Это все, что останется после меня (2/2)

— Господа, — подает голос тот, что в темно-синем, — успокойтесь. Авантюра крайне опасная, нам лучше обождать со сделкой.

— Просто тянете время, — Юнас фыркает.

— Знаешь, — Леджер хмурится. — легенды о Труппе ходят и без того зловещие, а мы зверушку у Гримма выкрали.

— Ну так то всего лишь легенды. Веришь детским россказням, старче? — наемник смеется. — Они просто кучка клоунов, а не Матерь во плоти, забей. Даже если этот твой Маэстро перевернет весь этот мир вверх тормашками до самой преисподней, то не найдет ни нас, ни свою зверушку.

— …Это ни к чему. — раздается

от двери пониженно и очень взвинченно:

— В искусстве прятаться вы не настолько хороши.

В комнату вошла Преисподняя.

Муравьи не умеют бледнеть — хитин не позволяет, да и за масками было бы не видно, — но даже так сгустившееся в комнате напряжение не почувствовал бы только мертвый.

— Гри-и-и-имм, — пытаясь звучать как можно непринужденнее, поднимается с кресла Леджер, — рад встрече. Как твои дела? Ты получил мое поста… — Гримм, распустивший полу плаща и очень взвинченный, сужает глаза до презрительных щелок и перебивает:

— Не могу ответить взаимностью, Леджер, а дела хуже, чем хотелось бы, и, к слову говоря, по твоей милости.

— Да ну? Чем обязан визиту, в таком случае?

«Вот же ублюдок» — думает Гримм. Впрочем, он не удивлен — иные у власти долго обычно не задерживаются. Слишком мягкотелые. Слишком правильные.

— О, ты прекрасно знаешь. Я все слышал. — его голос оседает и звякает сталью:

— Где Дитя.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Леджер, — голос Мастера становится еще ниже; пола плаща под рукой начинает костенеть. — не заставляй меня устраивать резню прямо здесь и отдай Дитя по-хорошему.

— Я понятия не имею ни о каком Дитя, — таким же тоном отвечает муравей, и неожиданно повышает голос:

— Охрана!

Гримм слышит топот чужих ног, чувствует несколько новых запахов и ощеривается, как загнанный в угол зверь; Юнас замахивается. Нож серебристой молнией прорезает воздух.

— Да что у тебя за плащ такой?! — возмущенно кричит он, когда лезвие, звонко ударившись о ткань, падает на пол.

— Тот самый, — Маэстро нехорошо скалится и ловко поднимает клинок, — в россказнях слышал же. — замах — пущенное серебристой рыбкой лезвие, — короткий вскрик, переходящий в предсмертный хрип:

— И иногда легенды бывают правдивыми, — опуская руку, цедит Гримм. — И Леджер безоговорочно прав в том, что лучше это лишний раз на себе не проверять.

Ощущение сразу нескольких чужаков (слишком близко) рядом продирает его по спине: Мастер проворно уходит от удара одного гвоздя. Удар, блок, выпад — изящная рокировка, рассеченный хитин и запах гемолимфы (конечно же не его, вот еще), от которого у него мысли путаются — Гримм совсем в этой драке себя не помнит. Не помнит — зато отлично ощущает будто бы удлиннившиеся рога и когти и плавящийся от его поступи пол под тонкими ногами.

Шутка состоит в том, что драться Гримм не умеет. Гримм умеет только танцевать. Танцевать со смертью визави. Со своей или чужой — не так важно. Шаг, два — и он уже в танце, четыре, и ему бы неплохо держать себя в руках, — удар, два, выпад, плащ закрывает его от лезвия, — но не получается оно как-то, сдерживаться. Раз-два, вальсовый квадрат — двоих поднимает на шипы, пассе, стражник бьет мимо и умирает следом.

…Боль и удушье раскаленным шурупом ввинчиваются в мозг; Маэстро сильно вздрагивает всем телом прямо в броске — снова колотит так, что хоть взвой. Споткнувшись о самого себя, Гримм, у которого в несуществующих ушах звенит так, что позавидовали бы и в Фарлуме, неловко падает ничком на пол, больно пропахав по ковру подбородком маски. Паршиво дела идут.

помогипомогипомогипомогиПАПАпомоги

Ему хочется в клубок свернуться и голову руками закрыть — лишь бы не слышать и не чувствовать. Слишком глупо, слишком невовремя, слишком…

я тебе

не отец,

Дитя.

Когда он находит в себе силы поднять голову, в уязвимое мягкое горло упирается острие гвоздя. Гримм заторможенным взглядом обводит пространство вокруг себя — пять или шесть гвоздей, направленных прямо на него, а у него сил не хватает даже на то, чтобы просто встать.

— Все кончено, Гримм. — от злорадства в голосе Леджера его тошнит. — Вот тебе и легенда. Жалкое зрелище.

— Не беспокойся. — хрипло и тихо отвечает Мастер очень спокойно. — У всего есть цена, и ты еще свою заплатишь, в том числе — за это.

Сознание предательски отключается; он изо всех сил цепляется за ускользающую из-под носа действительность, но срывается — и неожиданно чувствует рядом Короля.

— У нас мало времени, — присаживаясь рядом, снова повторяет тот.

— Я зна-ю… —

хрипит Гримм; горячая ладонь Его треплет его промеж рогов. Тело такое ватно слабое, словно ничего не весит.

— Ты нашел Дитя?

Он ничего не отвечает — только вздыхает тяжело-тяжело… И проваливается в темноту.

***

Кап. Кап. Кап.

Шаги в коридоре.

Кап. Кап. Кап.

Он лежит на чем-то холодном. «Наверное, пол, — думает Гримм не без сарказма. — удивили…». Мастер осторожно открывает глаза — и упирается взглядом в скучный каменный потолок. Здесь темно и сыро.

«Где я, — приходит вторая беспокойная мысль. — и как я сюда попал.»

Память восстанавливает обрывки произошедшего: Леджер, резня и запах смерти, после — разьедающая-мать-ее-боль, чужие гвозди — и темнота. Гримм с трудом садится на полу и трет маску. Коготки делают по фарфору «скр-р-р-скр-р-р» — режет по ушам.

— …Где ты? Ну, очевидно, в тюрьме.

Он поднимает голову — и упирается взглядом в сидящего на воздухе Короля.

— Как неожиданно, — сидеть на каменном полу холодно и неудобно, а ему даже подстилки из соломы зажали. — Где мы? В плане, в какой части города…

— Почем мне знать, — Король легкомысленно и, как Гримму кажется, даже весело пожимает плечами; от его едкого не то оптимизма, ни то еще чего, удушливого, как чад, Маэстро подташнивает.

— Ты знаешь, — констатирует он.

— Какой серьезный, — Король хмурится с неудовольствием. — мы под главной цитаделью. Этажей пять вниз.

Гримму хочется страдальчески простонать и откинуться на спину.

— Чертово Дитя, — он бы упал назад, как сидит, но прикладываться затылком о пол, когда башка и так трещит — ну такое. — из-за него одни проблемы.

— Оно — твое тело в том числе, — цинично напоминает Король. — и тебе лучше думать, как выбраться отсюда, живее.

— Отстань, — не то выдыхает, не то стонет Гримм, закрывая глазницы маски руками, чуть запрокидывая голову и длинно-длинно глубоко вздыхает. — я пытаюсь успокоиться! И ты мне в этом НЕ помогаешь!

— Глядите, какой нежный стал, — крякает Король.

— Заткнись!

Бог на удивление послушно затыкается, и от этого становится немного легче. Гримм не уверен, что Король бы не взгрел его за такое обращение, будь они где-нибудь в шатре, но они — в темном и сыром подземелье невесть где, а еще у него болит все, что может болеть, и нет сил встать на ноги; а ведь где-то там, впереди, за темнотой и наверх, к свету — Дитя, которое тоже нужно найти и забрать, потому что иначе…

— Что «иначе»? — Король чуть наклоняет голову. — Додумывай.

— Это ни к чему, — Гримм отряхивает плащ на груди и, пошатываясь, встает, цепляясь за камни кладки. — Зачем тебе?

— Интересно слушать, как ты не понимаешь, кто тебе Дитя, — усмехается бог. — и как ты боишься, что оно умрет. А ты чертовски сильно боишься.

Гримм предпочитает не отвечать.

Тишина длится несколько минут, пока он пытается обдумать происходящее. Хорошо, он в застенке, сил нет даже на то, чтобы просто стоять, плащ болтается бесполезной тряпкой — он уже попытался взять его под контроль, но импровизированное лезвие даже прут решетки не перебило — смялось и поникло при ударе; ну хоть сам не ранен, на том спасибо.

— Леджер не успел ляпнуть, где держат Дитя. — наконец, глухо говорит он; расклеиться и просто сидеть в углу, пяля в одну точку, хочется только как.

— Ты знаешь, где оно. — Король наклоняет голову.

Маэстро мотает головой.

— Дитя неразумно. Я могу только его чувствовать, — он отмахивается.

— Ну так почувствуй, — багряный ухмыляется. — идти по ощущениям понятнее всего.

— Чтобы по ним идти, нужно сначала выбраться отсюда, — раздраженно брюзжит Гримм. — а я, как ты видишь, даже клетку выломать не могу. — он поднимает на бога голову:

— Знаешь, чудище зубастое…

— А?

— Сделай мне одолжение… — голос Мастера приобретает более знакомые Королю коварные нотки:

— Сила в обмен на возможность контролировать мое тело, пока мы отсюда не выберемся.

Отдавать контроль полубезумному духу алого Пламени Гримму хорошей идеей не кажется; если Король войдет во вкус, от этого города и камня на камне не останется — однако ни времени, ни идей получше у него

нет. Король смотрит на него со смешанными чувствами:

— Ты хочешь, чтобы…

— Да, — перебивает Гримм. — чтобы ты взял под контроль мое тело и, используя свою силу, вынес нас отсюда. Тебе это ничего не стоит, не так ли?

— Ты можешь не выдержать, — замечает Король.

— Плевать! — взвинченно огрызается Маэстро; багряный думает о том, что лучше пусть тот злится, чем киснет на каменном полу. — У нас мало времени. Решай быстрее. Если Дитя успеют продать — нам в жизни его не найти.

Король смотрит на него в упор, едва ли не глаза в глаза, несколько секунд — будто приценивается. Гримм щурит на него глаза — алые зрачки в темноте застенка похожи на светящиеся палочки.

— …Хорошо. — наконец, шершаво произносит он; Мастер внезапно слишком четко чувствует его руки у себя на плечах. — Я согласен.

Хватка становится крепче, и Гримм всей шкурой чувствует, как в груди поднимается жар, а голову сдавливает, как в тисках, но не издает ни звука; реальность вокруг медленно плавится и разьезжается, утопая в алом — и он вместе с ней. Ноги подгибаются — Гримм упал бы, но ему не позволили; через мгновение он перестает ощущать тело в принципе, словно сам он теперь легкий-легкий и ничего не весит (а делать все это оказалось менее неприятно, чем он рассчитывал).

— А ты ослабел, — замечает Король, и тело, которое больше Гримму не принадлежит, придирчиво себя осматривает. Маэстро, вися в багряной пустоте, почти оскорбленно поджимает несуществующие ноги под себя и скрещивает руки на груди:

— А то ты не знал.

Король хмыкает.

На пол падает оплавленная решетка.

***

Площадь встречает его абсолютной тишиной — ни души, только холод и предрассветные сумерки. Гримму, сейчас делящему тело напополам с Королем (от этого кружится голова и на прикрытое маской лицо лезет нехорошая злая улыбка). Он действительно не выдерживает, но это уже неважно: главное, что ему больше не холодно, главное, что у него теперь есть силы идти — и едва сдерживаться от того, чтобы просто спалить все и всех к чертям.

Он идет на ощущения, как хищник идет на запах крови. Ныряет в переулок, другой, минует какую-то подворотню — город вскоре начинает редеть, и он, продравшись сквозь какие-то заросли, выходит на богом забытый пустырь. Выходит — и видит компанию в полном составе: и Рекстон, и Леджер, и еще какая-то братия — судя по всему, Юнасу подобная.

— Как ты выбрался? — спрашивает Леджер неслегка ошалевше, пока у него из груди рвется почти животный рык, который Гримм не в силах сдержать; реальность начинает развозить — видимо, Король берет ситуацию в свои руки. Что ж, мешать ему Маэстро не имеет права — да и не хочет, честно говоря.

— С божьей помощью, — хрипло (из-за Короля голос осел) отвечает Гримм с широкой, ничего хорошего не предвещающей ухмылкой зубастой пасти, и ощущает, как начинает звереть. Дитя в ящике, что стоит под одним из деревьев — он чувствует, о, теперь он прекрасно чувствует. Король толкает его вперед — броситься шустрой легкой тенью, сжечь, разметать, растерзать, убить, испепелить.

Гримм не противится. Возле его ног иссыхает и занимается трава.

Сегодня здесь не выживет никто.

…От чужой гемолимфы зудят руки, а от жара раскалывается голова; когда он снимает с пики последнего наемника, пустырь полыхает так, будто переквалифицировался в филиал Преисподней на земле. Он идет к ящику через огонь, и тот послушно расступается, как собака, ложащаяся у ног своего хозяина; запускает под крышку когти, вырывает ее с мясом — и с облегчением выдыхает.

На дне ящика жмется в угол слегка побитое жизнью и испуганное Дитя. Нашел. Гримм смутно думает о том, что испытывает что-то, смутно похожее на родительское облегчение, мол, «слава богам, моя мелочь нашлась, да еще и живая и здоровая» — и пытается выкинуть эту мысль из головы. Не получается.

— Иди сюда. — он тянет ладонь; мелочь неуверенно обвивает руку лапками и цепляется за пальцы. Гримм поднимает его и другой рукой расстегивает плащ на груди. Дитя заползает туда само.

Дорога до шатра выпадает из его памяти.

***

Когда он появляется из пудрово-красного

дыма на пороге их обиталища, одержимость наконец оставляет его: Маэстро едва не спотыкается и хватается за подвернувшуюся под руку тумбочку.

Коридоры кажутся бесконечными; наконец, добредя до общей «комнаты», заваленной в одном углу чем-то мягким, он падает на тюки спиной.

— Мастер? — начинает Брумм чуть взволнованно. Из-за ближайшей портьеры высовываются несколько Мрачных учеников. Святая, подползая ближе, наклоняет голову изучающе:

— Вы нашли Дитя, Ма…?

Она осекается — Брумм зажимает ей рот лапкой. Святая что-то мычит и тихонько стрекочет, возмущенная такой бестактностью, но после видит, как аккордеонист осторожно кивает в сторону: замолкает (Брумм разжимает ей рот) и поворачивает голову по направлению кивка.

На куче тюков мирно спит пыльный и слегка покоцанный Гримм. Из рассегнутого плаща на его груди торчит макушка Дитя. Оно тоже спит.

— Как думаешь, — спрашивает Брумм у Святой задумчиво. — они — родичи, или так, вещи друг для друга?

Святая задумчиво качает усиками:

— Стал бы он ввязываться. Сделал бы новое. Было бы несложно.

— Откуда тебе знать?

— Я не уверена. Но смотрятся, как отец и дитя.

— Они…

— Не нам судить. — и Дитя, будто в самом деле слышит их, что-то скрипит сквозь сон:

— Одним им известно, кто они друг для друга.