эпилог (1/2)
Его любви исполнилось пятьдесят, и удивительно, но речь даже не про коньяк или какой-нибудь дорогой вискарь. Андрею, блин, стукнул полтинник! Понятно, что Князев дороже любой алкашки, но новость поистине сенсационная. Более ошеломляюще только то, что Горшенёв и сам скоро разменяет свои полвека. Миха об этом совсем не думал, не ощущал тяжести прожитых лет, ответственности за молодёжь и стремления выглядеть «достойно», пока однажды под самый вечер Князь не начал его настойчиво домогаться, Горшенёв тогда прямолинейно рубанул: «Чё, Андрюха, седина в бороду — бес в ребро?» — а тот не промолчал, напомнив, что Михаил Юрьевич тоже совсем не мальчик.
Поверить в такую наглую ложь было сложновато, поэтому Миха встал, расправил плечи и глянул в длинное зеркало, где, правда, отражался некий Михаил Юрьевич — приличный, опрятный и пугающе мудрый. Миха, не долго думая, взял с полки предмет потяжелее, замахнулся и разбил Михаила Юрьевича, ко всем чертям, а потом выскочил из дома без мобилы, паспорта и какого-то плана действий. Шатался по улице и думал о своей тайной страсти — о смерти и о том насколько эта дрянь хороша, если после стольких лет Мише всё ещё хочется кинуться к ней в объятия.
Горшенёв не замечал за собой каких-то «дедовских замашек», потому что никогда всерьёз не задумывался о подобного рода дурости, но сейчас он вертел эту мысль в голове и ужасался, что, да, он мог выбрать сон вместо очередной попойки, да, он стал куда более привередливым в еде и, да, умирать молодым теперь уже слишком поздно.
А Князь ещё боится всё время, что Миха снова свяжется с барыгами, ага, бля! И что он купит? Валерьянку? Таблетки от давления? В пизду всё.
Естественно, Андрей наученный предыдущими выходками без труда нашёл Миху в доме их общего друга (уже не у Шурика, как это было по молодости), сел к нему близко, пока хозяева суетились с угощением, расставил привычно ноги и закинул руку на спинку дивана за Горшенёвым. Стало спокойно.
— Куртку твою принёс, — сообщил Князев, поворачивая лицо к Михаилу. Миха кивнул и потянулся за горячим чаем.
Вышли вдвоём на улицу. Горшенёв просунул руки в рукава куртёшки, поднял воротник, чтобы не задувало так сильно. Подумал, как это со стороны выглядит — Князь ищет его по всему городу, чтобы отдать куртку и забрать его куда-то с собой.
— Чё мы как два старых педика?
— И чё теперь, разъезжаться будем? — Андрей даже хмыкает, чтобы не получилось слишком серьёзно. — Помнишь как дело было? Лет в тридцать?
Вроде, им тогда обоим перевалило за тридцатник, и Горшок дал себе шанс пожить немного по-человечески — женился, ребёнка сделал, дом купил красивый, за городом. Андрею нравилась его жена — хорошая, ласковая, понимающая — от неё веяло материнским теплом и сладкими духами, а ещё она всегда с радостью принимала в доме Князя с его семьёй. Потому что Андрей тоже не постригся в монахи и не стал куковать в одиночестве, правда, опомнился он быстрее, чем Миха. Тот держался за свой брак до последнего. Не уходил даже, когда понял, что ни целительная пизда, ни горячий борщ его не спасают.
— Самые нормальные три года жизни, ё-моё, — Горшенёв ни о чём не жалеет, вспоминая это время с ностальгией и теплотой. — Нахуй я с тобой связался? Щас бы уже отмучился и всё. Кирдык.
Андрюха ржёт вместо того, чтоб обидеться. Андрей, вообще, не чувствовал никакой тоски по жизни — он тащился от своей блестящей крутости и от всего, что готовил ему грядущий день. Даже удивительно, что среди этой полной чаши и гармонии нашлось место для Горшка с его головняками и попытками избавить мир от себя же.
— Ворчишь, как будто мы с тобой тридцать лет женаты.
— Разве что не женаты, — бурчит Миха, вылавливая взглядом номер подъезжающего такси.