Часть 3 - Рекурсия. (2/2)

Проклятый ящик для сериалов Камило решил оставить в покое, чтобы снова на несколько часов перед ним не застрять. Так что нужна компания. Один друг уже здесь. Камило посадил шершнигра<span class="footnote" id="fn_31432481_0"></span> в рубашке Роберто на стул, а вот второго компаньона надо собрать с нуля.

Пуховая подушка, собственная медового цвета рубашка, голубой платок, похожий на повязку на голову и вуаля — друзья в сборе.

Богатая фантазия тут же оживила образы, но не так, как всегда. Камило не сразу мог сказать, что именно не так, но что-то точно не так.

— На что уставился? — Не особо любящий эту жизнь Роберто сейчас выглядел даже злей и печальней, чем всегда, а его руки от запястий до локтей напоминали две очень большие слойки с вишней, из которых подтекала начинка.

— Да так… — Камило поспешил отвести взгляд. Почему память подкинула именно эти образы? — Рад видеть.

— Рад он… Про это забыл уже? — У Карлоса с двух обрубленных почти под корень пальцев по локтю на пол текла густая красная кровь. — Твоя заслуга. Мог бы извинится или хотя-бы сигарету мне дать.

Вид у них удручающий. Впрочем, оптимистичный Камило предпочел описать их двоих как «удачно вписывающихся в эту печальную обстановку.» Закрыв глаза на чужие раны, он лишь продолжил усиленно мести пол.

— Сам то чего бледный такой?

— Да что-то чувствую себя не очень.

— А ты пробовал нормально поесть? Типа прям нормально, а не так, чтобы как вошло, так и вышло. — весело болтал Карлос. Такое состояние друга было у него любимой темой для приколов уже примерно года два.

— И что такое ты не можешь переварить? — Роб тянул слова, словно вязкую кашу из тарелки. Задумываться над глупыми вопросами подсознания, даже озвученными устами близких друзей, Камило не стал. — Это все уже тянет на расстройство.

— Расстройство — это если ляжки при ходьбе друг об друга бьются. А у меня все под контролем. Все идёт по плану. — уверенно заявил Камило, заметая небольшую горку напольного сора в совок. — Самое сложное — уехать из Энканто — я уже сделал. Остались мелочи, вроде найти здесь человека, чья жизнь могла бы подойти мне, принять его облик и занять его место. После нужно будет вписаться в окружение, подружиться с близкими и прочие мелочи…

Камило относится к жизням других людей с огромным уважением. Он постарался бы продолжить чужую жизнь в себе максимально похожим на оригинал образом. Даже, в меру своих сил, лучше.

— Хороший план, правда?

— Великолепный план, если я правильно понял. Надёжный, прямо как твой способ не жиреть. — Карлос одобрительно кивнул. Он всегда поддерживал любые идеи Камило, даже те, от которых мог пострадать сам. — Только мы все будем по тебе скучать. Да и без родных ты сам очень скоро на стенку полезешь.

Что правда, то правда. Камило с тоской взглянул на ту нарисованную дядей картинку, где вся семья Мадригаль вместе. Как сильно он хотел бы сейчас оказаться с ними, снова крепко обнять маму. Сколько же боли ему причиняла мысль, что такой сын, как он, ей больше не нужен, а то, что мать с отцом так легко отпустили его с дядей черт знает куда, подсознательно служила этому подтверждением. Нужным и любимым в своей семье Камило себя уже не чувствовал, но это можно исправить. У новой личности ведь тоже будет семья и друзья. Но пока эта семья не найдена, нужно учиться выживать одному.

— Все идеи, до которых ты доходишь сам — паршивые. И эта такая же. — заявил вечно критикующий Роберто. Чёртов умник любил обломить веселье, но, несмотря на это, его мнение все ещё оставалось важным для Камило.

— Ну, покончить с собой я всегда успею. — это единственный вариант решения проблемы, который мог видеть Роб. Камило его тоже рассматривал, пока не появилась возможность уехать из Энканто и начать новую жизнь за его пределами. Пока есть надежда не вернуться домой, Камило не может позволить себе завалиться в отчаяние. — А пока еще не все потеряно, нужно думать, как жить дальше. Поэтому временно я поживу здесь с дядей.

— К твоему дяде тоже масса вопросов. — продолжал давить скептицизмом Роберто. — Конечно, когда вариантов нет и ослица — баба, но ты уверен, что уезжать наедине с ним разумно и безопасно?

Безопасность нахождения с дядей конечно вопросик открытый. Камило наслышан о том, на что способен этот его родственник…

— Он — человек опасный. Это все знают. — Карлос, не сказать, что неожиданно для Камило, поддержал выводы друга. — У меня мать спилась из-за твоего дяди. Он нагадал ей, что отец бросит нас сразу после моего рождения. Она не смогла это пережить и сразу после этого предсказания начала много пить. И до сих пор не закончила.

— Твою маман и до твоего рождения никто не помнит трезвой, но и эта история только добавляет к моей правоте. — собственное подсознание устами Роберто все нагоняло паники, от которой никуда не деться. — Ты вообще помнишь, что он с Джорджи сделал? Его труп нашли без единой капли крови! Ты также закончить хочешь?

Страшную смерть первого капитана футбольного клуба «Ягуар» двадцать лет назад народная молва приписывают к «заслугам» Бруно, хоть и особых доказательств этому нет, как и единой версии произошедшего. Вообще история большого Джо — одна из прикольных страшилок, которую парни рассказывают у костра под пиво, а как там было на самом деле, никто доподлинно не знает. Никто, кроме, вероятно, дяди Бруно.

Но Камило занервничал.

— Возможно он сделает с тобой что-то похуже.

— Что похуже? — в памяти невольно всплывает оно — то, что Камило старается не помнить. Гул музыки, запах пота и пива, пьяные крики и ещё это странное, бесконечно долгое, болезненное и мучительное, отчего Камило становиться не в состоянии удержать в желудке даже воду. Столь болезненные воспоминания память сохраняет очень фрагментарно, оттого и невозможно понять, что это вообще такое было. Камило помнит только то, что было очень неприятно и больно настолько, что даже алкоголь не мог это перебить.

Ну уж ничего такого Бруно точно не станет ним делать. Мальчик иногда слышит ночами дядину возню сначала с брюками, а затем с салфетками, это, конечно, тоже неприятно, но не смертельно.

— Дыма без огня не бывает. Не просто так люди о нем говорят…

— Да хватит уже нагнетать! Я тут в себя прийти пытаюсь, а вы мешаете только! Проваливайте парни, и без вас тошно! — присутствие друзей должно поднимать Камило настроение, но вместо этого он получил лишь собственные вытесненные в глубины подсознания проблемы. Эта дрянь то и дело вываливались в самой уродливой форме: в виде мерзостной тошноты, которую, впрочем, Камило старался игнорировать так долго, как возможно. Только сейчас он уже на пределе. Мальчик осел на пол, сжимая руками живот, старался глубоким дыханием унять предрвотные судороги. В последнее время он часто чувствовал себя вот так плохо, хоть и крайне старался прятать это от глаз родных.

Как бы хотелось с Роберто не согласиться, но его слова несли дольку правды, но все же странный дядя, объективно (?) не тот человек, которого нужно опасаться. Жизнь в его семье к чему-то такому как раз и готовила, так что Камило хорошо знает, как общаться со взрослыми так, чтобы лишний раз не отхватить. Нужно просто постараться быть для дяди полезным: убираться, готовить, следить за собственным поведением и не раздражать нытьём, и тогда у Бруно просто не останется причин его обижать.

— Что с тобой, детеныш? — неожиданно, словно раскат грома, за спиной раздался голос. От такого Камило дернулся, как шуганный кот. Он совсем не заметил, как дядя вернулся. Мальчик медленно развернулся, встречаясь взглядом с обеспокоенным дядей. Непонятно как долго он вот так стоял и слушал его.

Бруно шокирован не меньше. Он помнит, как несколько часов назад оставил племянника в относительно приподнятом настроении, а по возвращению застал вот в таком состоянии.

Не считая себя обязанным объясниться, Камило молча подходит и обнимает пришедшего дядю, ища в родном человеке поддержки и понимания. Подросток уже не видит различий между поцелуем в щечку и в губы, так что рядом с дядей чаще всего выбирал второе, за что неизменно получает одобрение старшего. Он даже успел наловчился делать это, не царапаясь о грубую щетину. От такой теплой встречи Бруно немного поплыл, подзабывая, что хотел о чем-то спросить. И все же в нем сохранилось достаточно трезвости, чтобы оценить обстановку и разглядеть в игрушечных образах странные карикатуры на дружков племянника, о которых кратенько знал от Мирабель и которых пару раз сам мельком видел.

«Тот, в красной рубашке с дурацкой чёлкой — Роберто Диаз, сын мясника и театрал. Не общалась с ним лично, но Камило говорит у него отличные окорочка.

Тот, что с повязкой на лбу — Карлос Сендлеро. Капитан футбольной команды и главарь толпы придурков. Преуспевает в футболе и избиении слабых.» — прозвучал в голове голос младшей племянницы.

— Уже соскучился по друзьям?

— Нет у меня больше никаких друзей. — грустно проговорил Камило.

— Ну не страшно. У меня тоже больше никого нет. Мои друзья все немного… померли ещё до твоего рождения.

От такого заявления Камило мигом ободрился и уже готов был начать расспрашивать.

— Это ты про Джорджи Фернандеса? — воспроизвести образ давно умершего силача по мельком увиденному полусуществующему образу очень непросто, но сейчас у Камило получилось это совсем без усилий. Секунда, и прямо в этой комнате, стоит он, давно почившая легенда футбола Энканто — большой Джорджи.

Бруно резко отшатнулся от племянника, словно от пламени. Обеспокоенный взгляд резко сменился гневным. Мальчик знал, что подобное (по причине глупых предрассудков семьи) ему делать совершенно запрещалось, и все же сейчас не сдержался. Все получилось само собой.

— Не смей обращаться покойным, Камило! — голос дяди сейчас звучал так жутко, будто потусторонне. Именно таким голосом он нашептывал людям свои самые страшные пророчества. Камило тут же вернулся к своему родному облику. — Зачем тебе это? Хочешь судьбу его повторить? Она у него совсем незавидная.

Это была настоящая угроза или просто глупое суеверие? Камило не успел сообразить, но зато понял, что спрашивать об этом не стоило.

— Так что с ним случилось? — робко спросил Камило, боясь нарваться на гнев старшего.

— Ты сам прекрасно знаешь. — уже поспокойнее проговорил Бруно, приходя в себя. Этот образ племянника точно присниться ему в ночном кошмаре. — К тебе же приходил его дух. Неужели Эли… то есть Джорджи не рассказал, при каких обстоятельствах он погиб?

— Он указал на могилу напротив. — непонимающие хлопая глазками ответил Камило.

Бруно как-то неопределенно пожал плечами, мол, «к чему бы это?».

Делиться большим дядя не собирался и дальше обсуждать эту тему вообще не хотел. Нужно будет позже подойти к вопросу с другой стороны, ну а пока Камило поищет место в тесной комнатке, куда можно залезть, спрятаться и все обдумать.

***

Они сидели в комнате молча. Бруно сидел на кровати и читал какую-то свою книжку, искоса поглядывая, как племянник обустраивает под столом свою собственную мини-комнатку. Они пока пробыли вместе совсем недолго, но Камило уже не хватало своего уголочка безопасности, поэтому ему пришлось утащить дядин халат, чтобы сделать крышу своему шалашу из стола и стульев. Понравившийся рисунок Бруно с их семьей он тоже утащил в свою импровизированную норку. Внутри застелил покрывалом. Доворошив что-то внутри, Камило, наконец, закончил, и спокойно улегся внутри, высунув голову наружу. Играть с дядей в молчанку уже надоело, и он обратился к своему единственному собеседнику.

— Дядя Бруно, расскажи, чего ты больше всего боишься?

— Я боюсь только нашу бабушку. — не отрываясь от чтения ответил Бруно. Камило хихикнул.

— Ну ее все побаиваются: и мама и тетушка… Она что, сильно била вас в детстве?

Тяжко вздохнув Бруно отложил книгу, скинул одеяло на пол, после сам сполз следом и устроился напротив племянника.

— Нет, Камило. Твоя бабушка нас никогда не била. Она предпочитала в качестве наказания молчать. Провинившегося всем велела не замечать, не говорить с ним, вести себя так, будто его попросту нет, пока вина не будет искуплена. — Бруно дотянулся до сумки, вынул ножик, достал зеленое яблочко и принялся отрезать от фрукта кусочки, посыпать солью из кармана и есть. Один кусочек даже попытался скормить племяннику, но Камило яблоки не любит. — Самое неприятное, что тебе никогда не говорили, в чем ты виноват. Нужно было догадаться самому. Временами это длилось месяцами.

Провидец досказал и снова погрузился в размышления, на этот раз о том, что лучше бы мать на них троих кричала или ремнем порола, чем просто проходила мимо, не глядя, с холодным взглядом, направленным в пустоту.

— Хех. Повезло вам, что не били. А меня папа лупил очень жёстко, с ремнем, лет до десяти, наверное. Он так делал перед сном, и иногда у меня не получалось спать из-за синяков. Но сейчас он меня уже почти не бьет. Так, максимум подзатыльник влепит. — и за это Камило отчасти благодарен отцу, ведь такое воспитание приучило его не бояться боли. А еще он благодарен тете Джульетте, что ему никогда не приходилось позориться и приходить в школу с синяками по всему телу, как половине одноклассников.

Бруно обо всем этом знал, потому как долгие годы был невольным свидетелем происходящего в семье. Тут он ничего не поделать, многие родители предпочитали так воспитывать своих детей.

Сейчас воспоминания о давно минувшей боли у обоих вызывали какую-то болезненную насмешку. Пройдя такое воспитание, прожив в такой атмосфере всю жизнь, волей-неволей перестаешь видеть разницу между насилием и нормой. Наблюдая, как дядя Бруно нервно заламывает собственные пальцы, будто вспоминая о чем-то очень неприятном, Камило в голову тут же пришел вопрос.

— Дядя, а когда ты ушел жить за стену, тебе было тяжело жить одному? — Камило никогда об этом не спрашивал и, по наставлению родни, старался избегать вспоминать о том, что когда-то они не говорили о Бруно.

Но сейчас это было очень важно, ведь дядя мог поделиться бесценной информацией о том, как выжить в одиночестве и не сойти с ума. (С последним Бруно, очевидно, не справился.)

— Оу, это было не так уж плохо. Обустроить застенье было непросто. Я начал с того, что провел туда воду и…

Та «комната» развалилась вместе с Каситой, и восстанавливать её не стали. Камило конечно было любопытно узнать, как там все было устроено, но сейчас его интересует другое.

— Тебе там было одиноко? — прервал рассказ о бытовых моментах Камило.

Бруно тяжко вздохнул, словно говоря: «Сложный вопрос».

— Было очень тяжело, когда родился Тонито, а я не мог подержать малыша на руках… Но во всем остальном мне нравилось даже. Жизнь была очень спокойной.

— А не страшно было одному в темноте сидеть постоянно? — Камило выполз из своего укрытия и устроился поближе к дяде.

— Понимаешь ли, страх перед одиночеством — это больше про страх перед самим собой, своими мыслями, проблемами и желаниями.

Тут привыкшему игнорировать все неприятное Камило было над чем задуматься. Он вопросительно взглянул на своего дядю, словно ожидая продолжения объяснений. Вместо того, чтобы продолжить развивать мысль, Бруно, уже позабыв о теме разговора, произнес невольно всплывшие в памяти строки любимого племянником Шекспира.

— Пленил до дна и ослепляет сладкий грех,

Пусть юный ты, пускай погубят за распутство…

Бруно не видел проблемы в том, чтобы откровенно показать племяннику свои чувства, тем паче в его помутненном воображении вместе они смотрелись словно герои печальной романтической пьесы, которым никогда не быть вместе. (Если бы Бруно не романтизировал свою жизнь, то сошёл бы с ума окончательно.)

Камило имел слабость к стихам, но не от этого строки из «Ромео и Джульетты» задевали за живое. Бруно говорил ему о своих чувствах сотни раз, и напрямую, и во время игр, а Камило этого будто и не замечал. Хотя мальчик в глубине души уже давно все знал, хоть и отрицал, потому что не знал, как до́лжно вписать подобное в свою картину мира. Строки Шекспира лишь стали последней каплей, заставили увидеть реальность такой, какая она есть.

За тот год, что дядя пробыл с их семьёй, Камило тоже успел к нему привязаться и даже полюбить также сильно, как тетушку Джульетту или свою родную маму. И в то же время он осознавал — их с дядей связь была не такой, как с другими членами семьи. Мальчик и представить не мог, чтобы кто-либо другой из родни вот так с ним говорил, или также трогал, обнимал и целовал. Подобное происходило лишь между ним и дядей Бруно и сейчас Камило нашёл в себе силы взглянуть реальности в лицо и перестать искать оправдания странным жестам внимания.

— Когда ты обнимаешь меня или целуешь, даже когда ты говоришь мне такие вещи, это все… — Камило с трудом подбирает слова, чтобы это описать. Это уже не чувство родственной нежности к ребёнку, а нечто другое. —… как-то совсем странно, не по-родственному что-ли.

Бруно не ожидал, что племянник вообще обратит на это внимание и решиться эту тему обсудить. Он в какой-то мере надеялся, что они оба будут вечно продолжать делать вид, что все нормально.

— Милито — от этого ласкового обращения, которого он не слышал с самого детства, внутри шевельнулось что-то пушистое. Все же так к нему могли обращаться только самые близкие люди. — у нас с тобой не может быть не по-родственному. Угадай почему? Потому что мы родственники.

У Камило была еще одна неприятная мысль по этому поводу. Было стыдно говорить такое вслух, но временами они оба забывали, кем являются друг для друга и в каких рамках должны оставаться.

— Это все тянет на кровосмешение.

Кровосмешение — звучит просто ужасно. Слишком созвучно со словами «злоупотребление» и «использование». Но Бруно совершенно уверен: к их с Камило нежной связи эти понятия не имеют никакого отношения.

— Не-ет, ты что… Ни ты, ни я не можем родить ребёнка, так что «смешать кровь» тут не получится. — Бруно старался, по мере собственных сил, вернуться к душевному равновесию и смотреть на ситуацию здраво. Все дошло до момента, когда они оба понимают, что этого обсуждения больше нельзя избегать, и что пора бы откровенно объясниться друг перед другом.

Провидец осознавал, что слишком неоднозначное, настойчивое внимание со стороны взрослого мужчины может смущать подростка настолько, что Камило неловко даже вслух об этом говорить. Хотя самому Бруно факт их родства доставляет какую-то извращенную радость. В плане, учить племянника ходить было не менее приятно, чем научить свою кровиночку по-взрослому целоваться. Пока что их близость носит совершенно невинный характер, ибо подростковая чувственность понимает лишь язык нежности, но совсем скоро Камило естественным образом дорастет и до всего остального. Бруно готов сопровождать его на каждом этапе взросления. Кто, как не он, близкий и родной человек, может сделать все правильно, ввести своего племянника в мир взрослой любви мягко и постепенно, так, как не сможет ни один малоопытный мальчишка-сверстник.

— То, что происходит между мной и тобой… Да, я люблю тебя не так, как остальных наших близких, а по-особенному. Ты и сам это видишь, родной. Но тебе не стоит опасаться этого или воспринимать как что-то дурное. Не забывай, мой Милито, ты ведь рос у меня на руках, я тебя, совсем-совсем маленького, на ручках держал. И я никогда тебя не обижу, никогда не причиню боли, потому что люблю тебя так, как, наверное, не сможет любить никто другой.

Бруно обнимая притянул племянника к себе и нежно поцеловал плечо. За десять лет одиночества провидец смог позабыть, как уместно взаимодействовать с родными, а рядом с ним, неосознанно следуя дурному примеру, начал забывать и Камило. Безбожно краснея мальчик поддавался ласковым дядиным рукам. Эти руки касались его с младенчества, еще до момента, когда младший начал что-либо запоминать. Оттого и что-то внутри откликается теплом на эти странные прикосновения, и это что-то совершенно не даёт ощутить неправильность и опасность в происходящем. (По крайней мере сейчас.)

Пока двое Мадригаль тепло обнимались, за окном начал тихонько покапывать дождь, предвещая грядущую грозу. За окном непроглядная темень, и время близиться к ночи. Стоит поспешить закончить все дела и лечь спать раньше, чем будут слышны первые раскаты грома.

— Мы с тобой часто спали вместе, когда ты был помладше. Ты не помнишь этого наверное, маленький очень был. — шепчет провидец чуть громче шелеста дождя за окном.

— Вот такой? — Камило, силой собственной магии, быстро сделался младше лет на десять. Бруно растроганно улыбнулся.

— Даже поменьше.

Прижав детское тельце к груди Бруно взял племянника на руки и понёс в сторону постели. В маленьком виде Камило гораздо удобнее таскать. Если не думать о грязной, инцестуозной сути этих отношений, все происходящее может даже смотреться милым. Камило прижался к дяде всем телом, разделяя с ним тепло и проблески воспоминаний из давно ушедшего прошлого. Настолько же близки они были тогда, в его детстве?

Оказавшись в кровати, Камило вернулся к своему привычному виду, в таком положении, полулежа на дяде, он смотрел на старшего сверху вниз. Бруно смотрел на племянника с таким теплом и искренней любовью. Камило чмокнул дядю в кончик носа, разделяя нежность момента.

— Помню, как ты читал мне какие-то непонятные, мутные книжки. — зевая тянул Камило. Мало что понимающему ребенку было все равно подо что засыпать, поэтому вместо сказок Бруно читал ему трактаты философов.

— Да. Особенно сладко ты спал, слушая Канта… А помнишь, мы с тобой думали, бытие определяет сознание или сознание бытие? Помнишь, как ты мне ответил? — Бруно не надеется, что Камило о таком вспомнит, ему ведь тогда и пяти ещё не было. — Боже, я этого не забуду…

Камило это высказывание припоминали ещё не раз все родственника, которым Бруно об этом рассказал, так что он дословно знает, как тогда ответил.

— Все определяет покушать. Без покушать не будет ни бытия, ни сознания. — Камило попытался процитировать самого себя, имитируя голосок и манеру речи ребенка. Бруно добродушно рассмеялся.

Во времена, когда Камило был совсем уж малышом, у Бруно не возникало к нему непозволительного характера влечения, но уже тогда провидец позволял себе обращаться с племянником по собственному желанию. Так, с годами, и сложилась эта глубокая и патологическая привязанность, отголоски которой время от времени просыпаются в них обоих, стоит только к себе прислушаться.

Ведомый этим чувством, идущим откуда-то изнутри, Камило берет на себя инициативу. Мальчик оставляет невесомые поцелуи на лице старшего, быстро касается кончиком языка губ, мягко кусает за кончик носа, весело улыбается невинной шалости, и всецело наслаждается близостью. Для Камило это будто игра. Он медленно, будто изучая, обводит пальчиком контуры бороды мужчины. Бруно мягко целует подушечку пальца, как только та проходит вблизи его губ. В этом не было страсти, не было похоти, просто такая детская ласковость. Завтра Камило будет за это невероятно стыдно, но пока очень хочется любить и почувствовать себя любимым.

Дядины руки очень сдержано, мягко, без напора касаются его под одежной, проходятся по спине и опускаются ниже. Камило позволяет этому продолжаться, пока в какой-то момент не начинает чувствовать под собой что-то твердое и пульсирующее. Радость от близости резко перебивает осознание того жуткого факта, что у его дяди сейчас на него стоит. Камило заметно смущается, отводит взгляд, едва справляется с желанием куда-нибудь убежать.

— Ну что такое, маленький? — как будто ничего не случилось спрашивает Бруно. Камило не понимает, как на такое реагировать и что в таком случае он должен делать. Так не хочется снова переживать насилие от рук родного человека.

— М-мне нужно закрыть глаза и не смотреть? — дрожащим голосом спрашивает мальчик.

— Если тебя это не пугает, то можешь смотреть.

Камило смотрит в глаза дяди, все также неизменно смотрящие на него с нежностью и теплотой, будто бы той самой проблемы внизу и нет. Бруно так долго хотел побыть с Камило наедине. Ему хотелось подарить племяннику ту лирическую романтику: с букетами прекрасных цветов и объяснением в любви в стихах, чтобы все было как в книжках о любви. И конечно ему не хотелось мешать собственные нежные чувства с похотью, поддаваться тем грязным желаниям, что просыпались в нем от взгляда красивых зеленых глаз и близости родного тела. Камило мог только догадываться, что сделал не так, что вызвал такую вот реакцию, но он понимал, что сделал это своими действиями, оттого и чувствовал возложенную на него дядей Бруно ответственность за происходящее. Ответственность, принять которую мальчик просто не готов.

— Поможешь мне, малыш? — подхватывая робко дрожащую ручку племянника спокойным, мягким голосом просит Бруно. Камило, весь смущенный и растерянный, немного сполз на бок, чтобы оно больше не упиралось в ягодицы, пересел сбоку, на кровать. Это все, что он может сделать с собственным оцепеневшим от ужаса телом.

— Как? — робкий голос Камило звучал даже тише шума проливного дождя.

— Потрогай его немножко. — Бруно совершенно без сопротивления вложил член в ватную ручку, сам сжал податливой ладошкой племянника свою налитую кровью плоть. — Вот так, не бойся.

Камило шокировано замер, пытаясь осмыслить, что вообще сейчас происходит. Он сейчас трогает дядю там, куда панически боится смотреть. Было страшно сделать что-то неправильно, страшно убрать оттуда свою руку. Казалось, любое неверное его действие может ухудшить эту ситуацию. Все может стать, как в прошлый раз и Камило снова будет лежать под своим дядей и задыхаться, если не сможет ничего сейчас сделать.

Мальчик находит в себе силы опустить взгляд вниз. Он не раз видел члены других парней и члены взрослых мужчин, но трогать ещё никогда не доводилось, но по собственному опыту младший знал, что нужно делать.

Камило чуть сдавливает твердую плоть своими пальцами, обводит пальцем розовую головку, смотрит как от кончика члена до приподнятого указательного пальца полупрозрачной ниточкой тянется предэякулянт. Эта картина одновременно ужасала и будоражила пока что неизведанную часть подросткового сознания. Мальчик старается отключиться, не думать о том, кто сейчас перед ним, прислушаться к ливневому ненастью за окном или к гулу гоняющих на улице машин. Так внутри находятся хоть какие-то силы продолжить. Мальчик мягко размазывает влажность по головке и ниже, начинает водить своей ладошкой вверх-вниз. Ведь именно этого от него ждёт дядя Бруно.

Неумелые, но все же самостоятельные и почти добровольные действия племянника сильнее распаляют похоть. Сквозь пелену собственного возбуждения Бруно наблюдает, как неумелый мальчишка обращается с его членом, как с совершенно чуждой остальному телу частью, или как с непонятной игрушкой. И эта необыкновенная картина возбуждала непреодолимое желание взаимных ласк. Как бы провидцу хотелось доставить своему племяннику то же удовольствие, касаться юного тела везде, ощутить, как его любовь растворит подростковую невинность, оголяя чувственность, чтобы после этого Камило позволил взять его прямо здесь и сейчас. Хотелось слышать его стоны, хотелось полной, удовлетворяющей физической близости, дополняемой взаимной любовью.

От этих мыслей Бруно быстро дошел до пика. В момент финала Камило дернулся, чувствуя горячий, липкий апофеоз сего действа на своей ладони, значащий, что все это наконец кончилось. Сил встать и уйти все равно не находится.

Камило чувствует, как Бруно бережно прижимает его к своей груди, то ли желая, то ли жалея, и шепчет на ухо слова любви, пока по отведенной в сторону дрожащей ладошке мальчика растекается еще теплое белёсое семя. Подросток молча проглатывает горькие слезы, прячась от ощущения собственной беззащитности в объятиях единственного человека, с которым в полной мере может разделить этот самый мучительный свой секрет. Он все еще не может понять, за что же нужно было так с ним поступать? Разве это имел ввиду Бруно, говоря «я люблю тебя так, как не сможет больше никто»?

Бруно, явившийся причиной этой боли, как никто понимает, как его мальчику сейчас тяжело. Оттого и поддерживает так, как не смог бы никто другой, даря любви, заботы и понимания во много больше родителей, возможно даже больше, чем может дать вся их семья.

Ради чего Камило терпеть нечто настолько травмирующее, как эти кровосмесительные отношения, медленно выворачивающие душу до основания?

Ответ дает бархатный шепот над ухом, проговаривающий то, что Камило желал хоть от кого-нибудь услышать:

— Я понимаю, как тебе сейчас тяжело и верю, что ты со всем на свете справишься.