Бесовщина (1/2)

Эль оказался хорошим, потому что на утро у Антона из всех последствий только шум в ушах и сухость во рту. Нет даже мерзкого ночного послевкусия, которое сопровождает его независимо от факта попойки — точно хороший эль!

А вот Эду, кажется, повезло куда меньше, но тут надо делать ставку на странного цвета портвейн, который он глотал каждые пятнадцать минут, как только эль наскучил. По скромному мнению Антона, называть эль скучным — удел плебеев.

И тем не менее, пора продолжать поиски Арсения, заметно упростившиеся после объяснения Сергея. Конечно, если бы гном проговаривал каждый абзац, они бы запросто завалились сразу в театр, а так придется искать улицу … с домом номер семнадцать, … пять, спросить … Но у Антона богатое воображение, чтобы подставить нужные слова. Он даже додумал вывеску театра, поэтому теперь он гордо назывался «Театр абстракции и линчевания». А что? Звучит гордо.

Они выходят из таверны, которая наутро кажется скорее старой забегаловкой. В зале бегают несколько девочек-официанток, убирающих весь вчерашний сыр-бор, но у них это плохо получается, причем настолько, что становится ещё грязнее. Владельца всё устраивает, вроде. По крайней мере, он стоит с очень довольной улыбкой. Сложно стоять с недовольной улыбкой, когда пересчитываешь вчерашнюю выручку.

Антон с Эдом скромно кивают ему на прощание, Выграновский даже чуть ниже скромного, и удаляются восвояси. Если повезет, смогут поймать повозку, а так пока приходится идти пешком.

— Тох, — зовет Антона Эд, — а ты никаких оберегов не взял?

— Не, а зачем?

— Ты че угараешь? Это ж Солняка. — Он видит недовольное лицо Антона и тут же исправляется: — Ну, извините, Питер. И дела всё равно не меняет: сейчас надышимся газов с болота, и будем как все там… Ну, такие типа. — Он крутит пальцем у виска, чтоб дать понять, какими он представляет людей в Питере.

— Скря, ниче мы не надышимся, заебешь. Максимум, что с нами случится — это уличные торговцы и цыгане. Но ни те, ни те к нам не подойдут, ты ж знаешь — они колдунов не любят.

— Дело твоё, но я бы лучше перестраховался. Меня там крыло даже от воздуха, а тут такая хуйня… — Он очень долго протягивает последнее слово, полностью давая понять, насколько там хуйня.

— Ты привередничаешь.

— Я от сердца говорю! — заверяет его Эд. Естественно, от сердца, потому что Антон сильно сомневается в наличии у Выграновского мозгов. После попойки так точно. Да и вообще, он решения принимает по наитию, а не по холодному расчету.

— Как знаешь, — не решается Антон высказать своё мнение на этот счет. Он уверен, что Эд и без слов всё понимает по взгляду — у него с этим проблем никогда не было.

Дорога длинная, а три солнца точно взяли сверхурочные и впахивают за четверых, что заставляет теплообмен работать на полную. Пока они идут, Эд успевает два раза помыться в своём поте, поставив уточку на голову для антуража, и выслушать лекцию от Антона, что это негигиенично. Но он не видит в этом проблемы: всё своё, всё натуральное, не то, что какая-то вода из проруби. Может в ней до этого гномы купались. Или тролли. Хотя, тролли никогда не купаются — подохнут.

— Так, привал, и уберу бедную уточку с головы, ей вряд ли удобно, — заявляет Антон и сразу же падает на корточки.

— Моя утка, отстань, — воинственно отвечает Эд, закрывая утку руками. Но потом всё же убирает с головы в рюкзак. — Будем строить план, как этого пришибленного к нам переманить?

— Тебе солнца голову напекли? Может воды?

Антон волнуется по-настоящему, потому что строить планы не в их стиле. Об этом они обмолвились ещё очень давно, когда только начали свою деятельность, как триада.

— Ну бля… — Эд смущается своих же слов, будто что-то не так. — Ай блять! Понял! — вскрикивает он раньше, чем до Антона доходит, что он там понял, поэтому приходится пояснить: — «Питер» ваш оч близко, вот меня и перекрывает.

Этих объяснений вполне достаточно, чтобы удостовериться в трезвости ума.

***

После скоропостижной кончины сторожа всё замяли слишком быстро. Полиция установила, что его смерть вызвана вполне естественными причинами: неосторожность на работе и регулярное пьянство. А от такого потерять голову вполне естественно. Стас, кажется, не совсем доволен такими объяснениями, но недовольство отражается на его лице всего несколько минут, пока в дверях не появляется Катя. Она быстро заверяет его, что бывает такая напасть действительно существует, и что очень хорошо, что её удалось срубить на корню — эпидемии не будет.

Актёры не потрясены таким исходом событий, потому что в стенах театра порой зарождаются самые необычные болезни: вирус добровольного поедания яда, потеря координации с приземлением на нож и непроизвольное кровопускание на сцене.

Полиция уходит, довольная своей работой.

Катя же вспоминает, что пришла совсем по другим причинам. И что приехал второй актёр, исполняющий главную роль.

Это заявление заставляет нервно вздрогнуть большинство актеров. Они сразу приосаниваются, как положено, прогибая спину. Даже Арсений, считающий себя личностью с величайшим (во всех смыслах) самомнением, почти складывается пополам, ради такого случая. Под весь этот приступ возбужденного этикета никто не замечает, как с потолка отваливается штукатурка.

— Как я рад снова его увидеть! — улыбается Стас безрадостно. — Катюш, встретьте Нурлана как следует. И как не следует тоже.

Интересно, что это за «не следует», но все комментарии Арсений решает оставить при себе, тихо бубня их под нос.

Катя кивает, и почти бежит, насколько это возможно на таких каблуках, в сторону входа. Арсению бы неплохо проследить за ней, потому что последние три дня он еле-еле выходил из театра. Но это всё смахивалось на усталость.

Актёры стоят по стойке «кувырк», только животы у некоторых упорно принимают «вольно». Исключение составляет всё тот же Позов, который, кажется, вообще не понимает, что здесь забыл. Сразу видно, непрофессионал.

Нурлан заходит, как гордая птица. Он и сам похож на птицу, тетерева, или дятла. Да, на дятла даже больше. Но осанка у него и правда великолепная — зайти на мостике не каждый сможет.

— Ох, милый, — сразу меняет голос Стас, обращаясь к нему вычурно ласково и до того сладко, что у Нурлана должна слипнуться жопа, — мы так вас ждали. Вы как раз успели к генеральной репетиции.

— Да, — соглашается Нурлан моментально, — мы успели как раз.

— Милый, прошу прощения, но… Мы? — мешкается Стас.

— Я и мой актёрский талант.

Ещё из ряда правил актёров: если не напоминать, насколько ты талантлив, люди могут об этом забыть и усомниться. Правило позволяло вставлять упоминание таланта в любой контекст.

— Ох, простите, милый, я заработался, — сразу же извиняется Стас.

Нурлан на это никак не отвечает. Вместо этого он проходит мимо остальных актёров, одаривая их нечитаемым взглядом, будто блок поставил. Но и не очень-то легко рассмотреть взгляд человека, когда смотришь ему в лобок. Он останавливается перед Арсением и принимает позу нормального человека. Арсений вторит его движению. Они с минуту изучают друг друга как профессионал профессионала, и вся труппа замирает, наблюдая за этим. Они друг другу кивают, что означает распознание главного партнера по сцене и обмениваются актёрскими поцелуями в щеки. Нурлан после этого ещё и сплевывает. Да так натурально, что на полу остается слюна.

— Ну, если мы всё закончили, — подытоживает Стас, предлагаю перейти к репетиции. — Тем более, что в этом году наш театр выбран в качестве разогревающего на параде трех солнц.

— Это че я, перед королём выплясывать буду? — тихо, но так чтобы услышали все, спрашивает Дима.

В труппе начинается политическая дискуссия, в ходе которой некоторые поражаются, что этим континентом ещё кто-то правит. Арсений сам в шоке, но решает не подавать вида, что у него успешно получается, при условии, что стоит он с открытым ртом.

— Коллеги, — начинает Стас, стараясь переорать труппу, — давайте не будем беспокоиться по этому поводу. Правит и правит, на нас это никак не отразится.

— И то верно, — резко соглашается кто-то из труппы, после чего дискуссию почти моментально прекращают. Только эхо пересказывает всё, что только что было сказано. Кажется, кто-то в процессе жаловался на геморрой.

— Давайте прогоним спектакль с самого начала! Начинайте.

Нурлан начинает первым, и спасибо ему за это, потому что Арсению больше не придётся восстанавливать дыхание после каждого перемещения с пола на ноги. Заодно он выясняет, какая у него из главных ролей.

Вот раньше были спектакли, где главная роль была всего одна, удобно было, не то, что сейчас их навтыкают по пятнадцать штук, и торжества уже не испытываешь. Но Стас кажется из той породы режиссёров, которые придерживаются консервативных взглядов, значит больше трех точно не будет.

Заканчивается всё также быстро, как и началось. Стас с Катей смотрят на них всех одутловатым взглядом, будто не совсем поняли суть происходящего, но это нормально. Такая же реакция должна быть у зрителя. Так сказать, надо дать ему распробовать спектакль со всех сторон, позволить обдумать все действия, и прийти к выводу уже у себя дома. Но это произойдёт, если зритель благородный, и не ограничивает свой мозг тремя мыслями в день. В старческом возрасте — полторы.

— Что ж, пока мне всё нравится, — заключает Стас. — Давайте вы ещё раз потом самостоятельно пройдетесь по тексту и вечером сделаем предпоследний прогон. А завтра у нас будет генеральная репетиция.

Труппа ему в ответ только кивает и расползается, как муравьишки по ферме.

***

Искать выход из театра по знакам Арсений перестал ещё вчера, поэтому сейчас идёт, ведомый запахом свежей выпечки, который приводит его вообще чёрт пойми куда. Запах исходит из шкафа, где-то за стенкой. Но Арсений, наученный годами в магии, научился доверять своей интуиции. В таких шкафах всегда есть какой-то механизм, позволяющий открыть потайную дверь. Ему, не совсем понятно, зачем делать выход таким сложным, но он сваливает всё на особенность театра.

В итоге в углу шкафа действительно расположен какой-то доисторический рычаг, к которому приклеена пожелтевшая записка «Давить вниз, влево-вправо не дергать». Арсений так и делает, уже готовясь выйти из театра, в гордо поднятой головой. Но вместо этого открывается проход к очень длинной лестнице. Даже перил нет.

Запах только усиливается, и шепчет Арсению на ушко, что там очень вкусно хорошо и приятно, на что желудок недвусмысленно урчит.

Он повинуется своему чутью и чуйке (с осязанием у него всё хорошо) и идёт вниз по лестнице. Арсений может точно сказать, что никогда не слышал, чтобы камень скрипел, но смахивает всё на задумку архитекторов и сокращенный бюджет. Глазомеренье подсказывает, что спускаться ему порядка десяти минут, или семи, если перешагивать через ступеньку.

Да, замороченный выход у них. Через такой Арсений ещё не выходил. Но всяко будет лучше вчерашней ситуации, когда он вышел через вход и пришлось заново искать дверь.

На голову падает увесистый камень, но сразу отпрыгивает, как резиновый мячик, от волос Арсения. Он смотрит на это одновременно грустно и радостно, потому что вроде его шапка и спасает в некоторых ситуациях, но всё равно как-то неудобно заставлять камень совершать несвойственные ему движения.

Спустя недолгое время, которое ощущается продолжительным из-за скуки, Арсений видит длинный коридор. У архитектора явно было что-то не то со вкусом.

— Черепаха, ну кто такое уродство конструирует? — вырывается у Арсения, на что ему никто не отвечает. Удивительно.

Арсений опять идет еле-еле, потому что устал за сегодня. И вообще, актёрская комната могла бы стать неплохим съёмным жильём. Удобно, и на выходы тратить время не надо, а главное, к работе близко. Шаговая доступность, так важная для любого уважающего себя человека. Но Арсений человек упорный, поэтому идёт до конца коридора, смакуя мысль, что надо бы завтра подойти к Стасу с этим вопросом. На вкус мысль пресная.

Попов, нынче Царёв, как он называл себя в мыслях, идет упрямо, переминаясь с ноги на ногу, и проклинает весь бренный мир, а в особенности одного архитектора. Но не всерьез, от проклятия очень сложно отмыться, поэтому в голове он меняет слова местами, чтобы человеку не пришлось от него отмываться четверо суток (столько нужно провести в ванной, чтобы смыть с себя то, что на него насылает Арсений).

Запах резко куда-то пропадает, что очень расстраивает. Арсений грустно вздыхает, выражая этим своё негодование, но выходит слишком манерно, поэтому он быстро собирается и издает настоящий стон отчаяния. Да, с грустью ему ещё предстоит поработать.

— Ой, вам плохо? Может воды?

Арсений совершенно не обращает внимания на того, кто спрашивает это, потому что сейчас у него в голове репетиция грусти. Почему бы и нет, если он всё равно не занят чем-то важным?

— Нет, спасибо. Меня разочаровал пропавший аромат булочек, а я, знаете ли, сегодня не обедал!

— О, серьёзно? — В голосе слышится одновременно насмешка и раздраженность. — Не изволите ли повернуться и взять у меня одну? Я их пеку каждый день, да рот не доходит откусить.

Арсений поворачивается и улыбается искренне на предложение взять небольшую булочку. И тут же расстраивается, потому что никаких булочек у молодого человека нет. Как раз самое время проработать скандал.

— А зачем вы тогда предложили мне булочек, если у вас в руках нет булочек?! — истеричным тоном начинает Арсений, про себя отмечая, что из него отличная истеричка. — И это ещё не все, молодой человек, вы вообще в курсе, что висеть в воздухе, как минимум, некультурно, а как максимум, вульгарно? Кто вам дал такое право? — Человек выглядит настолько изумленным, что комично открывает рот. — Муха залетит, вам мама в детстве такого не говорила? Значит я скажу!

И как по волшебству, и с легкой руки Арсения, в воздухе появляется муха, пролетающая сквозь открытый рот. Нет, не так — насквозь.

— Вы ещё и бестелый! Ну какое неуважение к себе!

— Да какого чёрта? — возмущается человек вполне громко.

— Не упоминайте чертей всуе! Им, между прочим, много не надо, чтобы появиться — я в этом разбираюсь.

— Тогда какого хера вы меня видите? Двадцать лет здесь живу, никто до такого не опускался!