исходы (2/2)

Альбедо дергает за них сам, то ослабляя, то укрепляя, позволяя безумию частично взять вверх, потому что лишь из него рождается талант. Потому что так он производит на свет то, до чего до него никто не додумался, не дошел в своих познаниях, ибо чтобы придумать это новое, уникальное, он снова и снова понемногу сходит с ума, видя мир за гранями, в которых существуют люди, видя его под безумным хаотичным углом и выплывая назад, на поверхность, уже со знаниями и идеями.

Альбедо знает о своей силе почти все, знает, как ее контролировать лучше и как вернуться даже после самых далеких глубин. Но иногда он забывается.

Играет слишком серьезно, доходит до точки, где Итэру остается только держать его крепко-крепко, не давая упасть, заставляя спать и питаться, отрываться от бумажек, что разбросаны по всему столу и наколоты стопками на стены. Где сотни формул и тысячи решений, где столько же ошибок, исправлений и подсчетов. И он оседает в ворохе работ, идей и предложений, а в голубых глазах мелькают знакомые темные тени, пугая Итэра больше, чем что-либо другое в этом мире.

Один шаг, один маленький шажочек — и Альбедо перешагнет за пропасть.

Одна неверная идея, зацикленность на мысли, и Итэр спасти его уже не сможет. Потому что тогда придется спасать уже себя самого.

Он почему-то забывает об этом совершенно, когда прощается. Разглядывая Тейват сквозь пальцы с огромной высоты, и весь этот мир, кажется, способен уместиться лишь на одной его ладони. Альбедо молча принимает всю недосказанность его слов, не спрашивает и не пытается уговорить, только продолжает смотреть в его сторону как-то странно отрешенно, словно что-то для себя решая. А Итэр боится толком сталкиваться взглядами, продолжает пропускать солнечный живой свет через пальцы. И пограничный момент совсем упускает.

Альбедо обнимает его крепко-крепко со спины, так, что вдруг хочется остаться еще немного. Он целует мягко его в затылок, проводит путь по позвонкам от шеи до оголенной поясницы, проводит ладошками по золотому оперению крыльев.

И сжимает. Болезненно ярко вспыхивает под веками, крик застревает в горле, и свет… обрывается.

Он просыпается от страшного сна на чужих коленях от мягких касаний к распущенным волосам, что успокаивают, гладят неспеша, но как-то совсем тяжело. Словно приковывая к земле. Итэр не знает, расслабиться ли ему и дальше получать теплое удовольствие, нежиться под солнцем и любовью.

Или хвататься за обрывки сна, что ускользает все дальше, но почему-то кажется таким важным.

— Ты наконец проснулся, — говорят ему мягко сверху. И под теплыми океанами сон забывается вовсе, оказавшись вдруг совсем ненужным.

Под толщей голубых вод Итэр не хочет больше никуда бежать и идти. Он даже не знает, зачем. И куда. Разве, у него есть что-то, кроме жизни здесь? Разве есть хоть кто-то, кто его ждет во внешнем мире.

Альбедо загораживает ему солнечный свет, нависая сверху и касаясь мягкими губами лба, прикрытых в удовольствии век и покрасневших щек. И Итэру хочется поспать совсем еще чуть-чуть.

Совсем немного, пока не умрет солнце, и ему нужно будет подняться. А значит времени у них еще много.

…

Однажды он сойдет с ума без него.

Итэр уходит в разрушенную страну, забывая о времени, оставляя Мондштат цветущим и вечно праздным, если не считать лишь одного поникшего тенью человека. Он смотрит в его спину отчаянно долгим взглядом, протягивает мысленно руки и там же просит о многом. А вслух не произносит ничего. И только стоит, надеясь на чудо. Стоит, обещая помнить светлого мальчишку до последнего. И цепляться — за него же.

Итэр возвращается спустя года на руины и обломки. Развалины, которые в начале вовсе и не узнает. Если бы не статуя его друга. Расколотая и безжизненная, с оторванными крыльями, которых он так и не находит, перескакивая быстро через разбитые камни и чернеющими могильным холодом фундаменты, что когда-то были теплыми домами.

Он бредет все дальше и дальше, среди смерти и пыли, что здесь кажется такой неправильной, сопровождающей вечно лишь жизнь, но среди этих обломков — ее точно нет уже давно. Итэр даже не знает сколько, он не помнит границы времени. И о тех, кто жил здесь когда-то, уже тоже почти не помнит.

Только лишь об одном, обещавшим ждать его долго-долго. До самого конца, верно? Иногда он усмехается горько, в каждом из миров. Потому что не было никого, кто бы его дождался.

В конце концов, даже Люмин не вернулась к нему после всего, как бы сильно он ее ни просил. И среди этого пепла и праха он тоже один. Бредет, обыскивая каждый камень, не зная, что хочет и боится найти.

А натыкается в итоге на мягкий пушистый шарик. Он пыльный и немного истлевший, обожжённый чем-то когда-то и несущий этим следом всю историю, которую Итэр способен прочесть. Черные потускневшие глазки и длинный когда-то красивый хвост смотрят на него так пристально, обвиняя сразу во всем произошедшем, во всех его действиях и бездействиях, которые привели к такому исходу.

— Додоко, — вспоминает он шепотом, потому что здесь, в этой мертвой тишине, отчего-то кажется, что говорить громче просто нельзя. Что-то темное висит над бывшим когда-то городом свободы, впустившее его лишь из прихоти и закрывающее входы в руины всем прочим, не достойным.

— Прости, — его губы лишь двигаются в нужном слове, но звуки осели в горле комком, и от него хочется избавиться, выблевать с кучкой прочих извинений, которые все равно ничего уже не исправят.

Итэр просто не хочет быть здесь и сейчас, не хочет знать, что мог стать причиной.

А руины все еще хранят золотой пепел, он видит характерные черты знакомых золотых цветов на камне, лишь их отпечатки, не более. Жаль, такие ни с чем больше не спутать.

Цветочные следы покрывают весь город, словно отцветший последнюю свободную весну. И ветра здесь больше не приветливые и не мягкие, воют гулом в камнях, создавая хор из криков и мольб.

Итэр знает, что это лишь игра воображения. Так же, как знает и другую правду — все они точно кричали.

И не брались за оружие до последнего, верно? Своих ведь не трогают.

Пыльные следы оставляют его сапоги на всем пути от ворот до центра города, но, когда он возвращается, они куда-то исчезают. Ветра завывают, давая ответ, тучи над ним сгущаются. И он знает, что где-то среди этих обломков найдет знакомое тело.

Которое находить не хочет.

Увидит виновника событий.

Который вообще-то он сам.

И небо над головой сокрушается плачем и молниями, давая ему очередной урок. Все, к чему они когда-либо прикасались с сестрой. Разрушалось у них на глазах.

…

Итэр проводит торопливо всей ладонью по лазурной воде, смахивает недовольно звезды и судьбы, и смотрит на небеса так, словно именно те его предали. Они чисты и прозрачны, одаривают его ярким солнцем, что соперничает уже не первое лето с ним в блеске. Итэру все равно. В этой игре он пока не участвует.

— Все в порядке? — его голос, после всех просмотренных исходов и судеб, кажется почти незнакомым. Слишком он мягок и спокоен, полон любви и понимания.

Не зависимости, думает Итэр. Не безумия и стального холода. И не мертвого молчания.

— Да, — шепчет он, даже не глядя. Но оборачивается после, подхватывает подошедшего за края плаща, тянет на себя под удивленные хрипы и целует. Кусает губы под шок в чужих океанах, зализывает и снова и снова тянет на себя, вымещает всю злость, обиду, вину в этом поцелуе, который больше похож на подавление, но вовсе не Альбедо, нет.

Итэр упрямится той судьбе, что так упорно предлагают ему звезды. И создает свою собственную, опрокидывая хрупкое тело на землю, нависая сверху и оглядывая результат своих эмоций. Чужие губы припухли, раскраснелись, а на нижней видны капельки крови, и он ими доволен. На вкус кровь Альбедо сладкая, почти так же, как конфеты, что он хранит горсткой в кармане для Кли и Паймон, но последнее время еще и для Итэра.

На вкус Альбедо терпкий, полный всех возможных исходов, в которых Итэр видит слишком много. Его темноту, его безумие и страхи, его холод, все возможное мертвое и неправильное. Он знает, что Альбедо может сойти с ума в любую секунду, запереть его и не выпускать, боясь потерять. Даже если насильно, даже если в вечный самый прекрасный сон.

Знает, что он способен на убийства. Не монстров или гигантских механизмов, и даже не солдатов. Альбедо может убить их всех, каждого в целом городе, разрушить его и уничтожить полностью то ли в порыве отчаяния, то ли злости. В нем кипит энергия, что дарит жизнь. Она же ее забирает.

Итэр знает, что Альбедо однажды… может его разлюбить. Позабыть совершенно, стерев себе насильно память, погрузиться в глубины своей науки и знаний, идей и творений, которые будут все дальше и дальше от границ нормального, от границ порой даже морали. И он не сможет его остановить, не сможет сказать хватит.

Итэр видел в мирах чуть больше прочих, он не питает ни единой надежды, что все то будущее никогда не случится. И все же.

Он целует его уже мягче, словно извиняясь за тот порыв. Затыкая все желающие вырваться вопросы сразу, умоляя безмолвно прекратить, больше не спрашивать, не сомневаться.

Итэр стискивает его плечи крепко-крепко, до боли и побелевших костяшек, и знает точно о них лишь одно — он хочет остаться. С Альбедо, но не в этом мире, с его прекрасным хрупким сознанием, которое то ли безумно, то ли гениально. И ему это почти. не важно.

— Я люблю тебя, — шепчет он наконец, а звезды на небесах смещаются под недовольные вздохи. — Я всегда буду любить тебя, Альбедо.

Он ему верит. Где-то внутри затихает тьма. Где-то снаружи улыбается свет. И он ему верит, обнимая, забирая в тепло.

Итэр дает свою первую и последнюю клятву, утыкаясь в чужое плечо, слушая пульс в маленьком сердце. И засыпая под мерный стук и слова любви.