Тебе, но не мне (2/2)

Одним вечером Алёшу вернули в барак. Как и в прошлый раз, двое охранников притащили его и бросили на свободные нары. Едва узнав, Резнов кинулся к нему с радостью и прытью, каких сам от себя не ожидал. Но Алёша был без сознания. Он пребывал в том же состоянии, как и в прошлый раз: истощённый, бессильный, весь истыканный иглами и снова безумный — ничего не понимал, не узнавал, не говорил, только бредил, метался и вскрикивал.

Пришлось начинать всё сызнова. Заново собирать его по кусочкам, лечить и учить, и ещё прочнее, чем прежде, привязываться к нему. Как только Резнов увидел, что с Алёшей сделали, он понял, что иного выхода нет. Если некую ужасную процедуру провернули с ним дважды, то сделают это и в третий раз. Надеяться на то, что не сделают, глупо. Так же глупо, как снова с Алёшей возиться и восстанавливать его, лишь ради того, чтобы его снова сломали. Иного выхода нет — чтобы спасти его, нужно бежать.

Десятком лет ранее восстание в Воркуте поднималось. После смерти Сталина все ждали перемен, амнистии, пересмотра дел или хотя бы улучшения условий, но ничего этого не последовало. После смутных волнений заключённым удалось скоординировать действия и всем, разом отказаться выйти на работу. Восстание тогда не было вооружённым. Скорее это была массовая забастовка: митинги, выдвигание общих требований, голодовки и протесты. Заключённые пытались действовать в рамках законности: не творили беспорядков, не трогали охрану и по возможности не поддавались на провокации, которыми руководство лагеря пыталось превратить забастовку в бунт. Таким образом проволынились пару месяцев.

Виктора тогда не было среди вождей — он не верил в успех подобного, слишком мягкого, на его взгляд, начинания. Потому он почти не пострадал, когда терпение руководства лагеря лопнуло и оно, с позволения Москвы, жёстко подавило восстание пулемётами. Всех, кто участвовал, вычислили и поймали. Многих потом определили на новые сроки, кого-то отправили в другие тюрьмы, а кого-то и казнили.

Были, вроде бы, и положительные последствия: высокое московское начальство, медленно, со скрежетом, начало-таки сдвигать с места сталинское наследие. Произошли какие-то переформирования, сменились названия и должности, некоторые шахты из ведения МВД перешли к угольной промышленности, но эти перемены происходили так высоко и далеко, что до самой Воркуты эхо почти не долетало. Времена менялись, лагерь должен был постепенно сокращаться и умирать — быть может, стать обыкновенным гражданским предприятием, но всё это ещё нескоро. Пока же Виктор по-прежнему сидел в таком подразделении, в котором порядки с послевоенных времён остались прежними.

Давным давно, как раз в суровые послевоенные времена, Резнов подумывал о побеге. Но так и не сложилось. Во-первых, было это трудно. Во-вторых, были товарищи, которыми не хотелось жертвовать. В третьих, куда бежать? Выйти к людям — поймают, а скитаться в тундре — умереть. Потом Виктор привык к этой жизни и оставил мысли о побеге. Всё равно у него не было другого дома. Никто нигде его не ждал.

И вот теперь у него появилась веская причина. Спасти доброго хорошего мальчишку — почти как спасти Диму, вырвать его из когтей злодеев и вернуть старый долг. Более того, теперь Резнов был как никогда готов к побегу. За столько лет он досконально изучил лагерь. Он отлично знал территорию, знал, где располагаются арсеналы и как их взломать, и как будет действовать охрана. Да и мир, согласно пересудам, за пределами Воркуты изменился. Если прежде некуда было бежать, то теперь Алёшка, добравшись до большого города, сможет обратиться в американское посольство или ещё куда-нибудь. Теперь репрессивная машина не всесильна. Алёша может вернуться домой — за такое дело Резнов не пожалел бы отдать жизнь. Жаль, что отдать придётся не только свою, но и жизни друзей и товарищей, которых он поднимет на настоящее восстание. Но такого восстания все давно ждут. Впрочем, хоть погибнут многие, но сам Резнов умирать не собирался. Да, возвращаться ему по-прежнему некуда, но мир велик и будущее теперь не столь ограничено как раньше.

Как только Алёша снова стал держаться на ногах и воспринимать речь, Резнов приступил к организации побега. Побег для него был равносилен вооружённому бунту. Прольётся много крови, но лишь такая встряска сдвинет лагерь с мёртвой точки. Кроме того, сбежать могут несколько человек, а большое восстание так или иначе изменит жизнь всех. В каждом бараке, в каждой бригаде у Виктора были знакомые и все были за восстание. Дело было за подготовкой, разработкой плана и объединением сил.

Торопиться с этим было нельзя, поэтому Виктор приступил к организации не спеша и тщательно. Повсюду были охранные информаторы, и всех их нужно было или устранить, или переманить на свою сторону. Алёше Резнов не раскрывал подробностей — его в любой момент могли снова забрать и подвергнуть пыткам, под которыми он всё разболтает. Разболтает главное, о чём никто из друзей Резнова не знал: что всё это делается в первую очередь ради того, чтобы дать американцу возможность вырваться. Никогда прежде Виктор не шёл на такие жертвы ради других и теперь лишь удивлялся, до чего ему просто даётся самоотречение. Стоило возникнуть тени сомнения и опаски, и он взглядывал на своего Алёшку. Гладил его по голове, легонько щёлкал по носу и с облегчением убеждался, что ради него действительно стоит всем рискнуть.

Прошла каторжная зима. К новой весне Алёша снова ожил и заулыбался, но уже через силу, уже не так искренне, как год назад, а с надломом и затаённой болью. Приготовления близились к завершению. И его снова забрали. Хоть сердце рвалось на части, Виктор без единого слова его отдал. Сейчас не стоило провоцировать охрану. Чем скорее заберут, тем скорее швырнут обратно, тем скорее Резнов снова его восстановит и тогда уж точно бежать.

Через два месяца Алёшу вернули, едва живого. На этот раз он был особенно плох — чуть не умер, пришлось устраивать его в лазарет. Было ясно, что ещё одной пытки он выдержит. Сила воли и нечеловеческая выносливость Алёши удивляли, но и его возможности не безграничны. Но ещё одной пытки не будет. Это уж точно. Виктор выждал ещё полтора месяца, в течение которых изо всех сил берёг Алёшу и давал ему отъестся и поправиться. Но долго ждать было нельзя — снова близилась осень, надвигалась восьмимесячная зима, а когда всё укутают снега, станет не до побега.

Но к счастью, в тот год осень выдалась прекрасная, долгая и тёплая. В начале октября начало подмораживать и пришёл крайний срок. Виктор разослал через своих связных уведомления. В последний день перед бунтом рассказал всё Алёшке. Тот ещё туго соображал, но, как всегда, готов был на всё, чтобы Резнов ни предложил.

План был довольно прост. Среди рабочего дня напасть на охрану. С отобранным оружием и самодельными бомбами из наворованных медицинских препаратов добраться до арсенала и вооружиться как следует. Захватить пункт связи и по громкоговорителю заявить на весь лагерь и окрестности о восстании, переполошить тех, кто ещё не слышал о бунте или не собирался участвовать. Короткая, но яркая и воодушевляющая речь была у Резнова заготовлена. Когда-то на войне он был мастер жечь сердца и поднимать солдат в бой.

Дальше — прорываться из лагеря. Важно сделать это до того, как прибудет подкрепление. Нужно действовать быстро, затянуть противостояние — равносильно поражению. Нужно, чтобы многие группы заключённых в разных местах вырвались за пределы лагеря. На отобранных у охраны машинах, другие пешком — всех не переловят. Для себя и своих товарищей Виктор заранее присмотрел в одном из гаражей несколько мотоциклов. Но и на них далеко не уедешь. Однако мимо лагеря регулярно ходил грузовой поезд. На него Резнов планировал перебраться и оторваться от преследования.

Всё так и случилось. Алёшка оказался превосходным бойцом — хоть два года не держал в руках оружия, но стрелял метко, не знал страха, действовал решительно и на мелкие ранения не обращал внимания. Виктору порой было за ним не угнаться. В перерывах между перестрелками в сердце оживали дорогие и печальные воспоминания о взятии Берлина, о том, как Дима был рядом. Он и сейчас был рядом, только ещё лучше. Пусть противниками были не немцы, а свои же, русские, служащие родине ребята, но добром не договориться и снисхождения не дождаться, увы. Многие погибнут, но это необходимо, раз родина поставила их в такие условия…

И всё-таки Виктор не рассчитал. Восстание задохнулось. Прорваться почти ни у кого не получилось. Весь лагерь полыхал, гремел и дымился, но воевать больше было некому. Разрозненные обороняющиеся группы были загнаны в разные углы и уничтожались.

Ту, в которой был Резнов, обстреляли слезоточивым газом, и все полегли. Это произошло уже совсем близко от ангара, где ждали мотоциклы. Глупо было упасть в одном шаге от свободы, и Резнов, хоть сам задыхался, подхватил с земли Алёшку, потерявшего сознание, и сам не зная, какими силами, дотащил его до двери, за которой спешно забаррикадировался.

Охрана могла ворваться уже в следующую минуту. Некогда было приходить в себя, протирать отчаянно режущие глаза или прощаться. Резнов как следует встряхнул Алёшу, надавал ему пощёчин и усадил на мотоцикл. Хоть восстание захлебнулось, но уложились они в срок — как раз в этот час проходил поезд и необходимо было успеть на него забраться.

И как замечательно они понеслись по подмёрзшей дороге, рассекая болотца сверкающей ледяной воды. Очень давно, целую жизнь Резнов не ездил так быстро, не ловил, радостно скалясь, бьющий в глаза ветер севера и свободы. Их преследовали, стреляли, Виктор был ранен, но и счастлив был как никогда. Проехаться так в блеске удивительного, последнего для этой осени холодного солнца — и больше, казалось, ничего не надо. За это тоже, за эту гонку, за свист в ушах, за радость движения нужно поблагодарить Алёшу. Если бы не он, ничего бы не было. Он тоже улыбался. С поразительной ловкостью на ходу перезаряжая ружьё, отстреливался. Каков молодец. Ему бы на Зееловские. С ним бы в Панков, и вот бы Дима был таким же…

Из-под колёс вылетают камушки, протяжный гудок уже невдалеке. Надышавшись вольным воздухом паровоз мчится быстрее, чем Резнов полагал, но догнать его нетрудно. Труднее на него перепрыгнуть. Справится ли Алёшка? О себе Резнов уже не думал. Ему уж точно такой фокус не провернуть, тем более что некому будет держать руль. Что ж, пускай. Пусть его поймают. Расстреляют, может быть. А может, та незримая, таинственная злая сила, что берегла и не отпускала его все эти годы, снова отведёт гибель. Поживёт ещё?

Главное, Алёшка вырвется отсюда, и никто больше не будет его мучить. Он вернётся домой, где бы его дом ни был. Вернётся вместо Димки. И будут у него друзья, работа, будут у него дети и верная служба родине, будут книги и воспоминания.

Резнов уловил благоприятный момент — до поезда несколько метров отчаянного и безнадёжного полёта, но впереди между дорогой и рельсами поблёскивает лужа, дальше перерастающая в заводь, а простреленная машина и так теряет скорость и вихляет пробитым колесом.

Сорванным голосом Виктор скомандовал прыгать. Алёшка, послушный, в тот же миг поднялся, рванул и умчался птицей. Краем глаза Виктор проследил его прыжок. Как он вытянулся, словно кошка, и летел так, что непременно должен был упасть под грохочущие колёса, но каким-то неведомым образом выгнулся и дотянулся-таки до последнего прута лесенки, с огромной силой ударился о вагон, но на одной руке удержался. Едва зацепившись, сразу обернулся, что-то закричал вслед.

Каково ему, бедному, только после прыжка понять, что Виктор-то прыгнуть не сможет. Свобода достанется ему одному. Прощай, сокровище. Что-то тоскливое и родное прозвенело в воздухе. Звезда полей, во мгле заледенелой остановившись, смотрит в полынью… У Димы были тоже зелёные глаза.