Altgens 6 (2/2)

Нет, кое-что есть. У Алекса есть его дело. Взвешен на весах и найден очень лёгким. Едва не упустив момент, Алекс метнулся вперёд, снёс и оттолкнул Освальда, вырвал у него винтовку, передёрнул затвор и вскинул оружие. Мгновение — взгляд в прицел. И сожгу колесницы твои в дыму. Кеннеди уже изрешетили — в горло как у ангела и в аметистовую спину. Он уже согнулся и жена обняла его, но голова по-прежнему открыта, никто из кортежа ещё не среагировал, и все его детские тревоги, триумфы и горести при нём, при нём его таинственная любовь, и весь он — загадка, любимец и магнит, ещё секунда — выстрел. И погибнут от мечта твои молодые львы. Алекс различил, как разлетелась на части золотая голова. Вот и всё.

Алекс впихнул винтовку в руки Освальда и быстро ушёл. Спешно перебирая ногами ступени, просчитывал дальнейший путь — как можно дальше от места преступления, скрыться. Так он исчезнет из поля зрения, даже быстрее, чем можно было предположить, он не больше спички, нет — не больше спичечной головки, нет — его не существует вовсе. Навесив на неприметное лицо тревогу, Алекс углубился в центр города. В бриллиантовой гуще техасской жары несколько часов петлял по улицам, отдыхал на лавочках в тени. Шум и гвалт в городе сменялись скорбным молчанием. Приспускались флаги, приглушалась музыка. Радио бормотало гимны, сознательные и любившие облачались в траур. Падали первые слёзы. Стыдились быть американцами в этот печальный день. Но небо было всё таким же голубым. Таким же синим, как в той дикой стране далеко на востоке.

На такси Алекс вернулся в аэропорт. На следующий день он был в Вашингтоне. Всё шло своим чередом. Цифры его больше не беспокоили. Ни единого проклятого числа. Голова не болела. Ничего не болело, и одно это было великой наградой. Но ещё большей наградой было то, что произошедшее из памяти стёрлось, как только числа ушли. Советская машина, которой Алекс был, отступила в тень, забрав с собой убийство Кеннеди. Алексу остались лишь смутные воспоминания о пытках в Воркуте, но чего цифры не забрали, так это Резнова. Его было слишком много внутри. К нему хотелось до безумия.

Миссия завершена, и теперь Алекс никому ничего не должен, а его личный предел желаний — Виктор, где бы он ни был. Пусть даже под снегом, в мёрзлой земле на северо-востоке. Алекс хотел к нему, а раз его нет, то хотя бы туда, где он был раньше. Воркута? Нет, ещё раньше — Берлин, Сталинград, Петербург, вся Россия была прекрасна и горестна. Виктор много рассказывал историй, чуть не вся его трудная жизнь лежала перед Алексом как на ладони: его детство, юность и песни, его война, смерть и друг, которого он любил. Благодаря этой любви Алекс сейчас жив. Тут место не ревности, а только благодарности — тому Дмитрию, которого Алекс в счастливый для себя час ненароком повторил. Хотелось увидеть всё это своими глазами и, хотя бы идя по стопам, пережить.

И ещё об одном Алекс знал — он не хочет, чтобы ему в его скитаниях помешали. Перед тем, как исчезнуть, необходимо замести след. То есть просто довести начатое с Фрэнком до конца. У Алекса уже есть его поддержка и благодарность. У Фрэнка — тщательно подавляемая жалость к прошедшему через ад другу и его ещё более тщательно скрываемое чувство вины. И его сентиментальная растерянность.

Свободное между заданиями время Вудс коротал в квартирах, комнатах и казармах, которые ему предоставляли под жильё, пока он должен был лечиться от бесконечных ран, восстанавливаться, готовиться и писать отчёты, что он делал нечасто. Помнится, до Воркуты и Кубы, то есть в прошлой, давно отчерченной жизни, Алекс жил так же, за исключением поездок домой в Анкоридж. Вернувшись в Вашингтон, Алекс так и нашёл Вудса: ещё не отошедшего от задания на советском космодроме, ещё не остывшего и не успокоившегося, ещё не пришедшего в себя после прошлых объятий, каких между ними прежде не бывало и не должно бывать.

Фрэнк обнаружился там же, где Алекс его оставил, в тех же зданиях, коридорах и казённых рабочих комнатах. Вудс отлучался только чтобы один вечер напиться, одно утро и день мертвецки проспать и один вечер поколотить грушу в спортзале. Он конечно знал о смерти президента Кеннеди, это было самым важным в ноябре и словами об этом он Алекса встретил. Словами громкими и резкими, брошенными через комнату как гром: «Твою мать, это просто немыслимо! Держу пари, этот мерзавец Освальд работал на русских!»

Проходя мимо, Фрэнк по-братски, ласково похлопал его по плечу — показал, что те их объятья по-прежнему в силе и бросил деловитое «пошли, Мэйсон». Шли они недолго. Вудс шёл впереди. Алекс отставал на три шага и рассматривал его, выгоревшего до светлых волос, непривычно чистого, пружинистого и лёгкого, лишённого громоздкой полевой амуниции, одетого в форменные штаны и футболку военного цвета. Сейчас цифр не было и Алекс понимал, как ошибался, принимая Фрэнка за Резнова.

Они разные. Особенно походка. У Вудса — свободная, американская, храбрая и расслабленная, нисколько не опасающаяся с чем-либо столкнуться по дороге. В каждом шаге чувствовалась его уверенность. Походка даже немного хвастливая, немного смешная, распущенная, показывающая своё главенство и беспечность, какую может себе позволить идеальный солдат, когда он в безопасности в своём логове. Резнов ходил по-другому. По-русски, по-лагерному, крался, как волк, чуть прихрамывал, опускал голову, сутулился…

Они пришли в комнату, в которой Вудс жил на этот период. В скромной обстановке не было ничего лишнего, ничего, что можно было бы назвать домом. Отчего Фрэнк так упрямо отказывается от всего, к чему стоит вернуться? Впрочем, Алекс раньше был таким же. Впрочем, теперь Алексу всё равно.

Его интересует Резнов, живой или мёртвый, а Фрэнк… Славный друг. Лучший боевой товарищ, с ним бок о бок хорошо воевать. Но что с ним делать в одной комнате, в которой дневной свет слепо заливает серый пол, выдвинутый стул, пустующий стол и узкую кровать? По правилам приличия, гостю предлагают выпить. Вудс полез в один из сваленных на полу рюкзаков, вероятно, за этим.

— Мне кажется, наше задание на космодроме может быть связано с убийством Кеннеди, — Алекс сразу приступил к делу. Он прошёлся до окна и заглянул в белизну. В приближении вырисовались границы крыш соседних зданий.

— Даже если так, нас это не касается. Но ты чертовски прав, Мэйсон. Кому ещё убивать нашего президента, — Вудс подошёл и подал маленькую бутылку с виски. Алекс машинально поднёс к губам, но не сделал глотка и отдал обратно.

— Теперь они будут копать в этом направлении. Искать у убийцы связи с Советами, — Мэйсон аккуратно скосил глаза в сторону, замаскировал под топтание на месте шаг, развернулся, опёрся на подоконник и оказался к Вудсу совсем близко, лицом к лицу. Фрэнк не стал бы отступать подальше, возвращая личное пространство, и не стал бы делать ничего, что выказало бы его дискомфорт, — Алекс точно это знал. Сощурив глаза и повернув лицо, он смотрел Фрэнку в глаза. Тревожные, карие с серым глаза со спрятанными в глубине мольбой и тоской — поблёскивали узорчатым вкраплением дробины чёрного и рыжего. И всё же он чем-то похож на Виктора…

В полных цвета зрачках отражался силуэт, истончившийся от обступающего света. Алекс даже мог разобрать своё лицо, усталое и потерянное, для любящего зеркала этих глаз — милое, близкое, важное и дорогое. Немного потаённой жалости, лёгкое чувство вины, болезненное, навязчивое как совесть желание помочь и сберечь, но при этом неспособность переступить через себя и хотя бы себе открыться.

— Нет, брат, тебя сотню раз проверяли. Может потаскают ещё по кабинетам, но какого чёрта? Ничего нового они не добьются, — чувство вины не позволяло Фрэнку отвести глаз, хотя ему было неудобно, мучительно, страшно и горячо приближаться к огню. К тому, что у него самого внутри вспыхнет от искры… Но вот его всё же покоробило. Он отвернул лицо.

— Я поеду домой. Побуду там, — Алекс впился в него глазами сильнее и ещё больше приблизился. Уже незаконно, уже касаясь дыханием его подбородка.

— Да, конечно. Тебе надо съездить к своим. После всей этой дряни. Кстати, знаешь… Этот… Этот цэрэушный хрен, которого приставили за тобой присматривать, Хадсон, он потерял тебя из поля зрения и спрашивал у меня, где ты. И вчера, и сегодня утром звонил, угрожал, что, мол… Я послал его. В общем, не думай об этом. Я прикрою.

Алекс услышал, что хотел, кивнул и отступил от окна, по ходу коснувшись плечом плеча Фрэнка. Коснулся так близко и плотно, что будто бы зацепился, дальше нужно было или останавливаться, или поворачиваться самому, или толкать Вудса. Чувство вины заставило Фрэнка повернуться, пропуская, лишь бы Алекс не останавливался и не мучил. Но заминка всё же вышла. Алекс несколько секунд разглядывал пол, прикусывал губы и медленно переводил дыхание, не скрывая, что решается. Он понимал, что зайти сейчас нужно дальше, много дальше, чем в прошлый раз, и обратной дороги не будет. Но дружба с Фрэнком была не так уж ему важна. По крайней мере, не так, как важен Резнов. Он стремительно метнулся, быстро обнял Вудса необязательным движением, уже не товарищеским и братским, а беззастенчиво-детским, цепляющимся, безнадёжным. Это ещё можно рассматривать прощанием. Будто Алекс не здоров, подавлен пережитым и оттого опасается, что уедет надолго. Опасается, что мучительная связь с отвратительным ему Советским Союзом будет в будущем стоить свободы — поэтому и прощается как будто навсегда, излишне драматично.

— Ну брось, Мэйсон. Всё будет в порядке, — Фрэнк похлопал его по спине и тоже легонько обнял. Алекс задрожал: чем дальше, тем лучше, и чем быстрее, тем эффектнее. А Фрэнк пусть найдёт объяснение в том, что друга испортили в Воркуте. И такой испорченный, он прижимается ближе, льнёт так, что даже безразмерные вина и благодарность Вудса не смогут подобрать этому оправдания.

— Ты мне нужен. Мне это нужно… — Алекс сам не разбирал своих слов, но мысль была донесена. Личные границы вовсю нарушались, взаимопонимание и дружба трещали по швам, но Фрэнк не решался прекратить, а просто стоял, замерев и легонько отодвигаясь. Алекс не позволял, но только больше наседал. Он мягко повернул голову так, чтобы лицом — губами, носом, закрытыми горящими веками прикоснуться к щеке Фрэнка, колючей и тёплой, ещё пахнущей походами и ветром.

— Ну ладно, приятель, я всё понимаю, но… Заканчивай… — Алекс не дал ему договорить. Лишь продолжение движения. При большом желании обелить преступника, можно было переложить часть вины на инерцию, по которой Мэйсон коснулся переполненными дыхания губами его сухих губ, двигающихся, произносящих слово, а потому на одну секунду не готовых броситься назад. Секунда пролетела в замешательстве. В коротком поверхностном прикосновении, в котором Алекс успел поймать крепкий чёрный кофе и яблоко на завтрак. И многое на обед, бесконечность на ужин и целую жизнь вместе — перед сном. Но ещё не время.

— Ну что ты делаешь, чёрт тебя подери, Мэйсон! Это не смешно… — Уже не умеряя силу, Фрэнк вырвался, оттолкнул Алекса и завертелся по комнате, чертыхаясь. Он был растерян и смятен. Чувство вины разрасталась до размеров России, но сейчас ему ещё больше было жаль их дружбы, так жестоко нарушенной. Но Вудс и правда понимал — думал, что понимает, и жалел, сочувствовал, сокрушался и, хоть сам себе в этом не мог признаться, где-то в глубине души ликовал, обливаясь слезами и предвидя, сколько мук и трудов предстоит. Он уже не мог ругаться и упрекать, не мог взывать к благоразумию, не мог возмутиться. Он мог только забиться в угол, сесть на кровать и беспомощно и сердито закрыть ладонями горящее лицо.

Вот и всё. Алекс быстро вышел из комнаты. Делая вид, будто расстроен и зол, он громко хлопнул дверью. Едва он вышел на улицу, как забыл о произошедшем. Впереди лежало новое, вернее, старое, главное, чудесное, северное — Виктор, снежная любовь, ледяное милосердие. Пусть он мёртв, но Алекс направляется к нему, хотя бы к его злым улицам и его печальным историям.

Скорее к ближайшему автовокзалу. В соседнем штате есть другой давний схрон с незасвеченными документами, в том числе с поддельным советским паспортом, с деньгами и оружием. Хотя, в этом милом расследовании оружие не пригодится. Пусть теперь Фрэнк ищет его хоть на Аляске, хоть в Милуоки, пусть Хадсон разоряется, пусть все они пойдут к чёрту. Если Алекс не вернётся из этого большого путешествия, беды не будет. Резнов хотел, чтобы Алекс вернулся домой и жил припеваючи с женой и детишками, но это дело можно отложить на неопределённый срок. Ещё Виктор хотел отомстить тем, кто загубил его жизнь — Драговичу, Кравченко и Штайнеру. Это дело важнее и Алекс непременно за него возьмётся, но чуть позже. Да и потом, оставшихся Кравченко и Штайнера надо искать как раз-таки в России. Но сейчас до рези в сердце хотелось обратно в дорогую Воркуту. Самолётом в Нью-Йорк, дорогой Освальда долгим кораблём во Францию, поездами через всю Европу — в Финляндию, а там уж рукой подать.