для них в беседах, в сражениях для Сяо, которых становится все меньше, потому что люди учатся справляться со злом сами, а зло засыпает безмятежным сном уже навсегда, слишком устав от нового изменившегося мира. Они выходят порой вместе, и Сяо узнает людей вместе с ним, держась немного в отдалении, но после всегда помогая — «лепесток к лепестку, стебли должны быть длинными, но не слишком прочными, иначе переплести будет трудно». Пальцы Сяо учатся держать что-то хрупкое, и оказывается, что легче ему проломить демонический череп, нежели не поранить бедные лепестки. Хранить жизнь и память о ней дается ему сложнее, чем нести смерть.

Он узнает ритуал от начала и почти до конца. Вплоть до таинственного шепота готовому венку, который Итэр кладет не всегда на могилы, но точно на место, что считают ею. Одинокую скамейку однажды для девушки из далекого Мондштата, что ждала возлюбленного, так и не увидев ни его любви, ни его предательства. Спускает венок на воду для мальчика, что вырос, ожидая отца, но возвращались к нему лишь верные птицы, коих он кормил на этом озере в последний раз.

Однажды они плетут венок из всех цветов, что есть в Ли Юэ, и так Сяо понимает, что близится конец эпохи. Перестав быть вечным его покидает и бог, забирая с собой их бессмертный контракт.

Сяо чувствует, как растет в душе одиночество с каждым исчезающим звеном, что составляло его жизнь. Закаты становятся длиннее, а цветы почти естественным продолжением его пальцев. Они отвлекают. Тонкие стебли, по которым струится память, глаза-солнца напротив, которые понимают его без слов. Или это Алатус тот, кто научился понимать его лучше. Одиночество поглощает их обоих, боль сжигает души, но так они становятся ближе, и понимание, тайна, длящаяся не одно столетие, объединяет их общей памятью и жизнью.

Однажды стебли прорастают через его руки, и чернота с них наконец отмывается.

Но с каждой зашедшей луной сердце Итэра бьется медленнее. Двадцать ударов против тридцати, насчитанных когда-то. Дыхание, что становится хриплым. Он умирает так медленно, что Сяо перестает думать об этом как о смерти, пока эпохи вокруг сменяются, а память внутри них копится, и человеческое сердце с трудом выдерживает ее груз.

Он замечает это не сразу. Белую дымку, обрамляющую два солнца. Чуть потухший блеск за ресницами.

В их общем теперь доме все не меняется веками, и Итэр в нем ведет себя уверенно, заваривает все тот же ароматный чай, все также открывает старинные рамы. Сяо замечает это случайно, когда они отправляются в Инадзуму, где вспыхивает восстание и смертей становится слишком много.

Итэр спотыкается, чуть не врезаясь в дерево. Итэр делает шаги неуверенно, хватается беспомощно руками за все вокруг, словно… перестает видеть так же хорошо, как раньше.

Сяо хватает его руку за секунду до катастрофы, переплетает их пальцы и смотрит обеспокоенно, подмечая все детали разом. Дрожащая виноватая улыбка, глаза, что отчаянно стараются смотреть на него, но почти не видят.

— Как давно? — спрашивает он.

И в ответ ему раздается тихий смех. Уже не ручей, не колокольчики. Тихий смех старого-старого человека, который слишком устал.

В конце концов, сердце напротив бьется в человеческой груди, под человеческой тонкой кожей в смертном-смертном теле. В конце концов, это рано или поздно случилось бы, думает Сяо. Бьется в клетке безутешных мыслей, когда находит себя на холме среди алых цветов, похожих на ветер и солнце одновременно. Собирает их в охапку и с ужасом оглядывает собственные руки. Ветряные астры плетутся в его пальцах послушным венком, и лишь одного цветка не хватает для завершения круга.

Он топчет их под холод ночи, сбегает позорно с поля и долго-долго плачет в одинокой пещере. Одинокой, как его бессмертное будущее, и было ли спасением остаться единственным якшей, не поддавшимся карме? Было ли это его наказанием?

…

Ладони трогают его лицо, находят теплую улыбку, лицо напротив отражает ее полностью, прежде чем целует. Один уголок, второй, немного промазывается, но это не страшно. Сяо научился игнорировать это, научился наклоняться ниже, подставляя лицо, давать считывать эмоции — научился проявлять их ярче, чтобы Итэр почувствовал их, не в силах увидеть. Он научился улыбаться — мягко, с нежностью, которую когда-то дарил ему человек.

Губы тонкие дрожат от боли, и Сяо наклоняется ниже-ниже, убирает осторожно золотую тонкую прядку и шепчет ему мягко.

«Тише», — просит Сяо, дрожащими руками надевая венок. «Тише и засыпай», — просит он, оглядывая золотую лодку. Остров, на который просил привести его Итэр, туманный и затерянный. Наверное, когда-то здесь были люди, а теперь — лишь призраки.

Золото ему подходит. Золотые волосы, золотые глаза — теперь уже белые, и волосы давно поседели прядями, но он обманывает сам себя, видя в них отражение солнца.

«Тише», — просит Сяо, доплетая последний венок. Лодочник ждет их слишком долго, но терпение его велико. Сяо благодарен ему за минуты, краткие мгновения по сравнению с вечностью, что они провели, но эти мгновения самые ценные для всей его жизни.

Цинсинь в его волосах выглядят так правильно. Он переступает борт лодки без единого желания остаться. Переплетает их пальцы и целует закрытые веки с навек потухшими под ними глазами. Слишком много смертей они видели. Слишком многое успели потерять.

Позади остается туманный остров. Два выпавших цветка на темной земле. Память о человечестве умирает вместе с ними.