Глава 3. Кораблекрушение (1/2)

Фелиппо не без удовольствия наблюдал, как щеки новенького заливает румянец. Ага. Значит, он не круглый дурак, а, как говаривала его кормилица, просто малахольный. Все-таки догадывается, что несет чушь, просто не может остановиться. Вон как смешно сжимает маленькие, как у девчонки, кулачки. Фелиппо выдержал многозначительную паузу: наглецов следует наказывать. Он уже почти придумал убийственно остроумный ответ, чтобы окончательно раздавить этого Буонапарте, но, взглянув ему в глаза, только сухо кивнул и бросил: «Посмотрим». Буонапарте испуганно шмыгнул носом и наконец-то замолчал. Ел он так жадно, что Фелиппо непроизвольно сморщил нос и отвернулся к Пикадю, сидевшему по другую руку.

— Опять шлялся с краснопогонниками. — хмуро заметил тот, наливая себе кофе. — Смотри, не попади в беду. Эта компания не для тебя, Антуан.

— Да? Это почему же? — он весь подобрался и сжал губы.

— Сам знаешь. — понизил голос Пикадю, — У тебя ни гроша. Случись что, их родители уладят дело с директором или даже с Тимбрюном, а ты останешься с носом… Будешь врать про своих любовниц где-нибудь в другом месте.

— Спасибо, что стоишь на страже моей нравственности. Но я буду шляться, где хочу и с кем захочу, хоть с самим Сатаной. — Фелиппо ласково улыбнулся, чтобы со стороны беседа казалась дружеской.

Не выдержав яростного тарана его взгляда, Пикадю отвел глаза.

— А кто такие краснопогонники? — высунулся из-за плеча Фелиппо Наполеоне.

— Ну вот видите мои эполеты. Какого они цвета?

— Серебряные.

— Если учишься только на «отлично», получаешь серебряные эполеты, если на на «хорошо» — медные, у троечников — красные, а уж совсем оторвы носят оранжевые. У нас в классе, кстати, таких нет. И все благодаря Пикадю. Он такой заботливый.

Наполеоне с завистью посмотрел на эполеты Фелиппо и счастливо вздохнул, не обратив внимание на его ехидный тон.

Фелиппо — само совершенство! Умен, дерзок, отличник и, одновременно, оторва. Наполеоне посмаковал новое слово. А как фехтует! Никто вокруг ему в подметки не годится.

После завтрака не зная, как от него избавиться, Фелиппо сказал:

— Перед занятиями будет месса. Рекомендую посетить часовню, вон она за оградой. Вы, итальянцы, народ набожный…

— Я корсиканец, — опять поправил его Наполеоне, — И я совсем не религиозен.

— Что так?

Все-таки новенький интереснее, чем могло показаться с первого взгляда. В чем-то даже мил. Так наивно и открыто таращит огромные глаза, что не получается толком ему ни надерзить, ни отвесить тумака, чтобы отлип.

Наполеоне пожал плечами.

— Была одна история… Я на мессах обычно читал сочинения господина Руссо. Потихоньку, чтобы никто не заметил…

Фелиппо задумчиво кивнул. Наверное, все эти провинциальные колледжи одинаковы. У них в Понлевуа заправляли бенедиктинцы. Как и любые монахи, они не терпели чистоты, поэтому, за все время учебы он ни разу не принимал ванну. Когда после экзамена он узнал, что его переводят в Париж, у него появилось чувство, что его выпускают из тюрьмы. Он еще ничего не знал про парижскую школу, но здраво рассудил, что в любом месте будет лучше, чем в Понлевуа, и оказался прав. Ему было двенадцать. Буонапарте пришлось ждать еще целых три года, неудивительно, что он одурел от счастья. Каждый из провинциальных колледжей славился чем-то особенным. В Плесси старательно растили непроходимых тупиц, в Пон-а-Муссон лучше всего преподавали танцы и верховую езду, ну а Бриенн подарил парижской школе Дювинье, по прозвищу «Нимфа», и являлся колыбелью того, что в приличном обществе называли «вкус к своему полу».

— …И тогда этот новый священник сказал ужасную вещь! — возмущался Наполеоне где-то на заднем плане. Фелиппо сделал над собой усилие и прислушался к тому, что он говорит.

— И что же он такого ужасного сказал? — спросил он с улыбкой.

Наполеоне опять вытаращил на него глаза-блюдца и выпалил:

— Он сказал, что ни Цезарь, ни Александр Великий не попадут в рай! Вы вообще можете поверить в эту нелепицу, а?

Фелиппо рассмеялся и свернул в главный корпус.

— Никогда об этом не задумывался, да и, по чести сказать, мне все равно.

— Как же не задумываться, если это несправедливо! Ужасно! Возмутительно! Самые великие мужи человечества попадут в ад из-за религии, которой они даже не знали! Нет! — Наполеоне решительно рубанул воздух ладонью, — С этих пор религия для меня перестала существовать!

Фелиппо ничего не ответил, но его взгляд смягчился. Наполеоне почувствовал, что его промахи прощены.

— Бомпарте! Вот вам расписание уроков — их догнал Пикадю и сунул в руку Наполеоне аккуратно сложенный листок. — Сегодня география, математика и история. Каждый урок по два часа. Потом строевая подготовка и свободное время.

В Пикадю было что-то… Наполеоне сразу понял, почему его так не любят д’Обрессан с Пардайяном. Есть особый сорт людей: форма на них сидит идеально, волосы приглажены, пудра никогда не сыплется на плечи, они всегда знают ответ на заданный учителем вопрос, а, главное, непоколебимо уверены в своей правоте в любой ситуации.

— Да, кстати, насчет строевой. Вам нужен наставник, Бомпарте. — заявил Пикадю безапелляционным тоном. — У нас каждому новичку помогает старший кадет. Это учит взаимовыручке и укрепляет товарищество.

— Он Буонапарте, — поправил его Фелиппо, криво усмехнувшись.

— Тогда тебе его и учить! — завопил Пардайан на бегу, — Смотрите все! Он уже выучил фамилию новенького! Скоро выучит и имя! А потом они поженятся!

Фелиппо вспыхнул и бросился за ним, заорав:

— Ну я тебе!

Они вихрем пронеслись по коридору, сбив с ног пару зазевавшихся младших кадетов, и ворвались в класс. Пардайян вдруг резко остановился, все остальные врезались в него и чуть не повалили на пол. У окна молодой господин в пышном по последней моде парике и узком зеленом сюртуке спорил с сухопарым носатым старичком. Молодой человек размахивал руками и восклицал:

— Где свежий воздух, я вас спрашиваю?! Где ветер?! Где солнце?! Мы целыми дня дышим каминной пылью! Это вредно, если вы этого не понимаете, какой вы после этого врач?!

Старик поджал тонкие губы и ответил так тихо, что Наполеоне, едва смог разобрать его слова:

— Я ценю вашу заботу об учениках, месье Дагле, но умоляю, не вмешивайтесь в те дела, которых не понимаете. Я же не учу вас, как преподавать географию. Вот и вы не учите меня медицине. Школа расположена рядом со скотобойней, при южном ветре миазмы могут вызвать лихорадку, поэтому окна останутся закрытыми. Точка.

Он развернулся и, бросив на запыхвашегося Пардайяна неодобрительный взгляд, вышел из аудитории.

Дагле одернул манжеты и приветливо улыбнулся.

— Доброе утро, господа! Прошу занимать места. К сожалению, сегодня опять будет душновато. Но ничего. Это не помешает нам дышать ветрами странствий, не так ли?

Наполеоне он сразу ужасно понравился: понравилось его румяное лицо, изящный наряд и, самое главное, доброе и острое выражение карих глаз.

Он подошел к Дагле и с лукавой улыбкой, очень его красившей, спросил:

— Профессор, а может просто откроем окна и никому не скажем?

— К сожалению, это не так-то просто. Доктор Мак-Маон распорядился забить рамы гвоздями. — рассмеялся Дагле. — Но я рад видеть среди нас новые лица, кадет…

— …Буонапарте.

Сегодня лучший день в моей жизни, думал Наполеоне. Ему казалось, еще немного и он, как монгольфьер, поднимется в воздух. Счастье распирало ребра изнутри. Он сел рядом с Фелиппо, который все это время не сводил с него внимательного взгляда и что-то чертил в тертради. Аудитория тем временем заполнилась до отказа, все свободные места оказались заняты, слушатели разместились даже в проходах. Наполеоне с удивлением обратил внимание на круглолицего человека лет тридцати в коричневом сюртуке, который сидел чуть отдельно от всех остальных. Он точно не был кадетом, но приготовился слушать и записывать.

— Начинаем через минуту, — сказал Дагле, и все зашуршали тетрадями.

Наполеоне прошиб холодный пот: все его тетради остались в саквояже! Он так волновался, что совершенно забыл про них с утра. Фелиппо со снисходительным вздохом вырвал несколько страниц из своей тетрадки.

— Ой, спасибо! Как вы добры, Фелиппо! Вы настоящий друг! — воскликнул Наполеоне на всю аудиторию. За спиной у них захихикали д’Обрессан и Сен-Лари, но стоило Фелиппо глянуть на них через плечо, сразу притихли.

Дагле поднялся на кафедру.

— Сегодня поговорим об островах Тихого океана, — негромко сказал он, и в аудитории воцарилась тишина, нарушаемая только скрипом перьев. Наполеоне тоже старался записывать поначалу, но лекция Дагле была настолько не похожа на уроки географии в Бриенне, что вскоре он отложил перо и весь обратился в слух. Оказалось, что Дагле совершил кругосветное путешествие на корабле «Ворчунья» под командованием знаменитого капитана де Бугенвиля. Он своими глазами видел все чудеса, о которых рассказывал. Куда до него нудным бриеннским монахам! Наполеоне как будто оказался на борту корабля вместе с ним и видел медных туземцев плывущих по океану на диковинных лодках, срывал цветы и украшал ими густые черные косы местных красавиц.

Интересно, подумал он, можно ли сделать так, чтобы Сампьеро, отважный корсиканский герой, попал туда? Может, однажды сильнейший шторм отнес его корабль в другое полушарие? Этот ход вызывал у него некоторые сомнения, но развернуть сюжет с туземками и погонями было так соблазнительно, что Наполеоне не удержался… И вот Сампьеро сошел на берег неизвестной земли. Ветер развевал его красный бархатный плащ. Первый помощник — точь-в-точь месье Дагле — помог вытолкнуть лодку на ослепительно-белый пляж. Вдоль берега тянулась цепочка человеческих следов. Сампьеро нахмурился. Остров казался ему необитаемым, но если тут живут люди, он непременно должен встретиться с ними. Он решительно зашагал по песку, по пути срывая сладкие плоды и огромные цветы, которые росли вдоль берега. И, наконец, заметил туземца. Его золотистые волосы ярко блестели на солнце. Туземец обернулся… Стоп, сказал себе Наполеоне, как сюда попал Фелиппо? Для этой истории он совсем не подходит. Какой же он туземец?! Но воображение упорно подсовывало ему веснушчатую физиономию вместо туземской.

Тут кто-то дернул его за косицу, и он понял, что лекция закончилась. Скосив глаза в тетрадку Фелиппо, Наполеоне с изумлением обнаружил там собственный профиль, выведенный верными и аккуратными штрихами. Странное дело, но на бумаге он выглядел даже симпатичным. Кроме носа, он был такой же уродский как и в жизни.

— Нравится? — синие глаза Фелиппо смеялись.

Наполеоне смог только кивнуть, не отрывая восхищенного взгляда от рисунка. Такого роскошного подарка ему не делал никто и никогда. Фелиппо со снисходительной усмешкой положил рисунок перед ним.

— У вас, Буонапарте, необычное лицо. Вас интересно рисовать.

С верхнего ряда к ним с глумливой ухмылкой свесился д’Обрессан.

— Что же такого необычного в его лице?

— Оно на свиное рыло не похоже, в отличие от твоего. — парировал Фелиппо. Д’Обрессан покраснел как рак, и втянулся обратно. Вокруг Дагле тем временем собралась небольшая группа учеников: каждый хотел что-то спросить. Наполеоне протолкался поближе и тонким пронзительным голосом воскликнул:

— Профессор, позвольте выразить вам свое восхищение! Это лучшая лекция, что я слышал в своей жизни!

Пардайян присел на край парты и прищурил черные, как маслины, глаза.

— Все-таки любопытно, за что такие милости этому чудику?

— Он забавный, — пожал плечами Фелиппо, — и, вроде бы, добрый малый.

— Он пугало огородное, и деревенщина, видно же… Не знал, что у нас тут благотворительное общество для убогих.

Фелиппо перевел взгляд на Наполеоне.

— …И я всегда-всегда с самого детства хотел стать моряком, как вы… — восторженно лепетал он.

Дагле под его напором пятился к двери и ошарашенно улыбался.

— А ваш отец тоже служит во флоте? — спросил Фелиппо у Наполеоне, когда тот вернулся обратно за парту.

— Нет, он юрист. Но моряком был муж мамули Камиллы. Это моя кормилица. У нее трое детей: Санто, Джованна и…