качели в пустоте (2/2)

Князь ошарашено пялится на Горшнёва.

— Да чё там, ну, — Миха замялся, но быстро сбросил с себя неловкость. — Он болтает направо и налево, что я ему как будто важен, ну, понимаешь да? А на самом деле его нихуя нет, когда… ты поняла когда.

Нечитаемая эмоция на лице Князева к концу тирады оформилась в раздражение.

— А чё я должен каждый раз, сломя башку, бежать и спасать тебя? — Андрей хмурит лоб, но не повышает голоса. Говорит так обстоятельно. С расстановкой.

— Да ничё ты не должен, блять.

— Ну, спасибо.

Они замолчали, а психологиня сделала пометку на чистом листе.

— Андрей прав. — Миха почувствовал себя преданным и собирался показать это так, как он может, но психологиня быстро продолжила: — Ничего не изменится в лучшую сторону, если Андрей забудет о себе и начнёт бегать за тобой попятам. Люди, что берут на себя роль спасателя, сами не могут считаться здоровыми и, что важнее, этим они только ухудшают ситуацию. Это не помощь, так, скорее, приближается неизбежное.

Горшенёв сидит, нахмурившись, как капризный ребёнок.

— Получается, что Андрюха заебись всё делает, на самом деле? — в голосе плещется язвительный тон.

— Получается, что в такой ситуации от близкого человека требуется подать руку помощи, когда она нужна. Андрей так и делает, и… — она откладывает блокнот и вновь щёлкает своей ебанной авторучкой. — И что между вами происходит?

Если б кто-то знал ответ на этот вопрос, то всё стало бы куда проще. Миха относил его к категории «неразрешимых», а Андрей…

А Андрей открывает рот и начинает говорить:

— Я не знаю, — пока ничего нового Горшенёв не услышал. — Понимаешь, тут такая штука, что мы точно важные люди в жизни друг друга, но иногда у нас есть разногласия. У кого их не бывает? А, вообще, мы с Михой — отличная команда.

Миха подталкивает Андрея плечом и не сдерживает радостную улыбку.

— Это замечательно, Андрей, но… — она поднимает взгляд к высокому потолку, вспоминая. — Сначала ты сказал: «я не знаю». Что ты не знаешь?

Дотошная ведьма. Князев тянется ладонью к шее и неловко её разминает.

— Ну, не знаю и всё, — он улыбается и съезжает с темы. — Я, вообще, много чего не знаю, допустим, я до недавнего времени думал, что на южном полюсе тепло и пальмы.

Он смеётся, и Миха подхватывает его веселье.

— Андрей, есть причины почему вы с Мишей так старательно обходите эту тему?

Прицепилась, как банный лист. Горшенёв перестаёт улыбаться и лицо его приобретает пугающую суровость.

— Тебе-то какое дело, а? Чё ты лезешь куда не надо? — он скрещивает руки на груди, голова повёрнута в сторону. — Дура, блин. Больная.

Мозгоправка мягко улыбается, как мать, которая видит истерику ребёнка. Горшка это бесит вдвойне.

По Князеву видно, что он хочет что-нибудь сказать, но молчит. В отличие от Горшенёва он привык принимать себя. Возможно, Андрей уже давно разобрался с самим собой, но не мог сделать первый шаг, потому что боялся, что он ошибся. Ведь если они рискнут, а это не будет потом навсегда, то Миха не простит эту ошибку ни ему, ни себе.

— На этом мы сегодня закончим.

Мозгоправка достаёт из сумочки ключ, и у Горшка на это выработался условный рефлекс. Он двигает стул обратно к стене, закрывает форточку и только после этого выходит из помещения. Вместе с Князем они бредут в сторону метро. Андрюха трещит про внезапный творческий кризис, шутит и пытается наступить в каждую встречную лужу, как будто ему вчера исполнилось семь. А потом он останавливается и останавливает Горшенёва.

— Мих, это… такое дело, знаешь… Все мои рисунки про тебя или для тебя, все мои стихи туда же и мысли мои, если честно, — он рвано выдыхает пар. — Тоже.

От такой честности начинает звенеть в ушах. Миха отшатывается, делая шаг назад. Во-первых, он точно не голубой, а, во-вторых, смотрите пункт первый.

В ответ выпадает только растерянное: «Угу».

— Я пойду, а то надо ещё в пару мест заскочить, — Андрей тянет руку, чтобы похлопать по плечу. — Тогда завтра на точке свидимся.

У него расстегнута кожанка, поэтому Миша хорошо видит тонкую шею с ямками у ключиц. И лицо его, на самом деле, очень хорошенькое, но это ж нормально? Это же не значит, что ему нравится Князев? Просто Горшок хочет, чтобы друг был рядом с ним всю жизнь, да и всё. Что без него он утонет в неспокойном море жизни. В общем, никакого гейства.

— До завтра тогда.

— Да.

— Я пошёл?

— Иди, чё стоишь?

И он ушёл. И Миша тоже ушёл.

В тот же вечер Горшенёв ублюдочно пьяный изливал душу девчонке, которую привёл домой, чтобы… ну, понятно зачем. Так она оказалась не только доброй, но и умной: сначала дала, а потом сказала, что Миха должен быть с собой честным. Даже по волосам его погладила.

Прошла неделя, потом ещё и ещё. Горшенёва не тянуло к шприцу. Вместо этого его тянуло к Андрею. Возможно, с ним Миша мог почувствовать под ногами берег. Возможно, да, но он боялся к нему примериться.

Ему не говорили, что так можно. Он не видел, чтобы так делали полноценные люди. Хуже сына-рокера, только сын-гомосек, блять, Миха постарался и собрал всё комбо.

Миха говорил, что выйти в окно — это эффектно, но по привычке примерял на себя петлю. Горшенёв всё никак не может перебороть что-то, что сидит глубоко внутри, смерть ему кажется очаровательной и очень молодой. Она обещает, что ему никогда не будет пятьдесят, он не постареет и не будет заперт в дряхлом кожаном мешке из сухих костей и жёлтого жира. Да и Вишес с Моррисоном не отстают, прогоняя ему тоже самое.

***</p>

— Я вчера хотел в петлю лезть, а потом, увидел твой рисунок, ну, на руке, понимаешь да? Подумал, что надо тебе всё-таки сказать, что ты рубашки носишь проститутские, на самом деле, и ещё, что ты мне нравишься. Вот.

Миха выпаливает всё на одном дыхании, без пауз, глядя в лицо Андрея, которого, кажется, вот-вот распидорасит сердечный приступ.

— Ну, я сказал, что надо. Теперь пойду, наверное.

Они сидели на мокрой траве в парке, было сыро и холодно, но Андрей тоже живёт «здесь и сейчас», поэтому дожидаться, пока солнце нормально прогреет землю они не стали. Наверное, Князев онемел от ужаса, ведь они нормально тусили целый день: стебали парней на репе, пили холодное пиво и маялись всякой дурью, а тут новости. Одна лучше другой.

Миха сказал, что уйдёт, но в итоге не сдвинулся с места. Он смотрит на Андрея, который смотрит на него, и их лица предсказуемо сближаются. Горшенёв чувствует, как любовь разворачивается у него под рёбрами, когда Князь улыбается в поцелуй. Ему хотелось развалиться на счастливые атомы.

Суицидник, который хочет жить вечно. Гомофоб, который без памяти влюблён в мужика. Это тоже парадокс Горшенёва.

— А ты будешь жить? — спрашивает Князев, когда они отстраняются.

— Ну… я для тебя постараюсь.

В холодной пустоте были только ржавые качели и сидящий на них Горшенёв, а потом пришёл Андрей и они целовались.