Ab igne ignem (1/2)

Он по-своему любил Америку. Как шикарную, эгоистичную, но великодушную, гордую и несправедливую, дорогую во всех смыслах красотку в стиле Джин Харлоу. Такая никогда ему не достанется и никогда не полюбит в ответ, ведь он сам не красив, не богат, не оригинален и даже не умён. Даже не хитёр. Даже не жесток — по крайней мере, в юности не был. Мечтать не вредно. Он хотел стать президентом. Знал, что когда-нибудь это случится, но заранее понимал, как дорого ему обойдётся и на что ради этого придётся пойти.

И раз ему не довелось родиться у богатых родителей, его удел — обманывать, участвовать в чужих преступлениях, извиваться и красться. Очень рано он оказался впутан в грязные тайны политической игры — ещё при президенте Эйзенхауэре. А впрочем, и задолго до того, как переменчивая злая судьба привела его в Белый дом.

Ричард Никсон родился в бедной многодетной семье. Ничего примечательного в печальном и долгом детстве, словно созданном для поучительных речей о нём в зрелости: «Вы все меня знаете, я один из вас, я вырос здесь, на лимонной плантации. Это была самая бедная ферма в Калифорнии…» И в чём он был не прав? Всё давалось огромным трудом. Работа с юных лет, семейные строгости и лишения, отличная учёба в школе на пределе возможностей, затем колледж — счастливый и редкий случай, хоть колледж был далеко не таким престижным, из каких выходят настоящие американские президенты. Его удел — упорство и обман на каждом шагу, сговор с сильными, помощь влиятельных людей в обмен на услуги разной степени тяжести. «Добиться всего сам» он не мог, да и не считал возможным. Повезло вновь — набрёл на изумительную, такую же бедную, но сильную духом девушку, идеально подходящую и необходимую для поддержания блистательной карьеры мужа. Она Ричарда не любила, но была честна и добра, за ней пришлось здорово погоняться, хитростью и упорством выпрашивая у неё согласие на брак — преуспел и здесь.

Жизнь состояла из бесконечных встреч в клубе, из сообществ, церквей и скачек, широкого круга знакомств, адвокатской практики, войны при спокойной тыловой службе на Тихом океане. При таком фундаменте можно было уже в Конгресс, в Палату представителей. Это место Ричард занял исключительно благодаря связям. Не все они были коррупционными и преступными, но без этого никуда. Мафия всегда правила Америкой. Капиталисты и монополии, чётко поделенный рынок, политические посты, позволяющие сколотить имя и состояние, государственные контракты, подряды на оборонный сектор, затяжные войны в далёких странах, большие деньги и их слуги — вот, кто правил Америкой, и все они были Кеннеди — привлекательные и жестокие, даже если носили другие фамилии и выбирали Йель, а не Гарвард. Уже на этом этапе Никсон, ещё молодой для политика, ввязался по уши в такие комбинации, из которых чистыми не выходят.

И его заметили. Новому американскому президенту — на тот момент Эйзенхауэру, тоже опутанному тёмными нитями, посоветовали взять Никсона в вице-президенты. Тот не был против. А Никсон был нужен сильным мира как свой человек в Белом доме. Быть чьим-то человеком, под чью-то дудку плясать, ловко лавировать между жестокими интересами своих господ — это Никсон умел. Выполнять поручения, курировать операции, о которых никто никогда не узнает, отыскивать и использовать компромат, подстерегать, загонять, обыгрывать — всё это было его. Моральной же стороны вопроса попросту не существовало.

Меж тем Америка, в образе списанном с Лорен Бэколл, уже кружила ему голову. Вернее, голова у него не кружилась, но яд тщеславия, вседозволенности и алчности прокатился по венам. А кроме того, в душе раз навсегда поселился страх быть раскрытым. А знать многое и не стать так или иначе козлом отпущения и жертвой можно лишь в том случае, если сам будешь решать, кем жертвовать. Восемь лет он прослужил при Эйзенхауре — верой и правдой, ложью и всеми силами, логичным продолжением этого виделся собственный президентский срок.

Но в шестидесятом у Никсона появился соперник, против которого не было ни шанса. Едва увидев его, Ричард понял, что проиграет. Джон Кеннеди был слишком хорош. Элегантен и знаменит, богат и благороден, для президента — небывало молод. Модный и успешный, аристократ и бандит, золото и кашемир, настоящая кинозвезда, рок-звезда в миллионах роз. Известная фамилия, великолепная семья, милая жена, маленькие дети и его собственный расцвет, его речь и манеры, а главное, внешность, счастливый характер…

На него тоже можно было нарыть компромата с избытком — слишком уж был любвеобилен и неразборчив в связях. На нём лежала лишь половина вины. Он сам был чересчур привлекателен — в него невозможно было не влюбиться. Проведите с ним десять минут и вы никогда не захотите с ним расстаться — это Ричард на своей шкуре испытал. Кеннеди же только того и надо: он лёгок и быстр как птица, необыкновенно щедр в плане раздачи любви кому попало. Впрочем, попало лишь молодым и красивым, потому большая часть Белого дома была хоть как-то застрахована от пагубных последствий воздействия его чар. Не считать же пагубными последствиями печальные взгляды, затаённые вздохи и щемление в сердце. По крайней мере для Никсона они прошли относительно безболезненно.

Падкий на обёртку и внешний блеск народ обожал Кеннеди. К чему тут компромат? Едва ли вышел бы толк. Его низложение не принесло бы Никсону народной любви. Ричард понимал, за что Кеннеди любят. Понимал, что сам таким не будет, и понимал, что обожал бы сам, если бы не ревновал и не злился. Вернее, ревновал бы и злился, если бы мог. Но Кеннеди сам был Америкой. Никогда прежде Ричард не страдал подобными склонностями, но сейчас — пострадав, возжелал, пал ниц и возлёг у ног, пусть и от ног прогнали — там места были резервированы для куда лучших претендентов.

В чертах и деталях Кеннеди сложился в тот год от века пленительный образ бездушной красотки — в нём, Джоне, «Джеке», как его назвали близкие, и его младшем брате Роберте, «Бобби» — таком же, только нежнее, беззащитнее, наивнее и проще. Оба они были прелестны и злы и никогда бы не допустили до своего общества и высочайшей любви Никсона. Никсон мог быть только поверженным, медью звенящей и кимвалом бряцающим.

На дебатах Кеннеди разделал его под орех. Никсон проиграл, но далеко от Белого дома не отполз. Связывали нити прошлых преступлений: бесчисленные попытки убрать Кастро и прочие военные вмешательства, тесное сотрудничество ЦРУ с мафией, большие деньги… Никсон был втянут в организации тайных операций, тех, которые задумывались и начинались ещё до Кеннеди, и тех, что продолжались при нём. Кеннеди же о многом узнавал постфактум, и ему это, разумеется, не нравилось. С кого-то нужно было спрашивать — досталось и Никсону. После провала операции в заливе Свиней Ричард был обозван болваном и жалким провинциальным бакалейщиком. Был, впрочем, прощён, но, впрочем, не забыт.

Тогда, в момент короткой и хлёсткой головомойки, Никсон видел его в последний раз. Не этим Кеннеди подписал себе смертный приговор. Слова и даже оскорбления ничего не стоят. Никсон ничего бы ему не сделал. Никсон пребывал в болезненном восхищении и в тайной ревнивой любви. Но Кеннеди был обречён, ибо во многом повинен. Многих он не устраивал. Главная ошибка состояла в том, что Кеннеди вообще допустили до выборов. Что позволили ему занять должность и вскружить народу голову. Почему раньше не озаботились его устранением, подрезанием больших мягких крыльев, это вопрос другой…

Его стремления шли вразрез с остальной властью. Во-первых, Кеннеди хотел свернуть войны в Юго-Восточной Азии. Этого никому не было нужно. Кроме того, он здорово ополчился против мафии — пустил против неё своего милого и свирепого младшего брата, которого назначил Генеральным прокурором. По указке брата, словно бойцовый щенок с очаровательной мордашкой и печальными глазами, Бобби кинулся в такой бой, из которого не вышел живым ни Джек, ни он сам.

Сначала убили старшего. Никсон вынужденно приложил к этому руку, хотя не хотел и сперва как мог извивался и отнекивался, но пришлось — на нём лежали связи с кубинцами и советской разведкой, а в ЦРУ у него были свои люди, а сам он был своим человеком для других. После, семь разделяющих лет спустя, когда Никсон вновь подбирался к президентскому месту, туда же же нацелился Бобби. Он во всём уступал погибшему старшему брату. Бобби был хорош как последователь и помощник, как верный пёс, как правая рука Джека, как его приложение и следующая за ним нежная тень, как хвост кометы — вдвоём они были идеальны, но сам по себе Бобби стоил не так уж дорого. Он слишком любил Джека — это ясно проявлялось в каждом слове и взгляде при жизни, души в нём не слышал. Только и было у Бобби забот — о Джеке. Вот уж кто пострадал от знаменитых чар фатальнее всего. Конечно, смерть Джека разбила ему сердце, подломила, перечеркнула всё. Тем удивительнее, что Бобби нашёл в себе силы тряхнуть семейной честью и тоже ввязаться в президентскую гонку в шестьдесят восьмом.

Впрочем, какой из него президент? Вся его кампания казалась Никсону фарсом, дешёвой реконструкцией, несчастным паразитированием на образе брата-мученика и кинозвезды — цеплянием за этот образ, навсегда ускользающий. Бобби был слишком мягок и нежен для президентского кресла. С разбитым сердцем там не усидишь. Это прерогатива и почётная обязанность президента — разбивать сердца, а Бобби был на это не способен. Щенок даже жене ни разу в жизни не изменил. Ха! Чист как ангел. Куда ему до Джека…

Однако в шестьдесят восьмом Бобби летел на волне увлекательных и наивных идей, на крыльях народной любви, и своего добился бы. В тот славный год Бобби сам стал Америкой, трогательной, воинственно требующей справедливости и беззащитной. Но в ЦРУ вовремя приняли меры. Убили и его. К этому Никсон уже не был причастен и вполне искренне жалел и эту уничтоженную красоту — на полу, с распростёртыми руками, со стеклянными глазами, с разбитым сердцем, он не был копией Джека, он был по-своему уникален, он был как вздох о лучших временах… Всё тот же чрезвычайно хитроумный план, несколько стрелков, запутанный след, выстрелы спереди и сзади. Его смерть открыла Никсону дорогу и дала наконец красотку, на этот раз в колючем и нежном образе Эди Сэджвик — сломанный ветер, кимвал бряцающий и Леонард Коэн в отеле Челси, «я предпочитаю обворожительных мужчин, но для тебя сделаю исключение…» После убили бы и третьего — был у них ещё третий, то ли четвёртый брат, самый младший Кеннеди, но того устранили ещё до возвышения. Да и не был тот третий так уж красив.

Что же касается Джека, Мафия в ФБР имела достаточно влияния, чтобы объединиться с государственным аппаратом, дабы убрать мешающего президента. План был невероятно обширен и запутан, никто не знал его целиком, и не мог раскрыть, не поставив под удар себя. На Никсоне лежало курирование вопроса, связанного с советской стороной. Не он это затеял, но для большего запутывания следа было решено обратиться к врагу. Никсону посоветовали наметить таковым генерала, как раз занимающегося подобными делами — Никиту Драговича. В своё время тот был заранее осведомлён о вторжении в заливе Свиней, о покушении на Кастро, и теперь был в долгу. Знать ему ничего не следовало, но ему, через связных, через особых доверенных людей и третьи руки, вменялось особое задание.

Подготовить, создать фон и легенду для двух агентов, что убьют Кеннеди. Оба они должны быть американцами, но оба должны провести несколько лет в России — должны быть проникнуты советскими идеалами и нелепой ненавистью к западу и его олицетворению, президенту Соединённых Штатов. Агенты не должны струсить или оказаться от своей миссии — оба должны пройти весь путь до конца, ничем не нарушив образа. Один должен быть козлом отпущения — простой картинкой, другой — фактическим исполнителем, должен обладать профессиональными навыками и рука его не должна дрогнуть, после чего он должен раствориться, словно его и не было. Его участие нужно скрыть, но если это не удастся и он будет раскрыт и схвачен, его мотивацию легко будет объяснить советским прошлым. А с советов взятки гладки, тем более что убийцы будут всё-таки американцами.

ЦРУ же должно самым тайным образом взять на себя миссию не менее трудную. Только на советских агентов положиться нельзя. Должны быть и свои, своя страховая группа убийц, причастность которых к убийству должна быть абсолютно недоказуема, вплоть до того, что всех их нужно будет незаметно устранить, как только они выполнят миссию. Впрочем, устранить нужно будет всех причастных без исключения.

Что же касаемо советских агентов, ЦРУ должно встретить их, когда они пересекут границу и вернутся в Америку. На роль козла отпущения выбран Ли Харви Освальд — дезертир и дурачок, и в самом деле удравший в Россию в пятьдесят девятом. Сразу по прибытии на родину он будет взят под строгий контроль. Каждый его шаг будет направляться в том единственном направлении, которое подтвердит его легенду. Будут десятки свидетелей, что расскажут о его деятельности, о его симпатиях к коммунизму и бандитских наклонностях. Где он был день за днём, что делал, на каких улицах раздавал листовки и кому писал письма с угрозами, с кем о чём говорил — всё записано заранее. Он действительно должен желать убить президента, но по факту его задача — оказаться в нужном месте в нужное время.

Другой советский агент — Алекс Мэйсон, боевик и головорез из ЦРУ, в шестьдесят первом попавший в плен и фактически отданный русским, у которых подвергся перевербовке. Неизвестно, каким образом Драгович обеспечил лояльность этого агента, но в положенный срок было заявлено, что Мэйсон выполнит миссию.

Теперь ЦРУ нужно организовать и разыграть по нотам его возвращение на родину. Нужно устранить преграды, расчистить путь и дать понять за то ответственным, что Мэйсон должен в ближайшее время быть признан чистым и свободным. Отпустить его на все четыре стороны, снять надзор — пусть сделает своё дело, после чего его тоже уберут без единой улики. Конечно при таком сложном и запутанном плане неизбежны ошибки и неурядицы, но на любой случай найдутся специально отряжённые люди, сами не знающие правды, но обязанные замести следы. Кому поручить? Найдутся.

***</p>

И лучшие из умнейших найдутся. Одурачить их так же легко, как бесхитростных и наивных. В заговор был втянут, сам о том догадываясь лишь смутно, один из людей Кеннеди, его основа и опора, самый важный и драгоценный его человек, его министр обороны, один из умнейших людей Америки — Роберт Макнамара.

Он происходил из обычной ирландской семьи, невзрачный, простой как голубь, но с юности мудрый как змей. В его случае дело было не столько в воспитании, образовании и трудолюбии, сколько в благословении свыше. Роберт имел его в пятикратном размере и не растрачивал талантов зря. Многочисленная семья его берегла, ведь умный мальчик это такая редкость и хрупкость. Но это было излишне. Лучший ученик всех своих учебных заведений без всякого труда, он сам застраховал себя от плохих компаний, неосмотрительных поступков, легкомысленных девушек, вредных привычек и юношеских горестей.

Меры предосторожности не возымели пагубного воздействия. Роберт был слишком умён, чтобы быть несчастным, и достаточно старателен и ответственен, чтобы наилучшим образом устроить всё в жизни своей и своих близких. Роберт нужен был своей Америке, как ценный работник. Не как президент или кумир молодёжи, но как квалифицированная рабочая сила, что движет прогресс и остаётся в тени.

Престижная работа, женитьба на прекрасной и подходящей девушке, служба своей стране в мире и на войне. По заветам Теодора Драйзера, жизнь по-деловому ему улыбалась. Америке нравились такие как он. Ей нравились уверенные и умные люди, которые относятся к жизни реально и прагматично. На таких людях держится стабильность, процветание и безбедное существование остальной безликой и дурной массы. Когда казалось, что выше в автомобильных концернах забираться некуда и заработанных денег хватит на десяток жизней, перед ним открылись новые горизонты.

Сам Джон Кеннеди пригласил его в свою компанию лучших из лучших. Кеннеди на президентском посту хотел окружить себя выдающимися деятелями, на которых мог бы положиться. Макнамаре предложили пост министра обороны. Не то что бы у него имелся подходящий опыт, но он умел справиться с любой задачей.

Джон Кеннеди считал, что Макнамара звезда его команды, и однажды на званом вечере даже сказал об этом, положив на плечо мягкую ладонь. Роберта можно было призвать для консультаций по широкому кругу вопросов, находящихся за пределами национальной безопасности, в том числе деловых и экономических. Должен же был хоть кто-то в администрации Кеннеди быть по-настоящему умным и осведомлённым? Должен, и им стал Роберт.

Вслед за уважением, признательностью, благодарностью и делегированием большинства обязанностей, пришла и дружба. Всё чаще Роберта приглашали на светские вечеринки, на неформальные встречи в Белом Доме за чашечкой чая вместе с президентом, вице-президентом и Генеральным прокурором. Большая политика и большая игра, а главное, Кеннеди был великолепен. Кеннеди держал в руках полмира, а весь мир стоял на краю ядерной гибели, и, возможно, если бы не какое-то сказанное в нужный момент слово, не поданная разумная мысль, погиб бы. Ядерные ракеты на Кубе, угрозы и просьбы из Москвы, безумное положение, которое могло перевернуть планету… Но худшего не случилось. И чья это заслуга, если не заслуга Кеннеди?

Макнамара привязался к нему и сам поставил себе диагноз. Случай не страховой. Помощи ждать неоткуда. Поломка незначительная, но ощутимая — иногда он стал выходить из себя. Злиться, когда кто-либо не проявлял уважения к Джеку, должного обожания и восхищения к Джеку, которого Роберт не смел, не мог себе позволить так назвать вслух, но называл в своих мыслях. Когда кто-то эгоистично отказывался умирать во благо Америки — Роберт сердился. Стал страдать патриотизмом. А вместе с ним и сентиментальностью.

Бархатистый голос президента с каждой встречей нравился ему всё больше. Его слова становились красивее и лицо обворожительнее, хотя и прежде, на телеэкране, ему нельзя было отказать в благородстве черт. Но что-то особое, тёплое и верное касалось расчётливого сердца, привязывало и притягивало, навлекало незнакомую тревогу, пёсью печаль, что всегда проявляется у ног задумавшегося хозяина. В общем-то, ничего страшного. Это был необратимый процесс у всех, кто имел дело с Джеком: здравствуй, грусть. Потому что не твой и никогда не будет.