Театральщина (1/2)
Антон с Эдом честно могут признаться, что не отличаются умом, зато с сообразительностью у них всё хорошо. Причём настолько, что держат в халупах по несколько мётел для передвижения. Жаль, что на полноценные мётлы у них пока не хватает денег, поэтому придётся довольствоваться одноразовыми, которых хватает на триста километров за раз.
Чтобы добраться до Солняки, которая вообще-то Питер, но Эд там снюхал не одну дорожку волшебной пыли, поэтому называет так, придется взять две, привязав одну к другой. Этого как раз хватит на шестьсот километров, но лететь им все семьсот. Ну и плевать, сообразительность подсказывает, что можно будет остановиться в таверне, где всегда много гномов, с которыми можно классно затусить. Главное золото с собой не брать — спиздят.
Антон проверяет рюкзак, куда, по завету мамы, всегда складывает две пары трусов, штаны и футболку (он их берет даже в магазин на всякий случай). Ещё было бы неплохо взять с собой несколько бутылок пива, но так уже исторически сложилось, что мётлы сильно прихотливы и не переносят вида стеклянных бутылок/жестяных банок/канистр. Хотя, это только его мётлы такие капризные. У Эда несколько раз получилось на своих перевезти ещё пять человек сверху, когда он убедил всех в том, что у него волшебный хер, излечивающий любые ректальные болячки.
Умеет убеждать людей, сукин сын.
В окно халупы опять стучит голубиный клюв, как раз когда Антон уже успел надеть трусы — нечего травмировать птицу такими видами. Голубь залетает и открывает клюв:
— Я почти готов, отчаливаем через час.
— Окей.
Как искать Арсения они пока не решили. Но он им в студенческие времена все уши прожужжал про то, что хочет стать актером театра, значит начинать надо с них.
Если признаваться самому себе, то Антон был в него немного влюблен на первых курсах, но дальше пьяных поцелуев, сидения друг у друга на коленках и взаимной дрочки перед статуей Алланона у них не зашло. Антону были важнее друзья, а Арсению — мечта всей жизни. Так и разошлись, без ссор, скандалов, интриг и расследований.
С Эдом у Арсения были отношения и того сложнее — Выграновский постоянно рыгал ему в лицо, когда их учили фокусам с огнём. Мало кто оценит такой хреновый дружеский знак. А когда Попов ответил ему альтернативной монетой — заморозил ему яйца — то обстановка между ними стала совсем прохладной.
И теперь им предстоит снова встретиться с язвой всея студенческой жизни, пытаться убедить её примкнуть к ним и вести с ней дела. Звучит, как максимально провальная идея. Ниже только слоны.
Антон заранее делает вывеску на двери «Закрыто на неопределенный срок» и вешает на дверь. Остается надеяться, что к нему никто не будет ломиться с дичайшим деланием узнать своё будущее, или купить зелье, или снять проклятие, которое и не проклятие вовсе.
Антон любит людей, потому что их легко напугать. Природа проклятий гораздо сложнее и наложить их может только опытный сильный волшебник, по типу Мерлина. Но у него есть дела поважнее, чем наслать на кого-то бородавки в три дюйма. Жаль жителям деревень это не объяснишь.
Мётлы обычные, пластиковые, само разлагающиеся — всё по заветам Черепахи, чтобы не изговнять земной диск окончательно. Многие ведьмы старой закалки предпочитают дубовые, потому что они благороднее, но от Антона благородством не пахнет. От него вообще пованивает травой (в самом законном смысле) и гнилыми яблоками (магия магией, а удобрения для сада никто не отменял).
Он берет сразу две. Соединяет их между собой бечевкой и выходит на улицу. Перед халупой стоит деревянная лавочка, которую он ещё не успел покрасить в этом году, поэтому она вся корявая, но удобная. Специально зачарована так, чтобы антоновой жопе было достаточно удобно. Жопа ведь тоже часто его, почему ей должно быть неудобно?
Надеяться на то, что они смогут долететь без приключений, не приходится ещё с того момента, как Эд вытаскивает из своего рюкзака милипиздрический муравьиный дом. Муравьи, по сути, ручные, но в полете делают такой приятный массаж, выделяя через лапки расслабляющий токсин, что это может закончиться столкновением с драконом, освобождением принцессы и что ещё только не предвидится под токсинами.
В прошлый раз Антон был уверен, что он плавает в океане эльфийского сока, а на деле он всего лишь не очень удачно полетел в кусты. Колено тогда болело ещё полгода.
— Ну шо, будем стоять хуи пинать, или полетим наконец? — спрашивает Эд, перекидывая ногу через метлу. — Иди сюда, цепляй парочку, чтоб сильно не накрыло, и нормас будет.
— Давай, только на не голову, а то я опять ебнусь, — соглашается сразу Антон, подходя к нему ближе.
Эд без промедлений вытряхивает несколько муравьев и сыпет ему за шиворот. Хоть бы сильно не накрыло, потому что лететь им минимум полдня. Спасибо, что организм колдунов не сильно восприимчив к токсину, а то печенке пришла бы пизда куда быстрее.
— Погнали, — коротко бросает Антон.
Метла своенравная, поэтому при взлете он несколько раз чуть не падает всё в те же кусты. Но набрав высоту, у него получается выравнять метлы, отрегулировать траекторию. Эд летит на расслабоне, лавируя между облаками, пролетает их насквозь. Облакам это естественно не нравится, поэтому они ворчат вслед:
— Ужас, что за молодёжь пошла! Висел всю жизнь, никто не трогал…
А дальше Антон не слышит, потому что скорость полета плюс своенравная метла плюс токсин. Кстати, об этом, перед глазами появляются конфетти из радуги и блесток, которые сменяются на сердечки. Но небо Антон пока видит, значит переживать пока не о чем.
— Бля, Антох, меня пиздец накрыло, держись ко мне поближе, — шлёт ему Эд через телепатическую связь.
А ближе это куда? Антон вообще не видит его, потому что вокруг только сердечки, радуга и… Халапеньо? Муравьи решили добавить в полёт перчинки? Зато шее так балдежно, что выть от кайфа хочется.
— Бля, Антох, ты когда-нибудь думал о том, что нас всех могла бы создать не Великая Черепаха, а какой-нибудь Бог огурцов? И поэтому в нас так много воды. А если б внутри нас были ещё семечки, то мы бы точно были какими-нибудь корнишонами. А ещё нас можно было бы мариновать в банке.
— Эд, ты так прав… А ты когда-нибудь думал о том, как нас видят обезьяны? То есть прикинь, чет похожее на них, только лысые. Они ж думают, что мы обезьяньи инвалиды. Или ещё чё похуже, обезьяны-мутанты… Эд, мы обезьяны мутанты!
На этой мысли становится совсем хорошо, потому что вдоль неба пролетают прикольные собачки с белыми жопами. Такие пушистые, что Антону хочется потрогать их, помацать за ушки. Одна бежит к нему навстречу, и Антон вытягивает вперед руку, с трудом удерживаясь на одной. Метла неудачно изворачивается, из-за чего он чуть не падает, но собачку всё-таки удается немного потискать, прежде чем она прекращается в огромный шмоток сладкой ваты.
Точно, от токсинов же есть хочется. Почему-то Антон про это забыл, хотя в тот раз был готов сожрать двадцать козлят и хуй без соли. Но хватило его желудка только на ведро крылышек.
— Брата-а-а-а-а-а-а-ан, я, кажется, понял суть жизни: жить её…
— Антох, ты такой умный, когда муравьями обдолбаешься. Но меня уже отпустило, давай тоже отходи.
— Куда отходить? Я же на метле, а не пешком. Не, Скрудж, ты чёт путаешь…
— Понял. Ща буду, ток не пизданись.
Антон не пизданется, как можно упасть если ты плывешь в слюне единорога. На другом берегу его как раз поджидают русалки, приветственно махая хвостами. У одной из них волосы похожи на тысячу мелких рыбёшек, среди которых рассыпались конфеты раковые шейки.
А у раков есть шея?
— Так, не дергайся, — говорит Эд, балансируя на метле, как на скейте, вытягивая руку. — Да ёпта!
Мурашки с шеи резко исчезают, как и все остальные ощущения. Токсин отпускает стремительно: русалки разделяются на рыб и людей, слюни единорога на амилазу и мармеладных мишек. Всё перестает быть таким прикольным и радостным и становится обыденным.
— Ты чё как?
— Порядок, — промаргиваясь отвечает Антон, — ещё минут пятнадцать и отпустит совсем.
— Тогда спускаемся, поменяем метёлку, — отчеканивает Эд, с серьёзным лицом, которое ему абсолютно не идёт.
— Я что был токсинами четыре часа?
— Не, чутка меньше.
Ну ахуеть, зато весело было. Под токсинами время идёт по-другому. Но в Плоскоземье время вообще идёт по-разному, в зависимости от того, кто сегодня главный у пульта: Сапёр всегда делает по уму, а Сергей Леонидович по наитию. Как-то день длился целую неделю, когда Сапёр ушел в отпуск.
— Ладно, снижаемся, мне надо ещё отлить.
— Я тебе бля памперсы куплю.
Антон с Эдом заходят на посадку, как раз, когда на метлах остается по одному километру. Этого вполне достаточно, чтобы не упасть на землю, а всего лишь легко навернуться, едва не клюнув носом.
— Пообещай, что оставшуюся дорогу мы не будем снова цеплять муравьев.
***
Арсению очень нравится первая репетиция. Он понимает, что поймал удачу за хвост, пусть это и дурной тон. Старовойтов отдаёт ему главную роль в спектакле без единого вопроса. Арсений вообще-то заходил к нему не за этим, а чтобы передать документы от Кати, но тем лучше.
За день он успел познакомиться с небольшой командой, работающей в театре, но только мельком, поэтому большинство имён обрывались в голове «Нур…», «Сер…», «Окс…». Арсений был мастером додумывания, но когда дело касается чужих имён так лучше не делать, а то подумаешь, что человека зовут Сергей, а он на самом деле Серкан. И как дальше жить, если в твоей голове уже сложился образ Сергея?
В гримёрке точно сидели два Саши, парень и девушка. Не в смысле парочка, а в смысле коллеги, являющиеся отдельными личностями с одинаковыми именами. Какое-то время назад это было модно. В год рождения Арсения всех девочек называли Светами. В школе было очень неловко называть всех по фамилии, чтобы отличить одного человека от другого.
От большинства людей Арсения отличала природная любопытность, которое он просил называть остроумностью. Ведь без тяги к знаниям и безразмерного желания самосовершенствоваться, он бы никогда не узнал все ответы на свои бесконечные вопросы.
Жаль, что такой талант добывать информацию нахрен пропадал за ненадобностью, потому что все ответы ему сообщали ещё до момента, как он задаст вопрос.
Главная роль — А какая роль у меня в спектакле?
По коридору и направо — Где гримёрка?
Спроси у Кати — Где мне взять сценарий?
И так каждый раз. Кажется, некоторые здесь умели пользоваться перемоткой времени, иначе Арсений не мог этого объяснить. А если он не мог себе что-то объяснить, то предпочитал об этом не думать — велик шанс заработать морщинки на лбу.
Но если мозг не может объяснить естественные вещи, то начинал подкидывать сверхъестественные вопросы — естественные биомагические процессы.
Театры сами по себе не появляются просто так: сначала на его месте должно произойти что-то вопиющее, что будет в газете на первой странице семь недель подряд, но не больше и не меньше. Иначе здесь воздвигнут либо памятник архитектуры, либо поставят музей. В худшем случае — поставят очередной торговый центр.
Это «что-то» всегда связано со скандалом, которые Арсений учился профессионально закатывать по всем правилам этикета с восьми лет. Поэтому его истеричной душонке уже не терпится подслушать чей-то разговор про то, что здесь когда-то случилось.
Конечно, можно отыскать эту информацию самостоятельно, но в театре это моветон. Здесь правят слухи, отголоски, домыслы, а потом уже режиссёр, свет и сцена.
А Арсением правит дикое желание разузнать, что же тут произошло на самом деле, поэтому он старается прислушиваться даже к самому мелкому шороху — вдруг кто-то начнёт шептаться. Ради такого он даже уши закручивает под нужный угол, чтобы радиус слышимости был лучше.
Конечно, поспешно думать, что на второй день уже начнётся что-то интересное, но ему же не терпится стать ещё одним участником мира театра с полным погружением.
Второго актёра, как уже он успел выяснить, зовут Дмитрий Позов. И это вопиющее преступление против актёрства — называть своё настоящее имя. К Арсению все обращаются по названному псевдониму, который остальные уже успели изменить в рамках упрощения с Арсения Королевича Царёва до Акца. Главное, чтобы пресса так не назвала — прилипнет на всю жизнь.
***
Начальная репетиция проходит в комнате актеров, где всегда стоит шум и гам. Они повторяют свои отрывки текста, которые ничего общего не имеют друг с другом, поэтому в какой-то момент кто-то теряется и начинает проговаривать текст другого персонажа. Из-за этого начинается самое не постановочное выяснение отношений и чуть ли не борьба за чужую роль.
— Уважаемый, а не изволите ли объясниться, почему вы решили воспеть оду цветам, которую исполняю я? Это моя роль!
— Конечно, ваша, любезнейший, но вы так громко разговаривали, что я теперь могу сам сыграть вашу роль!
— Это посягательство на чужую собственность, уважаемый!
— Считается ли это посягательством, если я говорю с другими смысловыми акцентами? Чего и вам советую, любезнейший.
— Это посягательство, пока я вижу в этом посягательство, понятно, уважаемый?
— Любезнейший, вы своими криками перепутали все слова в моей голове, и теперь я помню ваши, а не свои!
— Уважаемый неуважаемый, может в вашей голове и не было ваших слов? Может вы изначально хотели украсть мою роль?
— Нет, извольте не любезнейший!
Кажется, завязывается драка — все актёры задержали дыхание, чтобы не дай бог не забыть свои слова и не запомнить чужие. Даже Арсений, нынче Акц, старается не вмешиваться в происходящее, чтобы не забыть главное: «О, Джульен», или «О, Ромео», — он так и не понял, какая из главных ролей его.
— Боже, что у вас тут опять случилось, несчастные? — громко спрашивает Стас, заходя в комнату актёров.
— Мы репетировали спектакль, Стас, — начинает любезнейший, — и этот человек задумал украсть мою роль, вы представляете!
— Но как же так, уважаемый?! Вы сами перепутали все слова в моей голове, прошу взять на вооружение, Стас!
— Какое вооружение? У нас война? — непонимающе глядит на них режиссёр, порядком ахуевший.
— Нет, что вы, никакой войны! — заверяет его непонятно кто из толпы актёров.
— Нет, конечно, у нас творческий процесс. Сейчас по расписанию творческая драка между уважаемым и любезнейшим.
— А, прости, Черепаха, а я уже решил, что мы опять отвлеклись от рабочего процесса.
Как понял Арсений, Стасу нельзя объяснять что-либо окольными путями: ему либо прямо, либо никак. И желательно по делу. Всё-таки режиссёры — натуры творческие с тонкой душевной организацией. Непонятно, конечно, зачем душевной организации такое татуированное вместилище, но в этом тоже можно рассмотреть самобытное искусство. Современник, наверное.
— Что же, давайте тогда прогоним спектакль. Начинайте!
Говорят все опять одновременно, причем все стараются друг друга перекричать. Арсений снова мучается, исполняя обе роли, попеременно то умирая, то воскресая.
Тяжелая ноша актёра сваливается на него огромным комом, но ведь он так этого хотел.
Продолжается это недолго, потому что все разгоняются по скорости главного Солнца. Буквально, через шестнадцать с половиной минут спектакль полностью отыгран, и актёры выходят на поклон. Выстроиться в одну шеренгу в небольшой комнате оказывается самой сложной частью спектакля.
***
Назревала буря, причём достаточно серьёзная. Наконец-то ей удастся разгуляться в своём громыхании. Хотя некоторые критики осторожно отметили бы недостаточно чистое звучание на фоне завывания ветра.
Под эту цикличную симфонию Антон с Эдом совсем снизились, держась от земли на расстоянии двух вытянутых ног, что несильно помогало. Буря слишком долго была в отпуске, а теперь вернулась полная сил и желания наклонить очередное дерево.