Он обманщик (1/2)

Наина, подобрав ноги под себя, всё бегает глазами по одной и той же строчке, гоня мысли прочь. Любовная классика даётся тяжело, надо бы что-то остросюжетное, чтобы держало внимание, но острых сюжетов Наине сейчас в самый раз. Она бросила читать детективы, от которых девчонкой сходила с ума, забросила книги по искусству и живописи, даже зал Врубеля стоял без следов её ног и глаз непростительно долго. Наина почти забросила человеческую жизнь.

Наина снимает кожуру с мандарина, пока снег робко стучит ей во все три окна гостиной. Она заставляет себя вернуться в мир на бумажных страницах, и ей это почти удаётся, но всё обрывается и исчезает, когда в дверь звонят. У Наины в груди высоко подпрыгивает сердце и остаётся там, под горлом, стучать и тревожиться. Наина, отставив тарелку с мандаринами и кожурой от них, вылезает из-под пледа, пока на дверной звонок всё давят. Рука ныряет в отделение углового дивана, предназначавшееся для алкоголя, вынимая на свет заряженный неуставной ствол. Ноги в полосатой шерсти бесшумно скользят в коридор. У двери Наина замирает, прислушиваясь, не торопясь смотреть в глазок — порой это чревато.

— Айвазовская, — разливается за дверью, пока сердце Наинино грохочет в горле. Наина выдыхает в облегчении, и сердце падает обратно в грудь. Наина предохранитель на место не возвращает, но ствол на комод у зеркала кладёт. В раскрывшейся двери обнаруживается невнятной формы Пчёлкин с ветками серебристой акации на груди — мимозы, как считалось в народе. Наина не знает, что ей со всем этим делать, радоваться, бояться или плакать.

— Ты где её достал посреди декабря? — только и может сказать она, глядя на жёлтые пушистые грозди, свесившиеся у Пчёлкина с рук.

— Привет, Айвазовская, — улыбается Пчёлкин со страшной усталостью, улёгшейся на плечи.

— Здравствуй, Витя, — Наина кивает, не выпуская из пальцев распахнутую дверь. Сквозняк лепит к ногам шёлковый халат и несётся глубже в квартиру.

— Советский цирк умеет делать чудеса, — отзывается Пчёлкин.

— Советского цирка больше нет, — напоминает Наина без всякой тоски по недавно ушедшему прошлому.

— Зато чудеса остались. Впустишь?

Наина шагает в сторону. Пчёлкин опускает ей цветы в руки и закрывает за собой дверь на все засовы, что перед собой видит.

— Что за повод? — спрашивает Наина, выглядывая из-за жёлтых гроздей, впервые получая от Пчёлкина цветы.

— Мой день рождения, — Пчёлкин приваливается к двери, прикрывая глаза, полные рези.

— Разве? — Наина сводит брови. Она не знала точно, когда Пчёлкин родился, но ей казалось, случилось это на исходе мая.

— Второй, — поправляется Пчёлкин. Наина не может опустить руки, чтобы солнце по прихожей не разлилось. Она только внимательно склоняет голову на бок, сочувственно на Пчёлкина глядя.

— Что случилось? — спрашивает Наина.

— Пацаны в тачке подорвались, — Пчёлкин отвечает монотонно — он на сегодня весь выжат до последней капли, — Кос с Белым прыгнули, а Фил не успел. Он в коме. Пацаны подумали, я виноват.

Наине этого хватает, чтобы связать концы с началом. Она молча смотрит на Пчёлкина, ведёт головой — резко и для привычной Наины чужеродно. Наина кладёт тяжёлые ветви акации на комод, прикрывая ими пистолет. Она подходит к Пчёлкину, воздевает руки к его мокрым от снега, болотным от пальто плечам и прижимает его к себе, податливого и размякшего. Пчёлкин явился к ней именно за этим — устало привалиться, потому что приткнуться больше было некуда. Все, кого он выбирал для чего-то необременительного, не годились на роль опоры и светоча в тёмный час. К тому же, если помыслить категориями, на которых Пчёлкин делал деньги, Наина ему должна. Он обхватывает её двумя руками, шёлковую и тёплую, накрепко, склоняя голову ей на плечо. Наина от талого снега вся мокнет и пальцами тянется к влажным, витым волосам. От Пчёлкина пахнет алкоголем, сигаретами, чем-то древесным и больницей. От Наины пахнет мандаринами, цветочным шампунем для волос, чистотой тела и чем-то далёким, давно забытым, ушедшим.

— Можешь остаться на ночь, — позволяет Наина, поглаживая Пчёлкина по буйной голове. Пчёлкин мычит, закрывая плавящиеся глаза, и думает о Филе. Приваливался ли он вот так к Томке, когда в его большом, закалённом теле кончались силы? Кладёт ли Белый Ольге голову на грудь, когда раз за разом пробивает бетонированное дно? Но Наина не Томка. Наина не Ольга. Наина не жена и клятв верности не давала. Наина просто однажды целый месяц держала Пчёлкина в беседке за котельной в их дворе, где дулись и плевались дымом широкие завóдные трубы позади, и всего его испачкала маслом, таким, что ни один растворитель до сих пор не взял пятна.

— Раздевайся, — говорит Наина, и Пчёлкин выпускает её из рук. Она лёгким росчерком руки убирает медовый виток волос с его лба и проводит ладонью по щеке. — Я постелю тебе в гостиной.

Наина освобождает Пчёлкина от пальто, водружает его на вешалку и цепляет за открытую дверцу шкафа, чтобы просохло. Пчёлкин падает на диванчик справа у двери, чтобы разуться.

— Туалет рядом с тобой, — говорит Наина, сгребая с комода акацию, — ванная через кухню направо. Хочешь чего-нибудь? Поесть или, может быть, водки?

— Запила? — спрашивает Пчёлкин, поднимая брови.

— Держу на всякий случай. Гостевые тапочки вон там, внизу.

— Ствол убери, — просит Пчёлкин, досадуя, что коридор в квартире Наины не чета коридору у её родителей — не растянешься, вставать придётся как ни крути.

— Тогда на, займись букетом, — Наина передаёт ему охапку жёлтых гроздьев, а сама забирает с комода ствол. — Ванная через кухню, вазу сейчас дам. Спальня по диагонали от ванной, поставишь там, на прикроватный столик.

— Есть, товарищ… — Пчёлкин вытягивает руку и шевелит пальцами, требуя вложить туда звание.

— Капитан, — Наина бросает на автомате, пропадая в гостиной и появляясь в коридоре с большой пузатой вазой.

— О как, — Пчёлкин берётся за изящное тонкое горлышко чешского стекла и, всунув ноги в гостевые тапочки, что до него никто не надевал с самой покупки, и ныряет в арку огромной кухни, идя по коридорному лучу света.

Пчёлкин осматривает непомерно большую квартиру в высотке, что Наина делила с Беловыми, сама о том не ведая, пока Белый не перевёз семью в дом на Рублёвке. В ванной он ждёт, пока чешское стекло станет полным, а сам осматривает полочки и шкафчики, выискивая то бритву, то крем для бритья, то ещё одну мочалку. Не найдя ничего из того, что искал, Пчёлкин грузит ветки акации в вазу, закрывает кран и выходит из ванной, сворачивая в диагональ к обозначенной спальне. У Наины везде настежь распахнуты двери, кроме, пожалуй, санузла и ванной. Она, как кошка, физически не выносила захлопнутых наглухо коробок. Пчёлкин включает в спальне Наины свет, где параллельно занавешенному окну стоит огромная кровать, окружённая столиками, раскрыта дверь в битком набитую гардеробную, а у окна растягивается трюмо со шкатулками, баночками и склянками — так, чтобы зеркало охватывало лицо стены, а не кровать. Пчёлкин ставит отяжелевшую вазу на прикроватный столик, скользит глазами по гладкому покрывалу на кровати и выходит, не заметив в спальне ничего интересного. Щёлкнув выключателем, он останавливается у тёмной, зовущей его внутрь соседней комнаты. Шагнув за порог, Пчёлкин разливает золотистый свет одним взмахом руки. Тёмная комната оказывается мастерской, заваленной книгами, чистыми грунтованными и нет холстами, кистями, маслом, акварелью и книгами. В самом центре, как алтарь, высится мольберт со снежным холстом на нём. По стенам висят репродукции. Пчёлкин узнаёт лишь то скопище, что бросается ему в глаза — все «Демоны» Врубеля, сгрудившиеся вокруг одной «Царевны-лебедь», а под ними «Сирень», но уже не руки мастера, а подражательницы Наины. На стене напротив, словно краденный из Третьяковки, простирается огромный «Апофеоз войны».

— Витя! — голос Наины плывёт из во всю ширину квартиры кухни и мягко касается затылка Пчёлкина. Он едва оборачивается, когда Наина застукивает его тонкими пальцами по красного дерева косяку. Пчёлкин смотрит на неё, опавшую, в черном глазу окна, лишённого всякого века.

— Мне уйти? — спрашивает он. Наина, крутя в пальцах чищенный мандарин, проходит вглубь. В прорезях длинного халата то и дело мелькают коленки. Пчёлкин видит на левой шрам. — Это твоя комната Синей Бороды?

Наина кивает.

— Только вместо мёртвых женщин ненаписанные работы, — она останавливается рядом. Шёлк её плеча шуршит по пиджачному плечу Пчёлкина.

— А это твой любимый художник? — Пчёлкин простирает вынутую из кармана руку к «Демонам». — Подожди, я сам. Фамилия у него ещё такая, убойная. Врубель?

— Врубель, — подтверждает Наина, где-то глубоко и тайно расцветая, что та фальшивая сирень под «Тамарой и демоном».

— Мрачно у него всё как-то, — Пчёлкин оценивающе жмёт плечами. Наина разламывает мандарин и протягивает ему половину. — Даже царевна, вон, и та печальная.

— Где ты видел весёлых царевен? — Наина отправляет мандаринную дольку в рот.

— Где надо, — отзывается Пчёлкин, глядя на неё сверху вниз, зубами отделяя сразу три рыжих полумесяца.

— Врубель был символистом, — рассказывает Наина, прожевав, — а все символисты тяготели к недосказанности, таинственности и загадочности. Посмотри на «Царевну-лебедь». Это лишь миг перед тем, как она обернётся птицей — лебедем, олицетворением вдохновения, что возвысит душу и поможет познать тёмные стороны жизни. Взгляни ей в глаза, видишь? Она зовёт тебя увидеть её метаморфозу, чтобы потом научиться замечать метаморфозы в себе.

— А что символичного в нижней, с сиренью? — спрашивает Пчёлкин, кивком указывая на стену, отправляя оставшуюся часть сладкого мандарина в рот.

— У Врубеля это стихийный мир, сокрытый под покровом сумерек, духи природы — дриады, — поясняет Наина, — я всё репродукцию искала, но не могла найти. Пришлось писать самой, по памяти. Это последнее, к чему я прикасалась.

— Почему бросила, Айвазовская? — спрашивает Пчёлкин, отрывая глаза от её «Сирени». Наина, сжав пальцы, подносит руку к обойме мастихинов на подставке у мольберта. Взятый наугад мастихин мелко дрожит в стиснутых пальцах вместе с рукой. Толик Болт и все иже с ним больше не забирали свой страх назад. Страх они оставили Наине на вечное хранение, как мавзолею в центре страны.

— Когда ствол держишь рука тоже трясётся? — спрашивает Пчёлкин, когда Наина с сожалением возвращает мастихин на место, погладив его напоследок рукой. Наина поднимает голову и смотрит на Пчёлкина куда мрачнее, чем Царевна-лебедь на стене.

— Хочешь проверить? — спрашивает она, катая в пальцах ставшие нежеланными мандариновые дольки.

— Не-а, — Пчёлкин цыкает, пряча ставшие ароматными руки в карманах. Он смотрит в чёрное зеркало окна, где они с Наиной отражаются вместе, перекрытые деревом мольберта. — Хватит с меня на сегодня.

— Тебе дать во что переодеться? — спрашивает Наина, утягивая Пчёлкина прочь из мастерской. — У меня где-то есть мужские футболка и штаны.

— У тебя кто-то есть? — Пчёлкин останавливается у кухни и ждёт, что Наина согласно кивнёт. Если он не нашёл следов в ванной, не значит, что он не найдёт следов на ней. И что тогда он будет делать, если найдёт?

— Нет, — говорит Наина, и Пчёлкина разжимает, — просто держу на всякий случай.

— На какой такой случай, Айвазовская? — Пчёлкин напирает с прищуром.

— Если убивать придут, — Наина оставляет Пчёлкина в коридорчике и, взметнув полами халата, уходит на кухню, ссыпать мандариновые дольки обратно в тарелку, упомянув смерть так легко и просто, без всякого страха и почтения, дежурно, обыденно, будто бы уже насмотрелась.

— Чушь не неси, — Пчёлкин тянется за ней следом, невольно представляя, как за Наиной всё-таки приходят. — Захотят убить — убьют и в мужском.

— Так надо или нет? — Наина оборачивается.

— Так посплю, — отмахивается Пчёлкин, стягивая пиджак. Чужое примерять не хотелось, а от своего уже жгло.

— Одеяло пуховое дать? Или пледа хватит? — Наина уходит в гостиную, где простирается уже застеленный, разобранный диван, на котором поместится ровно три с половиной Пчёлкина и, наверное, даже два Космоса.

— Пуховое давай, — Пчёлкин кладёт пиджак на спинку дивана, осматриваясь. Наина идёт к шкафам в углу напротив и ищет внутри тяжёлое облако одеяла, пока Пчёлкин после самого трудного дня в своей жизни медленно раздевается.

Наина, раскрасневшись от поисков, появляется в гостиной целиком, а не на половину, расстилает тяжёлое одеяло на диване и уходит в гардеробную за вешалкой. Пока она ходит, Пчёлкин, оставшись в одних трусах, ныряет под хрустящий пух, как в детстве, и нетерпеливо ждёт, когда под одеялом нагреется. Он как-то запоздало осознаёт, что сегодня мог лежать не у Наины на диване, а в кафельном морге. От вернувшегося страха вновь начинает тошнить. Наина, не обременявшая себя звуками, по квартире своей ходит привидением. С плечиками наперевес она является из кухни, что отделяла гостиную с коридором от прочих комнат, аккуратно вешает на перекладину сложенные по стрелке брюки Пчёлкина, надевает сверху рубашку, пиджак, а галстук вешает на голову-крючок. Пчёлкин следит за ней, протрезвевший по дороге окончательно, но размазанный от тепла. В ушах Наины с заправленными за них волосами ничего не горит, лицо чистое, волосы змеятся по плечами, груди и спине. Широкие рукава халата при взмахе обнажают обманчиво тонкие руки до локтя. Высокая грудь мерно двигается вместе с животом. Пчёлкин так вдруг отчётливо и ясно понимает того художника, чьи пышные дамы висели по стенам в квартире у Холмогоровых. Пчёлкин думает, если бы выбрал другой путь, всё было бы так: жена по вечерам после самой безопасной и безденежной работы, её руки и поцелуи и не только в щёку, его одежда, развешенная и сложенная ею. Фил женился раньше их всех, Белый — шикарнее, а им с Космосом, пожалуй, оставалось жениться друг на друге, чтобы перегрызться задолго до старости. Было бы всё по-другому, если бы Белов пошёл учиться на вулканолога, Пчёлкин — в какой-нибудь экономический, Космос — проторёнными тропами отца, а Фил — в тренеры? Было бы всё по-другому? Было бы? Пчёлкин не знает. Пчёлкин никогда не узнает. Ставки сделаны и ставок больше нет.

— Айвазовская, — тянет Пчёлкин, подперев тяжёлую, но совершенно пустую на сегодня голову кулаком. Не трезвый и не пьяный, он виснет где-то посередине, как на турнике, пока пальцы не начинают неметь и сами собой разжиматься. Пчёлкин не хочет, чтобы Наина уходила, пожелав ему спокойной ночи, чтобы появиться лишь утром и захлопнуть за ним дверь.

— Чего ты? — Наина вскидывает голову, покончив с вещами Пчёлкина, и вся струится в тёплом свете от торшера. Пчёлкин смотрит на неё, долго, как смотрят на ночное небо, царапая глаза об острую россыпь звёзд, и заучивает её наизусть, чтобы потом, когда глаза закроются, повторить её в темноте.

— Не, ничего, — Пчёлкин трясёт головой, трижды пустой, не находя никакого для Наины предлога. С Наиной как с остальными не получалось. С Наиной как с остальными не хотелось. — Давай спать, а то тебе завтра на работу. Милиционеры опаздывать не должны.

Пчёлкин ложится на спину, подбивает подушку выше к голове и смотрит в чистый потолок. Милиционеры вообще много чего не должны, а должны ещё больше, но Наина не целиком милиционер.

— Витя, — зовёт Наина, перекинув его вещи через прижатую к животу руку. На тонких настройках, рождённая такой же женщиной, она научилась чувствовать звон мира. Воспитанная человеком в погонах, она научилась чувствовать людей. Пчёлкин мычит и смотрит на неё, повернув голову. — Я могу что-нибудь ещё для тебя сделать?

У Пчёлкина внутри начинает грохотать. Ольга спросила о том же, и спасла ему жизнь. Но Наина не чужая жена. Наина может сделать для Пчёлкина гораздо больше. Захочет ли? Станет ли? Пчёлкин мотался по Москве на казённой машине, не зная, куда податься. Концы везде были спалены и срублены, огромный город в одно мгновение превратился в маленькую бесхитростную мышеловку. Пчёлкин всё сжимал в руках телефонную трубку, пока пальцы наконец сами собой не забегали по кнопкам. Ирина Станиславовна Майская сразу встревожилась, но быстро успокоилась, любившая сладкий мёд больше прочих сладостей. Она без вопросов выдала Пчёлкину адрес дочери, позвала в гости и тактично попрощалась, уловив в тоне на том конце провода ненастроенность на светское. Пчёлкин уже нарисовал себе эту высотку, в которой бывал несколько раз и которую в первый покинул с разбитой губой и страшной, тугой обидной в груди. Он уже собирался назвать водителю адрес, но призрак отца Наины оказался быстрее шипованных для зимы колёс.

В середине сентября, когда изумруды повсюду стали раскалываться на рубины и янтари, Пчёлкин выходил от родителей, запахивая куртку. До своей квартиры решил добраться на своих двоих, а потом на колёсах автобуса, чтобы подышать и подумать, почертить в голове схемы и посчитать цифры. Он широким шагом пинал мятые, съёжившиеся у облупившихся бордюров листья, минуя отчий дом, гремя мелочью в карманах, которая давно стала ненужной. Вся сила у Пчёлкина теперь была в бумажках и голове. Иногда — в стволе. Пчёлкин дошёл до остановки быстрее обычного, нырнул под обглоданный ветром козырёк и глянул на болтающиеся часы на запястье. Автобус ждать ещё целый червонец, а на той стороне один уже приехал. Наина спустилась по трём проваливающимся в мягкое ступенькам, одёрнула лёгкий плащ, поправила сумку на плече и замерла на переходе, обогнув буханку автобуса сзади. Пчёлкин был удивительно зорким, когда дело касалось пацанов, денег и девчонок. Наину он заприметил сразу, как высоченный маяк посреди моря, и воспрянул. Можно было скоротать время, проводив её до дома.

— Привет, Айвазовская, — Пчёлкин расплылся, отлепившись от бетонной стены в чешуе обтрёпанных объявлений.

— Здравствуй, Витя, — Наина шагнула на тротуар чёрными строгими туфлями. Закатное солнце затухало над её головой. — Родителей навещал?

— Навещал, — кивнул Пчёлкин, разглядывая её, одетую в платье и плащ под колени, с косами от кромки лица, да не простыми, а вывернутыми наизнанку. — А ты откуда при таком параде?

— У подружки был день рождения, — Наина сцепила замок рук у живота, защищаясь.

— Сильно ты трезвая для такого праздника, Айвазовская, — колко и искристо усмехнулся Пчёлкин. Наина успела вспыхнуть, и Пчёлкин поспешил всё пригладить. — Ну ладно-ладно, извини. Пошли, провожу тебя. Автобус всё равно только через десять минут.

Наина, выпустив пар из раздувшихся ноздрей, согласилась скорее на автомате, по старой привычке сжавшись в горле, в груди, руках и ногах. Пчёлкин шёл рядом, спрятав руки в карманы, и они говорили о делах друг друга, родителях и слишком тёплой в этом году осени. У подъезда, когда до заветной двери оставалось всего ничего, их нагнала служебная машина Георгия Ивановича Майского. Он вышел из авто в форменном пальто, пригладил вихрастое пшено волос, спрятав его под фуражку, попрощался с водителем и выпрямился.

— Здравствуй, дочка, — Георгий Иванович подставил шею под дочерние руки, а после погладил Наину по щекам. — Здравствуй, Виктор.

— Здрасте, Георгий Иваныч, — Пчёлкин кивнул.

— Ты с дня рождения Катерины, Наина? — Георгий Иванович опустил на дочь глаза.

— Да. Встретила Витю на остановке, он меня проводил, — Наина вгрызлась пальцами в сумочный ремешок и неуютно застыла.

— Спасибо, — Георгий Иванович взглянул на Пчёлкина. — Поднимайся, дочка, попьём чаю, расскажешь, как всё прошло. Витя, идём, нужно поговорить.

— Пока, Айвазовская, — Пчёлкин взглянул на Наину и махнул ей тёплой от кармана рукой, улыбнувшись.

— Пока, Витя, — ответила Наина, взбежав по ступенькам. Отец её, положив Пчёлкину на плечо пудовую ладонь, развернул его в сторону котельной, когда служебная машина тихо уплыла прочь. Наина остановилась, обернувшись. Нехорошее предчувствие расползлось в животе, и Наина потянула всегда коротко остриженные ногти в беспокойный рот, досадуя, что на этот раз подслушать ничего не удастся. По губам не прочесть, а ветра сегодня, как назло, не было. Наина, покусав кончики пальцев, взметнула своими косами и пропала в подъезде, надеясь подсмотреть за отцом и Пчёлкиным из окна кухонного.

— Твой вопрос решён, Витя, — шаги у Майского были тихие и пружинистые, как у самого крупного зверя, которого Пчёлкин только мог видеть в своей жизни. — Правда, другу твоему помог кто-то ещё, с хорошими связями.

— Юрий Ростиславович, отец Космоса, — согласился Пчёлкин.

— Тогда это объяснимо. В общем, я изъял все материалы дела и не стал сдавать его в архив, — Георгий Иванович нырнул в портфель и достал оттуда песочного цвета папку с завязанными в бантик тесёмками. — Твой Александр официально чист, а по факту убийства Сергея Дмитриевича Мухина заведено новое дело, над которым будет работать другой сотрудник. Старший лейтенант Каверин от этого дела отстранён. Но вот, что я тебе скажу, Виктор. Я просмотрел его личное дело, поговорил с его коллегами. У Каверина нет нареканий, как у оперативника, но как человек он ненадёжен и неприятен. Опыт и чутьё подсказывает мне, что это он стоит за фальсификацией следственных мероприятий. И они же подсказывают мне, что такой человек так просто не отступит, а потому передай, пожалуйста, Александру, чтобы был начеку. Если он присоединится к вашим делам, пусть глядит в оба.

— Понял, Георгий Иваныч, — Пчёлкин принял заветную папку и благодарно, от всей души пожал отцу Наины руку. — Спасибо большое, никогда вам этого не забуду. Всё, что хотите, в любое время дня и ночи.

— У меня уже есть к тебе просьба.

Они замерли у котельной, становясь друг напротив друга. Пчёлкин только сейчас понял, что синеглазой Наина была в отца и прямоспинной тоже. Дворовые бабки-сплетницы предпочитали этого не замечать.

— По твоим пока живым глазам я вижу, что ты намерен расти в своих делах, — уверенно произнёс Георгий Иванович. — Я бы мог пресечь это на вашем уровне, на уровне над вами, но дальше моих сил не хватит. Не потому, что сил у меня мало, а потому, что в таком деле один в поле не воин. Если я посажу тебя, твои родители этого не переживут. Впрочем, они не переживут любого исхода, что ждёт тебя на этом пути. Я не хочу поучать тебя, Виктор, — ты уже взрослый, самостоятельный мужчина. Однако доверься моему опыту: то, чем ты занимаешься, никогда не заканчивается хорошо. Возможно, настанет тот день, когда на тебя объявят охоту. Ты не сможешь никуда сбежать и тебе останется только залечь на дно. В таких ситуациях как нельзя лучше подходят не самые близкие люди, а самые мимолётные, на которых и подумать-то не успеешь. Я прошу тебя, Витя, если однажды тебе понадобится скрыться от твоих дел, не приходи к Наине, как к соседской девчонке по старой памяти. Если она решит пойти этой дорогой сама — пусть так. Но я не хочу, чтобы мою дочь в это втягивали. Сейчас это кажется тебе смешным и глупым. Хорошо бы, если это останется таковым. Я не в праве просить тебя о этом, не в праве требовать с тебя слова. Но если ты мне его дашь, я этого никогда не забуду.

Пчёлкин смотрит на Наину. Прежде, чем ответить её отцу тогда, он обернулся, легко отсчитав от земли окно их кухни, и заметил в занавесках суетливое шевеление. Пчёлкин не дал отцу Наины слова. Пчёлкин отцу Наины просто пообещал, потому что на самом деле не воспринял его слова всерьёз. Тогда он не мог представить себе обстоятельств, что погонят его к Наине под крыло. Теперь Пчёлкин из этих обстоятельств не выберется, но перед отцом Наины он чист. Наина выбрала свой путь сама, Пчёлкин ей рук не тянул, в спину не толкал, призывно головой не кивал. Чист ли?

Пчёлкин в затянувшийся молчаливый ответ кладёт ладонь на место рядом с собой. Наина наклоняет голову и смотрит ему в глаза, пока низ живота становится горячим и вязким. Даже несмотря на то, что глаза Пчёлкина сегодня тусклые, без живинки, а сам он весь сухой, застывший, если коснуться его, можно ощутить покатую твердь. Ни спеси, ни обаяния, ни злости, что казалось вечной. У Пчёлкина сегодня внутри что-то сломалось, но он этого пока не ощутил.

Наина вместо ответа пропадает в кухне, оставляя Пчёлкина мучительно вариться в самом себе.

— Ну ладно, Айвазовская, ну чё ты? — кричит ей Пчёлкин вдогонку, приподнимаясь на локтях. — Я вообще не про это! Айвазовская!

Он с протяжным выдохом сквозь зубы падает обратно на спину. Наина возвращается, когда Пчёлкин начинает глухо себя материть.

— У тебя там кровь на рукаве рубашки, — говорит она между делом, плывя к дивану, — надо будет застирать.

— Для Фила сдавал, — мрачно отзывается Пчёлкин, глядя за тем, как Наина дёргает за ниточку и погружает гостиную в темноту. Лишь город из чёрного окна льёт на них свой фонарный свет с яркими лучами автомобильных фар, пробиваясь сквозь кисейную занавеску, а в подсвеченном небе бешенным роем носятся белые, пушистые пчёлы.

— Так тебя, может, мясом накормить? — спрашивает Наина, запахнув халат и заползая на диван. — Могу гречки отварить.

— Не хочу, — мотает головой Пчёлкин, жадно питаясь её приблизившимся теплом. Если бы не ставшие редкими визиты к родителям, ему пришлось бы долго и муторно объяснять, что такое забота и к какому месту на теле её приложить, чтобы не болело. Рядом устраивается Наина, перекидывает волосы за спину, сгибает ноги в коленях на боку, прикрывая их халатом. Уставшая голова ложится на мягкую выпуклую спинку дивана, глаза опускаются на Пчёлкина. Он в халатной прорези замечает туго натянувшийся шёлк ночной сорочки. Тусклый отсвет проваливается в шрам под левой коленкой.

— В восемьдесят девятом ты приходил к отцу просить за Белова, — Наина говорит отрешённо, далеко, улетая в тот сентябрьский вечер, тугой как сушёное яблоко, что не разжуёшь, — а сегодня Белов поставил тебя под дуло. Как вы дошли до этого, Витя?

Пчёлкин не знает сам, но в последние годы отец Наины приходит к нему под утро, когда нужно снова подниматься, и говорит, что свои убьют быстрее чужих. Пчёлкин больше в том не сомневался. Чем выше они поднимались, тем больше дрязг между ними было. Сколько раз Пчёлкин собственным ртом обещал Космоса убить? Сколько раз Космос топил в грязи Белого? Сколько раз Белый при первой опасности подозревал ближнего своего? Это продолжалось и повторялось, как на заевшей карусели, только скорости с каждым разом становились больше. Не сегодня, так завтра можно угодить в кювет и не вылезти. Не сегодня, так завтра костюм дорогого пошива станет грубым, неотёсанным и наспех сколоченным.

— Ты откуда про восемьдесят девятый знаешь? — Пчёлкин в полутьме обрисовывает Наине лицо взглядом. Наине снова туго и вязко, приятно от его глаз, и опять неподобающе, как тогда.

— Подслушала, — Наина жмёт плечами давно без стыда, — я всегда подслушивала, когда к отцу приходили с просьбами. Знаю, что так нельзя, но тогда мне казалось страшно полезным знать с чем люди приходят за помощью.

— Айвазовская, — Пчёлкин тянет с насмешливым укором, криво улыбаясь. — Я думал, ты припевочка, а ты, значит, не совсем.

— Потому что мама учительница ИЗО, а папа — добрый и честный милиционер? — Наина улыбается, тоскуя по своим толстенным ненавистным косам, что копьями прикрывали ей спинной тыл. Припевочку из неё, может, и не растили, но казалась она совсем тепличной, хрупкой, при первом ветре падкой и не поднимающейся больше никогда.

— И поэтому тоже, — кивает Пчёлкин, скрещивая руки на разрезанной одеялом груди. Ему хотелось так о Наине думать, чтобы было чем оправдать себя.

— Расскажи мне, — Наина возвращается в зиму, что за окном сыплет снегом. Пчёлкин не спрашивает, о чём. Он шумно выдыхает, сдувая распузырившиеся щёки. Ему бы поспать, чтобы завтра проснуться и удивиться, какой херовый сон ему приснился. Но он не проснётся. Пчёлкин не просыпается с тех пор, как пошёл по криминалу.

Пчёлкин садится, подкладывая подушку под голову, снова натягивая одеяло до груди.

— Тебе в подробностях или так?

— Чтобы я всё поняла.

Пчёлкин молчит, вглядываясь в тёмную кисейно занавешенную гладь окна, припоминая, когда вся канитель эта началась. Наина не торопит, только смотрит на него, слитого с полутьмой, и терпеливо ждёт, с силой держа отяжелевшие веки открытыми. Пчёлкин мучительно обдумывает, с чего начать. Что Наине знать можно? Что он хочет, чтобы она никогда не узнала? Пчёлкин начинает сначала, с увлечения фарцой, а дальше всё едет по накатанной, под откос, больно сшибая бока и голову. Наина слушает внимательно и шумно дышит. Она не удивляется, только качает головой. Её путь наверх не был гладким. У неё от пути пройденного горят стёртые стопы и колени содранные дрожат. Пчёлкин, обрисовав, наконец, Наине схему прошлого и гранитного настоящего, замолкает. Мысль, что он скорее жив, чем мёртв, всё зудит и вертится в голове, никак не находя себе места. Наина, дослушав, тянет шуршащую руку Пчёлкину к волосам и пальцами гладит его короткие ломкие волны. Пчёлкин смотрит ей в сочувствующие глаза. Наина отнимает руку и несёт её ему к щеке, замерев.

— Мне всегда помогало, — говорит она, ожидая разрешения. Для неё этот жест был секретным лекарством, чем-то важным между.

— Тогда тоже помогло? — спрашивает Пчёлкин. Наина кивает. Тогда помогло не столько это, сколько готовность Пчёлкина сделать всё правильно, пойти у Наины на поводу. У Наины ли?

Пчёлкин даёт добро. Наина, отлепившись от спинки дивана, ёрзает, чтобы было удобнее, и кладёт ладонь целиком Пчёлкину на щёку. Большой палец её гладит скулу, мягко, осторожно, чтобы не задеть ничего лишнего. Пчёлкин откидывает голову, на Наину смотрит неотрывно и долго, пока ладонь её отогревает ему нутро. Что было бы, если бы машина Ольги не попалась ему по пути? Если бы он приехал к Наине до своей смерти, а не после неё? Стала бы Наина его укрывать?