Глава 6. Туловище великана (2/2)
Монж, закрыв свои записи, поднялся.
— А вам, профессор стыдно должно быть подсказывать — обернулся к нему Дагле, — Какой пример вы подаете ученикам?
Монж виновато развел руками.
— Простите. Я не удержался. Видел, что Буонапарте знает про острова, просто забыл. Правда же?
Он неожиданно подмигнул Наполеоне, который в ответ только покраснел. Ему еще никогда не подмигивал профессор, тем более такой строгий, как Монж.
— Кстати, Дагле, а не могли бы вы рассказать мне поподробнее про эти древовидные маргаритки…
Дагле весь подобрался и подался навстречу Монжу.
— У меня сейчас как раз перерыв в занятиях. — сказал он решительно сжимая пальцы на его локте, — Я вам покажу свои зарисовки. Это очень необычные растения…
Странные они все-таки, подумал Наполеоне, глядя им вслед, разве преподавателям можно так себя вести?
Со вздохами облегчения все начали подниматься и разминать ноги перед следующей лекцией. Наполеоне замер у доски. Он вдруг увидел их всех вместе. Класс был единым целым, туловищем великана, сопряженным из множества отдельных тел. И сейчас туловище осталось без головы. Голова тут Фелиппо. Побить его сегодня было куда важнее, чем вызубрить географию. Эта мысль остро уколола Наполеоне. Зачем он думает так? Это мерзко, он сам себе мерзок, но не может прикрыть глаза и не видеть, как пыжится и надувает щеки Пикадю. Выговаривает что-то Пардайяну. Его сержантские нашивки никого не обманут. Ничтожество и жалкий зубрила. Пардайян скалит зубы, но нахамить Пикадю не решается, он всегда второй. Ловкий малый, весельчак, но тянется за тем, кто увереннее. К нему подходит де Фьенн и заискивающе улыбается. Он сделает все, чтобы стать тут своим. Сен-Лари и д’Обрессан шушукаются. Со своего места Наполеоне хорошо видит, что под партой их руки переплелись в тесном рукопожатии. Эти ничего не решают и ничего не сделают без вожака. Они статисты, их присутствие на сцене пустая формальность. Они рождены, чтоб заполнять пустоты.
Де Мази подвинулся, приглашая сесть рядом. Надо же, место занял, сердобольный зануда, с усмешкой подумал Наполеоне. Его наставник и покровитель, скажите пожалуйста! Он уступил тогда Пикадю по слабости характера, а не из добрых чувств. Это ничего не значило. Де Мази тоже из второстепенных персонажей и не стоит внимания. Наполеоне отвернулся от него, одернул мундир и решительно направился на свое место во втором ряду рядом с Пикадю и Фелиппо. Пусть-ка попробуют его теперь отсюда выгнать.
— Где Фелиппо? — спросил Пикадю, загораживая ему дорогу.
— В лазарете. — Бросил Наполеоне, выпячивая нижнюю губу, — Если не хочешь присоединиться к нему, дай пройти.
Пикадю потрясенно моргнул и подвинулся.
— Ой, глядите-ка! Соплеоне разбушевался! — хихикнул де Фьенн, выглядывая из-за плеча Пардайяна.
Верхние ряды взволнованно зашептались.
— Да Фелиппо просто решил прогулять, я его знаю, — хмыкнул Пардайян, — А вот его Величество Соплеоне, император козьего острова, повелитель виноградарей, похоже, гневается. Или желает прочесть нам, сирым, лекцию о Великом Паоли?
Лицо Наполеоне свело от презрения.
— Хотите лекцию про Паоли? Отлично. Слушайте!
Он выдержал паузу, чтобы все примолкли и затем швырнул в них слова:
— Все вместе взятые вы и мизинца его не стоите. А кто еще раз назовет меня Соплеоне, отправится к Фелиппо в госпиталь. Понятно?!
Пардайян тихо рассмеялся и покачал головой.
— О, ваше величество… Да вы сегодня в ударе.
Кудрявый парень, сидевший на верхнем ряду, имени которого Наполеоне не помнил, вдруг перегнулся через парту и протянул, уперев в него наглый взгляд:
— Соплео-оне.
— Соплеоне! Соплеоне! Соплеоне! — выкрики обрушились на него лавиной, посыпались без остановки, тыкаясь в лицо. Наполеоне охватила паника.
Он поспешно отвернулся и глубоко вздохнул. Нужно просто переждать этот шквал, и все успокоится.
Но Д’Обрессан ухватил его за косицу и дернул назад, несколько раз ударив затылком о верхнюю парту.
— Ну, давай-ка, сделай мне что-нибудь! — заорал он, — Я не хочу идти на немецкий, отправь меня в лазарет! Почему ты вместо этого бьешься башкой о парту, Соплеон?!
Наполеоне схватился за волосы, попытался вывернуться, но д’Обрессан держал крепко и выпустил его только когда в аудитории появился месье Бауэр, который бросив внимательный взгляд на Наполеоне холодно спросил:
— Что здесь происходит?
— Простите, герр Бауэр, мы играли, — ответил д’Обрессан, откидываясь на стуле, — Немного увлеклись, только и всего.
Тяжело дыша, Наполеоне уткнулся носом в парту. Что-то пошло не так, и он не понимал, что именно. С д’Обрессаном он позже разберется. Хотя он довольно крепкий. Толще Фелиппо. Неужели теперь придется драться с ними со всеми по очереди?
Но о нем забыли. Бауэр много вызывал к доске и наставил четверок и троек. Класс Монжа притих, загрустил и погрузился в себя.
После немецкого надо было идти на улицу, заниматься строевой подготовкой. Наполеоне поднялся на цыпочки и выглянул в окно. Кажется, скоро пойдет дождь. Де Мази нагнал его в коридоре.
— Сильно болит? — спросил он, заметив, как Наполеоне потирает ушибленный затылок. — Зря ты с ними связался. Они не прицепятся, если не обращать внимания. Наполеоне оглянулся: д’Обрессан, Сен-Лари, Пардайян и прибившийся к ним де Фьенн столпились у выхода. Пардайян, заметив его взгляд, отвесил ему по-шутовски церемонный поклон.
— Я, кажется, не просил у тебя совета, — буркнул Наполеоне.
— Ну, извини, — пожал плечами де Мази, — Я хотел, как лучше.
Этом его «ну» для Наполеоне оказалось слишком много сытого снисхождения. Конечно, де Мази, все хотят быть пустым местом, как ты. Молчать побольше и ничего значить. Вот ты и раздаешь свои тупые советы направо и налево. Это «ну» вывело его из себя.
— Что ты вообще за мной таскаешься, как приклеенный?! Я не нуждаюсь в твоем покровительстве, понял?! — закричал он на весь коридор.
Уголки пухлого рта де Мази поползли вниз.
— Я понял. Только сейчас строевая. Нам надо заниматься вместе, помнишь?
— Мне не надо! Мне вообще плевать! Я иду в библиотеку! — Наполеоне оттолкнул его и почти бегом ворвался в библиотеку, окатившую его тишиной и запахом старых кожаных переплетов.
Не нужен ему никто. Он будет драться с каждым. Они не посмеют смеяться. В крайнем раздражении Наполеоне забился в самый дальний угол: между окном и высоким до самого потолка книжным шкафом. Решил сделать на завтра математику. На своем уроке Монж ничего подсказывать не будет. Достав с полки учебник Безу, Наполеоне просмотрел задания и выбрал те, что казались посложнее. Легче всего он запоминал цифры и все, что с ними связано. В математике отсутствовала любая неопределенность. Это давало опору, вселяло уверенность. У Наполеоне с детства был ужасный почерк, но когда он записывал уравнения, все цифры сами собой выходили круглыми и ровными. Смотреть на свои записи потом было одно удовольствие. После третьего уравнения злость улеглась. После пятого Наполеоне начала грызть совесть. Он отложил перо, подпер щеку рукой и стал смотреть в залитое дождем окно. На душе сделалось слякотно и гнусно. Ну зачем он наорал на де Мази? Он единственный отнесся к нему по-человечески. Когда Наполеоне было совсем худо, принес домашнее задание и яблоко. Правда сам его и съел, но это не важно. Он пытался помочь, чем мог. Занял место и, наверное, мог бы стать ему хорошим другом. Возможно, даже именно тем, о ком Наполеоне так страстно мечтал. А теперь он с презрением отвернется от него и будет прав. Но все-таки обязательно надо извиниться, решил Наполеоне. Он перевернул еще несколько страниц учебника и добрался до уравнения, которое не задавали. Оно показалось ему интригующим. Он быстро набросал решение, но ответ не сошелся. Пришлось прочитать несколько параграфов, чтобы понять, где он допустил ошибку.
— Молодой человек, уже поздно. Библиотека закрывается.
Наполеоне вздрогнул и удивленно посмотрел на сьера Аркамболя, главного библиотекаря, который с мягкой улыбкой встал над ним, сжимая в руках ключи.Часы пробили девять.
Церемонно раскланявшись с Аркамболем, Наполеоне вышел в коридор. Масляные фонари, всю ночь горевшие во дворе, бросали на пол прямоугольники желтого света. Наполеоне невольно ускорял шаг, пересекая темные участки между ними. Звук шагов гулко отдавался в непривычной для учебного корпуса тишине. Вдруг он раздробился и рассыпался стуком множества каблуков. Шорохи и шепотки за спиной скомкали тишину. Вряд ли тут кто-то еще ходит, подумал Наполеоне. В библиотеке не было никого кроме него и Аркамболя. Но ощущение чужого присутствия ознобом стянуло кожу на хребте. В темноте неслышно копошилось что-то.
— Эй, кто здесь? — вопрос погрузился темноту, не породив даже эха.
Наполеоне добежал до лестницы и перевел дух. Три пролета, потом еще семьдесят шесть ступеней, и он окажется у себя в комнате. Все это ему, наверное, показалось. Да и что такого, если кто-то идет за мной — он попытался уговорить самого себя и в этот момент отчетливо услышал звуки шагов и голоса.
— Ну, привет, малыш Соплеоне.
Из темноты выплыло кошачье лицо д’Обрессана. Выражение его глаз заставило Наполеоне попятиться.
— В чем дело, дружочек? Ты что нас боишься? — бархатистый шепот Пардайяна защекотал ухо. Болезненно-желтый цвет фонаря в окне бил по глазам и скрывал больше, чем показывал. На его границе сгрудились тени. Они шумно дышали, волновались и беспрестанно двигались.
— Отвечай, урод! — харкнула темнота голосом де Фьенна.
Тени качнулись ближе и согласно зашептали. Пардайян с прежней невыносимой мягкостью продолжил:
— Ну что же ты молчишь, милый? Язык проглотил? Ты вел себя, как деревенщина. Мне кажется, ты должен попросить прощения.
— И за что я должен просить прощения? — спросил Наполеоне срывающимся шепотом.
На запястьях сомкнулись влажные пальцы, он почувствовал, как его руки растянули в разные стороны, вроде бы не сильно, но сопротивляться он не мог.
— Ты нас обидел, понимаешь? Нам дела нет до твоей Корсики и этого Паоли, но ты прибег к неподобающим сравнениям. Ты задрал нос, Соплеоне. У нас так не принято…
Копошение в темноте нарастало. Темнота выпростала множество рук. Эти руки хватали его за волосы, полы сюртука, галстук, даже за чулки и тянули в стороны, распиная. Он не понимал, что с ним делают. Ужас затопил его до самого горла и выдавил воздух из легких. Он смог только с трудом выдохнуть:
— Нет…
— Напрасно. Милый, мы можем сделать с тобой множество неприятных вещей. Ты и представить не можешь…
Темнота дышала потом и кислятиной из множества ртов.
— Повторяй: Я Соплеоне Дуропарте, козопас с козьего острова прошу прощения у господ офицеров! — орал д’Обрессан, брызжа слюной прямо в глаза.
Не было никакого великана без головы, только тварь, состоящая из множества щупалец, на каждое из которых натянуто чье-то лицо. Оглушительно треснула раздираемая ткань. Он больше не чувствовал тела. Еще мгновение и с ним сделают что-то такое, чего он не может представить.
— Проси прощения, Соплеон, проси прощения!
Сиплый голос д’Обрессана слился с десятком других и разметал остатки воли. Пусть будет, что угодно, но не то, что сейчас.
— Я… прошу… прощения… — вывалились изо рта слова.
Как первый камушек скатившийся с горы, они стронули что-то у него внутри. Он распадался на части. За словами вышел крик, сначала жалобный, потом отчаянный. Выбил эхо из потолка и оборвался на самой высокой ноте.