Часть 1. 1784. Глава 1. Школа на Марсовом поле (2/2)
— Кадеты? Из Бриенна? — недовольно переспросил он, цепляя на нос пенсне, — что так поздно?
Пишегрю виновато откашлялся.
— Простите, сударь. Наш дилижанс немного запоздал.
Ламбертен уткнулся в бумаги длинным конопатым носом.
— Так… Ученики короля. Это большая честь для вас, учиться тут за счет короны. Кто тут у нас? Кадеты Саблоньер, Монбурше, де Фьенн и…— Он нахмурил брови пытаясь разобрать написанное, — Бона… Бунапо…
Де Фьенн прыснул в кулак.
— Буонапарте, Наполеоне Буонапарте, — подсказал Пишегрю и легонько подтолкнул Наполеоне вперед.
— Иностранец? — покривил тонкий рот Ламбертен.
— Корсиканец. Рожден подданным французского короля, так что я ваш соотечественник, месье. — ответил Наполеоне.
Несмотря на его восторженный тон, Ламбертен все равно остался недоволен.
— Что за странное имя — Наполеоне? В первый раз такое слышу. Его, наверное, и в святцах-то нет.
— Это корсиканский святой. Святой Набулионе. Этих святых вообще слишком много, в святцы все не влезают.
Наполеоне робко и немного заискивающе улыбнулся, но Ламбертен поджал губы и строго глянул на него поверх пенсне.
— Придержите-ка язык. Мы тут не поощряем вольнодумства.
Наполеоне вспыхнул и прикусил губу.
— Ну что же, Гато, устройте господ кадетов. В четвертом дортуаре есть свободные кровати. — Ламбертен сунул бумаги в карман засаленного красного халата и обернулся к кадетам. — Завтра вас распределят по классам, и вы сможете начать занятия.
Как только он скрылся за дверью, Пишегрю со вздохом облегчения вручил Гато одеяло и сказал:
— Что ж… На этом моя миссия окончена. Пора нам проститься, господа. Мне еще нужно найти гостиницу. Удачи вам на новом месте и до свидания!
— До свидания, месье Пишегрю, — нестройно ответили кадеты. Их мысли уже крутились вокруг ужина. Пишегрю даже немного им позавидовал, но потом подумал, что свобода, пусть и относительная, милее. Ему хотя бы больше не нужно зубрить уроки. Он собрался было уйти, но Наполеоне вдруг подбежал к нему и порывисто обнял, едва не сбив с ног.
— Пишегрю, стойте! Мы ведь больше не увидимся, нельзя так прощаться!
Пишегрю неловко стало свою черствость. Остальные — другое дело, но для Буонапарте он был любимым учителем. Это ведь именно Пишегрю упросил учителя немецкого завысить ему балл. Буонапарте, судя по всему, об этом догадывался. Странный мальчик: слишком нелюдимый и одновременно слишком привязчивый. Может, в Париже ему повезет? Хотя, скорее всего, у такого, как он, проблемы будут везде.
— Уверен, мы еще встретимся, Наполеоне, — ответил Пишегрю, мягко высвобождаясь из его объятий, — Учитесь хорошо, не запускайте немецкий. И глядите веселее, вас ждут великие дела!
Наполеоне украдкой смахнул выступившие слезы. Теперь он остался совсем один, Пишегрю был последним, кто хоть немного ему симпатизировал.
Трапезная оказалась такой же огромной и роскошной, как и все остальное в этом здании. От одного взгляда на стол Наполеоне чуть не захлебнулся слюной. Он едва мог поверить своим глазам: жареные цыплята, окорок, грушевый пирог, пирог с рыбой, пирожные… Когда он в последний раз ел пирожные? Наверное, на Рождество перед тем, как отец отвез их с Джузеппе во Францию. В Бриенне на ужин давали булку и стакан молока. Схватив самый большой кусок пирога, Наполеоне торопливо запихал его в рот и зажмурился. Пирог был еще теплый.
Монбурше покосился на Наполеоне и хрюкнул, остальные захихикали и захрюкали вслед за ним.
— Наша свинка оголодала, — ехидно процедил де Фьенн, — Смотри, не подавись, а то Пишегрю не будет рядом, никто свинку не спасет!
Наполеоне закашлялся и обсыпал крошками скатерть. Де Фьенн снисходительно постучал его по спине.
— Да ладно, Буонапарте, не стесняйся. Мы все привыкли к тому, что ты ешь как свинья…
— И выглядишь как свинья. — Монбурше, немного рисуясь, отрезал тоненький кусочек окорока и аккуратно уложил его на тарелку.
— Вас не спросили, как мне есть, — зашипел на них Наполеоне.
Прижимая к необъятному брюху охапку простыней, вернулся от кастеляна Гато.
— Что-то вы мало поели, деточки, — его круглое, похожее на печеное яблоко лицо, выразило искреннее огорчение. — Ну давайте укладываться баиньки.
Наполеоне скривился. Это противное бабье сюсюканье начинало его бесить.
— Детки, у вас новенькие! — объявил Гато, распахивая дверь дортуара, и в воздухе повис дразнящий запах только что погашенных свечей.
Железные кровати были отделены друг от друга невысокими перегородками. Возле каждой кровати — стул и умывальник. В дортуаре было довольно прохладно и, покосившись на большую изразцовую печь у входа Наполеоне, подумал, что рядом с ней, наверное, лучшие места, потому что там всегда тепло. Тут де Фьенн отпихнул его в сторону и плюхнулся на ближайшую пустую кровать, полог которой был откинут. Монбурше не растерялся и последовал его примеру. Последнее свободное место оставалось одно — у самого окна в дальнем конце комнаты. Наполеоне оглянулся на взволнованно сопевшего Саблоньера, и бросился вперед. Место у окна непременно досталось бы ему, если бы кто-то не вытянул ноги в проход. Наполеоне, запнулся об них и упал под взрыв хохота. Не забыв показать поверженному сопернику язык, Саблоньер торжественно водрузился на кровать, прижимая к себе одеяло.
Гато пришлось пройтись по рядам и заглянуть за каждый полог.
— Хм, похоже, тебе не досталось места, малыш. — сказал он Наполеоне, потиравшему ушибленную коленку.
— Адье, Буонапарте! Проваливай! Пусть твоя спальня будет на твоем вонючем острове! — закричал Саблоньер ему в спину. Он до смерти был рад тому, что остается вместе с остальными.
Наполеоне потащился за Гато в следующий дортуар. Саквояж с вещами с каждым шагом становился все тяжелее, ручка больно впивалась в ладонь.Свободных кроватей не было нигде, но уродливое лицо Гато вдруг осветила какая-то мысль, и он потянул Наполеоне на узкую лестницу в конце коридора. Семьдесят шесть ступеней вверх, и перед Наполеоне отворилась дверь его будущего жилища. В темноте было видно не очень много: круглое окно, скошенный потолок, узкая железная кровать, тумбочка, стул, умывальник.
— Я что буду жить тут? — Наполеоне недоверчиво покосился на Гато.
— Пока да. Не боишься спать один, малыш?
— Кадет Буонапарте. — поправил его Наполеоне, вздернув подбородок — И я ничего не боюсь вообще-то.
Гато недобро прищурил черные, будто подернутые масляной пленкой, глаза:
— Что ж… Тогда я, пожалуй, заберу свечу.
— Нет! — и без того тонкий голос Наполеоне почти сорвался на визг, — Пожалуйста, мэтр Гато, оставьте хоть маленький огарочек!
Победоносно ухмыльнувшись, Гато поставил на тумбочку горящую свечку.
— Общий сбор в главном дворе в шесть, смотри не опоздай. Доброй ночи, кадет Буонапарте.
Перед тем, как лечь в постель Наполеоне достал из саквояжа лист бумаги, тщательно разгладил его и булавкой пришпилил к стене. На картинке был изображен полноватый господин с круглым, но суровым лицом. Надпись гласила: «Паскаль Паоли, корсиканский генерал». Наполеоне невольно скопировал его позу: расставил ноги и упер руки в бока. Вот теперь он дома.
После этого Наполеоне упал на кровать и зарылся носом в комковатую подушку. Пламя свечи дрожало на сквозняке. Под потолком кто-то зашуршал. Здесь наверняка жили мыши, возможно даже летучие, иначе бы они не скреблись под потолком.
За стеной вдруг что-то зажужжало и застукало. Раздался гулкий удар, затем еще и еще. Наполеоне вскочил и прижал ухо к стене, не в силах поверить своему счастью — он живет в куполе рядом с часами совсем один! В Бриенне ему очень не хватало уединения. Вокруг всегда кто-то пихался, сопел или чесался. Драки, вопли, беготня — от всего этого ему хотелось забиться в угол и зажать уши руками. К счастью, школу окружал большой запущенный сад, и там всегда можно было найти себе укромный уголок. Но отдельная комната гораздо лучше.
Проснулся он, когда часы пробили полночь. Жить рядом с ними оказалось не так уж и весело. Наполеоне вдруг охватила беспричинная тоска, лоб облепила испарина, сердце непонятно почему вдруг истерически забилось о ребра. В мансарде было холодно. Наполеоне свернулся клубком под тонким шерстяным одеялом, но сквозняк все равно кусал его то за один, то за другой бок. Вспомнилось одеяло Саблоньера. Вот бы мама тоже прислала ему такое. Интересно, что она сейчас делает?
Он горько плакал при расставании, а вот она не проронила ни слезинки. Поцеловала в лоб сухими губами и разъединила его руки, сцепленные на ее талии. За шесть лет разлуки Наполеоне почти забыл ее лицо, но хорошо помнил тонкую гибкую фигуру и голубое платье в нежный цветочек.
Ветер гнет траву к земле и треплет подол голубого платья. Мама стоит на холме и сердито смотрит на него сверху вниз. «Набулио, немедленно возвращайся домой! Я же сказала тебе: никаких гостей. Ты наказан». — говорит она строго. Но он не уходит, ревет и бежит следом. Ей приходится отвесить ему оплеуху такую тяжелую, что он кубарем летит с горы вниз.
Пусть бы лупила его каждый день, только бы никуда не уезжать из дому. Под потолком опять что-то заскреблось. Нет, подумал, Наполеоне, эта мысль не достойна мужчины. Каждому суждено рано или поздно покинуть дом. И он не посрамит чести семьи, выучится, вернется домой офицером. Будет бороться за свободу. Пусть потом Саблоньер или де Фьенн похихикают над ним. Он будет так велик, что и они сделаются знаменитыми, только потому что учились с ним в одном классе. Такие мысли его всегда очень утешали.
Наполеоне мечтал, чтобы мама приехала к нему в Бриенн вместе с отцом этим летом, но она ждет сейчас очередного малыша. У него уже есть две сестры, которых он в глаза не видел: Полетта и Нунциата. Обе родились после того, как его отправили во Францию. Интересно какие они? На кого похожи и какие у них характеры? Когда он был маленький, все вокруг твердили, что он очень похож на мать. Ему это ужасно льстило, потому что мама считалась первой красавицей в Аяччо. Наполеоне тоже думал одно время, что он красивый, но потом понял, что все это вранье. В школе ему постоянно давали обидные прозвища, из-за того, что он слишком худой и ноги тонкие, голова слишком большая, а глаза как у совы. Так что к пятнадцати годам он понял, что несмотря на сходство с матерью, очень некрасив. Ну и ладно, думал он, мужчина и не должен быть красавцем. Лучше быть отважным и добродетельным. Красота вообще не главное, красота для слабых женщин.
Больше всего сейчас ему хотелось бы очутиться на вилле Миллели, в их загородном доме, чтобы с кухни пахло вареньем, а ветер шевелил занавеску в окне, чтобы ноги утопали в горячем песке во дворе. Дома много солнца, не то что во Франции, где всегда холодно и сыро. Вот бы попасть туда хоть на один день и увидеть маму! Но он и так ее почти увидел: вот она сидит в тени старой оливы и перекладывает персики из корзинки в тарелку с красивым зеленым ободком и финтифлюшками. Рот наполнился слюной от их одуряющего солнечного аромата.
Во сне он летел домой. Франция была внизу маленькая-маленькая, как будто на карте нарисованная. Было хорошо и очень легко, и вот вдали среди синей морской ряби показалась Корсика, а потом и Аяччо, белый каменный дом в горах и около него круглый пруд заросший кубышками. Тут Наполеоне почему-то стало очень трудно лететь, и он, подняв каскад брызг, с вигзом упал в темную, пахнущую торфом воду.