6. Слезы в мазуте и персиковая вишня (1/2)
Холодно, как-то неестественно сыро, слишком пусто. Недружелюбно. Злобная, ощетинившаяся, словно черная кошка, тьма заставляет поежиться, интуитивно искать на стене выключатель, чтобы избавиться от мрачных, темно-синих обоев – на них танцевала собственная тень, криво изламываясь в переходе с пола на стену.
Кейтлин душит в себе желание уйти, вернуться под свет тусклой, желтой лампочки; нырнуть в теплые объятия надежных рук, зная, что они согреют и поддержат. Молчаливо или с острой шуткой – Вай улыбнется, покружит в воздухе и внушит этим ощущение свободного полета; будто представит птицей-ястребом, долетевшим до солнца.
Но крылья становятся пеплом. Рано или поздно, перья дымятся, опадают, словно с мертвого, не пережившего – как бы оно не боролось – палящую засуху, растения. И спустя мгновение целовать пухлые губы кажется горизонтом – видимым, близким и далёким одновременно, незыблемым. К нему невозможно подойти, как бы не бежишь ему навстречу.
У Кейт сводит челюсть – не выходит рта раскрыть, кажется, что поршни заело от переизбытка усилий. До крови язык прикусывает, в бесполезных стараниях сдержать стыдливо-жалкие слезы. Привкус боли почему-то такой же, как запах монетки, окисленной в потных ладонях.
Остекленевшие озера смотрят в ничтожное ничто, куда-то перед собой, снова натыкаясь на тошнотворную бирюзу стен.
Каждое движение, совершаемое на негнущийся ногах, колоколом бьёт в барабанные перепонки. Кейт скидывает с себя ветровку, даже не удосужившись повесить ее – осталась валяться в прихожей.
Странно возвращаться в съёмную квартиру, слышать эхо своих шагов – возможно, прерывистый стук сердца тоже можно засчитать – и видеть пыль на ветхих полках, заставленных потрепанными конспектами. В последний раз она была здесь две недели назад. Быть может, меньше, или вовсе наоборот – больше. Кейт не может сказать.
Она вообще, казалось бы, забыла, как это – говорить. Всё вокруг: расстановка предметов, потекшие потолки, аккуратно застеленная кровать – осязается чужим, неизвестным, странным, черт возьми.
Спальная комната – на плане она выглядела, будто буква «Г» завалилась на правый бок – встречает Кейтлин скупо, нежеланно. Здесь тесно.
Вай как-то сказала, что ей не нравятся узкие проходы – чувствует себя мокрой крысой, шныряющей по канализации. Раньше Кейт бы отмахнулась от этой фразы, но сейчас она уверена – Вайолет чертовски права.
Низкая горбатая тумба и письменный стол с разбросанными на нем застывшими проектами в дальнем правом углу, зашторенное окно короткой тканью-вуалью слева от него; кушетка и неаккуратно прибитая полка над ней прятались за углом – Кейтлин не спешила проходить во внутрь. Точно уж конура, дыра на окраине города, яма, находящаяся ниже, чем Ад. Но ниже преисподней уже нихера. Пустота.
Ничего не изменилось с последнего пребывания, во временном янтаре застыв.
Вот, например, недопитая банка Кока-Колы, которую купила ей Вай. А у подножия кровати лежит пара черных носков – чудо с вишнёвой шевелюрой их забыло наверняка лет пятьсот назад. На подоконнике, прямо над, в тысячный раз побеленной ими обеими, батареей, покоится первый подарок Вайолет – плюшевое сердце с маленькой, кривоватой, но вышитой вручную надписью:
«Принадлежит кексику»
Внутри что-то с грохотом упало. Скатилось со склона выдержки, разбиваясь об острые скалы штормового моря. На ребра что-то напирает, с каждым ударом прибавляя по сеточке трещин.
Кейтлин помнит, как Вай его дарила – с красными, как маков цвет, ушами; улыбаясь, становилась на колени, по-детски бережно вручая ей в руки мягкую игрушку.
Лёгкие все же не выдерживают – лопаются, пронизанные металлическими иглами. Кейтлин едва ли дышит – она искренне сомневается в том, что этот автоматический процесс вообще возможен – и шаг за шагом ступает по вытоптанному бабушкиному ковру, рвано садясь на матрас. Кейт запрокидывает голову, пытаясь унять зябкую дрожь, вернувшуюся то-ли от уличного холода, то-ли от нахлынувших воспоминаний.
И понимание того, что это точно не первый вариант, ведь за окном знойная весенняя жара, – вскрывает вены, задевая нервные окончания.
Даже в эту, Богом забытую, квартирку Вай пропиталась до основания-фундамента. Везде ее запах, куда ни глянь – предметы, принесенные ею; она привязана, словно красной ниточкой судьбы, ко всей мебели, на которой лежала, пролистывая скучную книжонку; сидела, потягивая из кружки кипяток; смотрела на Кейт блестящим серебром своих ртутных глаз, длинными пальцами клацая по выпуклым клавишам ноутбука.
Каждая комната все ещё звучит – отказывается глушиться шумом крови в ушах – их разговорами по душам, интимным шепотом и ленивыми комментариями низкорейтинговых ужастиков.
Внимание плывет вместе с тушью по щекам.
Дурочка.
Кейт обещала себе не плакать; не рвать волосы в отчаянном желании содрать с себя скальп. А по итогу, содрогается всем телом, беззвучно глотая слезы, ладонями лицо закрывая. Ком в горле гирей висит, давит на хваленое хладнокровие, раздробив его на жалкое подобие чего-то ранее существующего. Ядовитой издёвкой слепив из осколков китайскую подделку, не иначе.
Да пускай к чертовому Сатане катится это обещание.
Обида жжется, как разгоряченные, железные турники на детской площадке в сорокаградусный солнцепек. И Кейт знает, ей уже не плохо, а просто-напросто паршиво, как худой, изголодавшейся и скулящей дворняге на обочине в белесую, слепую метель.
Она снова поссорилась с ней.
С той, чьи эмоции, словно бенгальские огни: яркие, во все стороны бьют ключом искрами закатного диска, но по настоящему раскрывается их красота лишь под иссиня-черной периной небосклона, усыпанного блеклыми точками.
Существенной разницы Кейт так и не вычислила, когда дело касается выражения чувств или же эмоций Вай, потому как истинная прелестность любви сего чуда распускается редким, но безусловно прекрасным цветком, когда они друг напротив друга.
Не условное ”наедине”, а именно то тающее, как пломбир в духовке, ощущение присутствия рядом человека, у которого точно так же – по-глупому влюбленно – треплется жар-птица в грудной клетке.
Кейтлин – наперекор своей отстраненно-рабочей маске – без ума от всей Вай без остатка. Превозносить их отношения на отдельный Олимп в своей голове стало не рутинной закономерностью – привычкой. Кейт до мозга костей тонет в городском водовороте, в красно-зеленых бликах светофора на кожаной куртке возлюбленной, в проливном, освежающем дожде.
Она любит видеть тандем кед – свою пару и чужую, кояя на два размера крупнее – перепрыгивающие через слегка дребезжащие зеркала на пресловутой «зебре», белыми полосами на наждачном асфальте нарисованной.
Пристрастилась наблюдать за переплетенными пальцами: тонкими, бледными и – ставшими родными – долговязыми с чуть искривлёнными костяшками. Или же в глухой тишине субботнего утра, умостившись на поджаром плече, наслаждаться тем, как невесомо перепрыгивают грубоватые подушечки тех самых пальцев по позвонкам, пересчитывая в сотый-миллионный раз. А Кейт всегда прошепчет что-то ванильное в ответ на такую нежность. В тот самый момент, ибо по другому не хочется.
Когда их миры – будто бы противоположные полярности магнита – соприкасаются, они вероятно похожи на нуждающихся в кислородных масках, потому что им до одурения нужно насытиться воздухом, разделяющим их существо. Кислород, как ревностный собственник, делит их души, чтобы они не посмели слиться воедино. Говорят же, нельзя тонуть в человеке, забываясь.
Но кто их станет слушать, ведь так?
Часто, наверное, чаще, чем пульс, Кейт называет Вай «чудом» – не важно, переписка это или разговор напрямую – но так она может напомнить, в первую очередь, себе, что Вайолет является чуть ли не рубином среди угля и кварца в ее жизни.
Так она может сравнить Вай с клубничным, воздушной нежностью оседаемым на языке, йогуртом – идеально сочетаемым с кексами – однако Кейт никогда не произнесет этого вслух.
И теперь, Кейтлин корежит и гнет, словно балку, держащую на себе весь вес конструкции, от этого мерзко-склизкого, царапающего органы изнутри, противоречия. Она будто одним глотком влила в себя гремучую, неоднородную смесь вины и несчастной, побитой измученной совестью, обиды. Лишь заключает – до ломки терпеть не может эту Вай – и рассыпается от своих же лживых, фальшиво-убедительных мыслей.
Размокшая соль – наверняка на рану – катится по скулам, замедляется на линии челюсти перед смертельным прыжком в небытие, разбивается об ткань и впитывается в песчаного цвета футболку.
Трель телефона Кейт услышала не сразу – мешал звон, небось хрустальными бокалами рассудок с кем-то чокался, прощаясь – и одеревенелыми пальцами достала из кармана брюк мобильник. На тусклом дисплее горело белыми цифрами восемь пропущенных и около десяти сообщений.
И все они от Вай. Или ей мерещится, ибо перед взором пелена мылит изображение, глаза щиплет от сдерживаемых слез. Дрожащими пальцами Кейт мотает переписку, нервно кусая губы.
15:13 Вай:
«Извини, я могу приехать?»
«Нам стоит поговорить»
15:27 Вай:
«Кексик?..»
«Эй»
«Не игнорь, прошу»
«Прошу, Кейт, ответь»
«Пожалуйста»