Солнечное затмение (2/2)

«Что никто в мире никогда не научится ценить то, что имеет…»

— Король Кошмара мертв!

Он сжимает лезвие сильнее и смотрит снизу вверх сквозь щелки конвульсивно щурящихся от боли глаз. Нет. Не сейчас. Чуть позже. Терпи, Король, терпи; плевать, что боль выжжет твои эфемерные божественные мозги, но ты терпи, скрипя зубастой пастью под растрескавшейся и измазанной твоей собственной кровью маской.

Быть богом — тоже работа.

И работа, надо сказать, грязная.

Сияние несет какую-то абсолютно восхитительную чушь в горячке победы, когда он, стиснув зубы, вытягивает из груди лезвие; когда обращается к _их_ же ненависти; когда зияющая рана на его груди закрывается.

Один слитный толчок выносит его наверх.

— …Невозможно!

Король не намерен с ней разговаривать; если уж Лучезарность прошляпила свою партию, не останавливать же все действо из-за нее одной? Пика в руке неприятно жжет ладонь — он поднимает ее над головой; на самом деле — для Нее все уже кончено, это просто его, Короля, личная прихоть. Поиздеваться. Дать прочувствовать свою беспомощность, если так угодно — это за вот эту вот дырку на груди и оцарапанные рога.

Он замахивается.

— Ты не посмеешь, — говорит медленно начинающая понимать, что произошло, Сияние.

— С чего бы такие выводы? — ощеривается он.

Пика входит в тонкую ткань Грез с характерным хрустом — полотно измерения обзаводится аккуратной дырой. Король усмехается Ей в лицо и сжимает кулак. На трещину мерно капает его горячая багряная кровь.

— Ты проиграла, — констатирует он, отбрасывая ненужную более пику свободной рукой. — это конец партии. Считай, ты сама отдала мне свой домен. Даже не так: любезно отколола почти половину.

— Король! — от золотого крика Сияния трещит рогатая башка — но это уже, в общем-то, неважно.

Он ступает на трещину, заливающуюся багрянцем, и чувствует восхитительный сладкий вкус победы.

— Я тебя разорву за это! — она вскидывается, чтобы ударить; Король обращается к своей силе — и собирает все в трещину.

Рывок. Лучезарность выпускает пики — но те застывают перед ним в воздухе. Он ухмыляется криво, зловеще — вздергивает руки над головой.

«Наконец…»

Кошмар наконец рождается в громоподобном хрусте пространства; раскаленный, багряный и, как и он сам, ж и в о й. Его, Короля, домен. Свой. Собственный. Отвоеванный потом и кровью.

— …Не сегодня, Сияние.

— ТЫ!

— Ты ничего против меня не попишешь. — он стоит на границе алого и золотого с расправленными плечами и гордо поднятой головой — и ему так хочется смеяться. — Ты даже вступить в мой домен, — Король подчеркивает эту фразу и ухмыляется, — не можешь. Тебя было крайне просто обвести вокруг пальца. Наслаждайся.

— Я тебя ненавижу. — низко произносит она. — Король.

— О, я чувствую, сестра. — усмехается он, подбирая полу плаща; в его свободной руке послушно появляется посох, похожий на факел. — будь уверена, я чувствую это лучше, чем кто-либо другой. И я в самом деле должен поблагодарить тебя — нет, всех вас, — за это!

— Измываешься?

— Если только немного. — признается багряный. — Ваша ненависть придала мне сил: не знаю, что я бы делал без нее. Может быть, моя песенка и взаправду была бы спета, если б не вы и ваша злоба…

— Отродье…

— Очень мило, что ты пытаешься оскорбить меня от бессилия. — Король отворачивается:

— Знаешь… У меня есть для тебя один совет. Ну, так, бога к богу.

— Ну давай, — щурится Сияние, прожигая взглядом дыру в его сухой спине. — удиви меня.

— Чему быть, тому не миновать, — бросает он буднично через плечо, как вдруг в его голосе появляется сталь:

— И тебе лучше предпринимать попытки смириться с этим уже сейчас, если ты хочешь удержать свой домен в своих руках… крыльях… — он поводит посохом. — или что там у тебя… Не суть. Ты поняла. Подумай над этим.

Оставляя намек без ответа, он отворачивается целиком — и уходит в чрево новорожденного Кошмара, выстукивая ритм посохом в такт своим шагам.

Уходит, чтобы никогда-никогда больше не ступить на светлую половину Грез — да и ни к чему это.

Незачем возвращаться в место, где тебя не ждут.