Глава 2. Милость Сампьеро (1/2)

Полшестого утра Наполеоне выглянул в коридор. Он не мог больше лежать в постели, слишком сильно было предвкушение нового дня, оно не давало ему спать, разливалось по телу горячей волной и чуть покалывало пальцы. Заново пересчитав ступеньки, он спустился вниз. Каждый шаг по черно-белому шахматному полу отскакивал от стен и слишком высокого потолка звонким эхом. Это здание как будто было построено для гигантов, ибо (это слово сюда подходило) здесь и должны рождаться герои, подобные исполинам древности. В конце концов, не он ли мечтал о величии. Наполеоне расправил плечи и оглянулся. Ему ужас как хотелось, чтобы сейчас кто-нибудь его увидел и заметил на челе (это слово тоже очень хорошее) отблеск грядущей славы, но никого не было, кроме старого слуги, который чистил камины. Наполеоне решил найти комнату воспитателя, к которому их приводили вчера, но заплутал в переходах. Широкая лестница вывела его во двор, засыпанный кирпичной крошкой, и он решил никуда больше не ходить, чтобы снова не заблудиться.

Двор был зажат между двух громоздких корпусов из серого камня и перегорожен стеной чуть ниже человеческого роста. За ней был виден шпиль часовни и чугунный зад какой-то конной статуи. Все было серым, прямоугольным и правильным — ни кустика, ни деревца, ни малейшей неровности. Заложив руки за спину Наполеоне обошел двор по периметру и заглянул в каждое окно, но ничего интересного видно не было. По стене, оглушительно чирикая, скакала стайка воробьев. Один из них склонив голову на бок несколько мгновений изучал Наполеоне. Воробей был круглый и пушистый с блестящими, похожими на черные бусины глазами. Наполеоне передался его прыгучий задор. Он подышал на озябшие руки и немного поскакал на одной ножке. Утро выдалось прохладное, изо рта шел пар. За воробьиным чвирканьем Наполеоне различил звук шагов и голоса. Из-за стены высунулась лохматая голова. Кадет торопливо огляделся и спрыгнул во двор. Долговязый, растрепанный, как воробей, без шляпы и мундира, он лихо закинул конец развязанного галстука на плечо и принялся пятерней приглаживать копну курчавых рыжеватых волос. Он так долго не замечал Наполеоне, вжавшегося в стену, что у того возникло чувство, что он подглядывает.

— Доброе утро, — еле слышно поздоровался он.

Кадет вздрогнул, ожидая увидеть воспитателя, но приглядевшись сунул руки в карманы и подошел поближе.

— Утро доброе, сударь, — ответил он с развязной улыбкой. — Позвольте спросить, что это вы тут делаете?

Его румяное лицо светилось уверенностью, крупный нос был усыпан веснушками, а небольшие светло-голубые глаза задорно и нагло изучали Наполеоне. Он был полной противоположностью ему самому, и поэтому показался Наполеоне очень симпатичным.

— Меня зовут Наполеоне Буонапарте. Переведен из Бриеннской школы. Я только вчера приехал и еще ничего не знаю. Мне сказали, тут будет сбор…

Кадет небрежно пожал протянутую ему руку.

— Ле Пикар де Фелиппо. Вы тут один?

— Да! Сударь, я вас не выдам, клянусь! Вы можете быть совершенно уверены в моем молчании, равно как и в моем совершенном расположении!

В эту высокопарную фразу он вложил весь свой восторг перед удальцом, который не только смог сбежать из школы, но и всю ночь шлялся по Парижу.

— Я совершенно потрясен вашей совершенной любезностью, сеньор Буонапарте — де Фелиппо широко улыбнулся, не меняя приветливого выражения лица, но уши у Наполеоне налились жаром. Конечно, сейчас де Фелиппо потешается над ним про себя, над его пустыми глупыми словами и акцентом, который всегда становился заметнее, когда он волновался. Знал бы он, как отчаянно Наполеоне хочет ему понравиться.

— Эй, де Фелиппо, кто там?! Ламбертен? — спросили из-за стены.

— Нет, тут кое-что поинтереснее. — рассмеялся он.

Ему сразу же перекинули треуголку и форменный сюртук, затем во двор один за другим спрыгнули три молодца.

— А это кто у нас тут такой?! — воскликнул один из них, долговязый и чернявый, похожий на гасконца.

Он наклонился к Наполеоне и принюхался.

— Чем пахнет, Пардайян? — спросил второй кадет, курносый чуть пониже и посветлее первого.

— Нежным, мягоньким и очень вкусным новичком, Сен-Лари — протянул Пардайян и ноздри его горбатого носа хищно затрепетали.

Наполеоне попятился. Все четверо были со старшего курса, лет семнадцати, если не старше. У Пардайяна над верхней губой уже чернели усы. Звериное чутье, чрезвычайно развившееся у Наполеоне в Бриенне, подсказывало ему, что пора делать ноги. Старшие всегда опасны, а уж в таком жеребячьем настроении и подавно. Он для них добыча — маленький смешной зверек, с которым интересно поиграть, но если придушишь нечаянно, то и не жалко.

— Не пугайся, клопик. — Третий кадет, бледный, круглолицый, прищурил большие немного навыкате глаза, — Мы только доносчиков не любим. Остальную мелюзгу не трогаем.

Сен-Лари подкрался к Наполеоне сзади и сбил с него треуголку:

— Если расскажешь Ламбертену, тебе придется несладко, не сомневайся.

Наполеоне хотел поднять шляпу и уйти, но его пнули коленом под зад и он, тоненько ойкнув, растянулся на земле.

Де Фелиппо, молчавший все это время, вдруг ухватил его за шиворот и легко поставил на ноги.

— Ну будет вам! — он оттолкнул от Наполеоне Пардайяна, — Оставьте ребенка в покое. Конечно, он не доносчик.

Он постарался улыбнуться новенькому как можно добродушнее и помог отряхнуть штаны от грязи.

В его глазах было что-то вроде понимания или даже сочувствия. Это было настолько ново, что Наполеоне вместо того, чтобы огрызнуться, ответил:

— Но я не ребенок, мне пятнадцать, — он хотел добавить, что может сам за себя постоять, но благоразумие взяло верх.

Де Фелиппо с сомнением покачал головой.

— Это не ребенок, господа, — продолжил с серьезной миной, — а кадет м-м… Бона… Буонапарте, если я не ошибаюсь. Из Италии. А это господа де Пардайян, Сен-Лари и д’Орбессан.

— И я не из Италии, а с Корсики и рожден подданным французской короны, так что я ваш соотечественник.

Остальные понимающе переглянулись. Это тоже было давно знакомо ему. Ну конечно, они теперь думают: «что за дурачок!» Ничего. Он сможет им доказать, что очень даже умен. Если он сумеет подружиться со старшими, его судьба в этой школе будет устроена самым лучшим образом. Де Фелиппо положил широкую теплую ладонь Наполеоне на плечо и немного притянул к себе.

— Послушайте, Буонапарте, а вы не видели, месье Ламбертена? Он уже встал?

Наполеоне энергично помотал головой:

— Я его видел только вчера вечером, он…

Часы в куполе побили шесть.

— Дьявол! Слишком поздно! Все пропало! — д’Обрессан в сердцах швырнул треуголку на землю и поддел ногой, — Это гауптвахта! А ко мне завтра мать приезжает! Я ведь говорил, что пора уходить! Но не-ет! Вам все было мало!

Он яростно потыкал пальцем поочередно в Пардайяна и де Фелиппо, которые одинаково пожали плечами. Де Фелиппо еще и презрительно задрал верхнюю губу.

— Да заткнись, Луи. Хватит ныть, как баба. У всех мать. Сделаем вид, что встали пораньше, чтобы позаниматься… Ну не знаю… фехтованием.

— Конечно! Все так просто! — продолжил надрываться д’Обрессан, — Только надо взять из зала рапиры! Но там нас Пикадю увидит! И уж он-то донесет, не сомневайтесь!

— Позвольте мне вам помочь, — тихо попросил Наполеоне, — я мог бы их принести…

Все в изумлении уставились на него, но Наполеоне смотрел только на Фелиппо.

Помощи заслуживал только он один. Ради д’Обрессана он и пальцем бы не пошевелил.

— Да у тебя, похоже, новый обожатель, Антуан! Как он на тебя смотрит! — присвистнул Пардайян.

— Мы были бы вам очень признательны, Буонапарте, — сказал Фелиппо и поспешно выпустил его плечо. — Войдите сейчас вон в ту боковую дверь и поверните направо, там зал для фехтования. Возьмите со стойки четыре учебные сабли и принесите их нам.

Пардайян подергал его за рукав и добавил:

— Но берегись Пикадю, это наш старший сержант. Если он тебя заметит, то уж больше не отстанет, пока не выведает всю правду.

Никакого Пикадю в зале для фехтования не было, Наполеоне просто взял сабли и отдал их Фелиппо, проигнорировав ехидные смешки остальных. Д’Обрессан перестал орать, поняв, что гауптвахта не разлучит его с мамочкой. Во дворе стали появляться другие кадеты: те, кто на самом деле встал пораньше. Но Наполеоне они были уже совершенно не интересны. Приоткрыв от восторга рот, он наблюдал, как де Фелиппо парой изящных финтов выбил саблю у д’Обрессана. Предчувствие все-таки его не обмануло. Вот он, его человек. Настоящий, лучший, единственный друг на всю жизнь. Между ними установилась особенная связь. Он добрый, умный, ловкий и даже красивый. На солнце его пушистые волосы полыхнули золотом, и он стал похож на ангела со старинной картины. Как бы хотел сейчас Наполеоне быть на месте неуклюжего д’Обрессана. Правда фехтует он еще хуже, но это не важно. И как эффектно бы было, если бы они сейчас сражались прямо на стене. Фелиппо смотрелся бы весьма впечатляюще.

… Они сражались на крепостной стене. Из-под ног в отверстую бездну сыпались мелкие камушки. Ветер бил прямо в лицо, сверкали молнии. Море свирепо билось о острые скалы у подножия крепости. Сампьеро, отважный корсиканец, удар за ударом теснил… Ну скажем, генуэзского наемника. И вот они сражаются: звон мечей, блеск стали, Сампьеро обрушивает на противника удар за ударом, а потом при помощи секретного финта обезоруживает его. Он заносит меч, но не в силах убить. Он пристально смотрит в глаза генуэзца и опускает меч. Его враг потрясен таким благородством. «Встаньте!» — сказал Сампьеро глубоким бархатным голосом. Что бы ему еще сказать этому наемнику? Так сходу Наполеоне в голову ничего не приходило. Вертелись на языке сплошные «ибо» и «воистину». А ведь речь Сампьеро должна быть очень убедительной. Никто просто так на сторону противника не переходит. Ничего, решил Наполеоне-Сампьеро, позже придумаю, что мне ему сказать. А пока генуэзец смотрит на Сампьеро… Он высок, широкоплеч, красив. Ветер развевает за его плечами алый бархатный плащ…

— Буонапарте, ты, говорят, на чердаке ночевал? — из грез его вырвал голос де Фьенна, который больно ткнул его кулаком в плечо. — Как спалось?

— Прекрасно спалось. Благодарю, — буркнул Наполеоне, потирая плечо, — Ведь вас, идиотов, там не было.

Из-за плеча де Фьенна высунулся Монбурше и показал Наполеоне язык. Саблорьера было не видать.