успокой меня заново (2/2)

— Психолог — красивая тётка.

Горшенёв согласно кивает, отворачиваясь, к той самой «красивой тётке».

-… я же знал, что таким макаром ничего не решишь, но он, с-с-сука… такой тёплый, — один из нариков обнимает себя за плечи. — Я с ним расслабился, наконец-то. Вот укололся и сразу так хорошо, спокойно… Типа, кажется, что пледом накрыли и всё тело гладят-гладят-гладят.

Психилогиня выслушивает и неожиданно обращается к Горшенёву.

— Михаил, ты тоже испытывал эти чувства?

Горшок ёрзает по стулу и складывает руки на худой груди.

— Ну, типа того, да, — он смотрит насторожено исподлобья. — А чё?

— Это твой друг? — мозгоправка переводит тему, кивая хорошенькой головой в сторону Князева. — Его рисунок ты выбрал для татуировки?

Князев оживляется, распахивает широко глаза и тормошит Горшенёва за плечо.

— Мих, татуху-то покажи.

Миха по-началу отмахивается, а потом оголяет кожу.

— С ума сойти! — восхищается Андрюха. — Голова-пень!

Улыбка сама приклеивается к лицу, Горшок неосознанно склоняет голову к Князеву, касаясь его своим виском. Это доверие, наверное. Тем временем психологиня обращается уже сразу ко всем.

— Отказавшись от такого сильного удовольствия, вы остаётесь наедине с пустотой. Один на один с раненым ребёнком внутри вас, — она раздёт листы с опросниками и незаточенные карандаши. — Для того, чтобы с этим справится, нужно найти новую зависимость — тёплую и исцеляющую. Многим помогает религия. Те, кто находят Бога…

Горшок морщит лоб и отрицательно машет непричёсанной головой. Он не верит, что апостол Пётр проведёт его через жемчужные врата и во все эти сказки про мягкие облачка.

— Как я найду Бога, если его нет?

— Найдите человека, — не теряется мозгоправка и добавляет: — Главный закон дружбы — не оставайся в стороне

Внимательный взгляд врезается прямо в Князева.

***</p>

Андрей рисовал. Искал в красках нужный оттенок, а в людях — самое лучшее. С таким мышлением он был в безопасности. Князь был полностью здоровым. Он абсолютно нигде не сломлен и в его глазах не плескалась та красивая боль, за которую все любили Горшенёва.

Они с Михой затихают до конца занятия, не говорят ничего, ни друг другу, ни остальным. На улице он достаёт початую пачку парламента, предлагает Михе, но тот выуживает из безразмерных карманов свои. Он втягивает щёки, смакуя дым и привычно щурится.

— Она иногда такую хуйню болтает, — Мишка злиться, рвёт листья с деревьев и крошит их почти что в труху.

Князев коротко кивает, жмёт другу руку, и хлопает меж лопаток. Дела. Надо идти домой, к родителям. Потому что ветер усиливается и, кажется, что скоро начнётся ливень. Потому что ему есть над чем подумать.

Без психологов Андрей догадывался, что порою Мишке просто… невыносимо. Видел его надлом и боль, которая выше его головы, но Князев не знает, чем он может помочь. Никто не говорит, что ему нужно сделать.

Мама зовёт на ужин.

***</p>

На следующее занятие Горшок не пошёл. Он, в принципе, не собирался там появляться. Вместо этого они собираются на хате у Балу, чтобы заценить его новую новую девушку. Ну, понятно, что ей так не сказали, для неё это просто очередная пьянка питерских рокеров.

Вишес надоедливо шептал «давай заторчим», но Миха отмахивался, глуша его голос в портвейне и сигаретном дыме. Князь нарисовал на ладони лицо какой-то стрёмной тёлки с красными губищами и уверенно положил её себе на пах.

— Насилуют! — Андрюха прикалывался, отбиваясь от собственной руки.

Яшка неожиданно подавился и у него носом пошло вино. Ржали больше с этого, чем с представления Князя. Горшок отвлекается, доказывая Балу и его девчонке, что жить надо сегодняшним днём, и копить ни на что не надо и планировать куда-то наперёд. У барышни было другое мнение, но она ещё не знала, то победить в спорах с Горшком — что-то на грани фантастики. Больше шансов, что планеты вдруг встанут вряд, чем то, что Миха откажется от своей идеи.

— Мих, поговорить надо, — Князев подходит уже немного навеселе, но на ногах ещё держится довольно твёрдо. Даже язык не заплетается.

— Ну, пошли.

Голова лёгкая, они выходят в коридор, не включая свет. Андрей прячет руки в карманах, как будто Миха снова кинется их целовать. Из комнаты слышится смех, но здесь только они вдвоём и от этого накатывает странное волнение. Ощущение, будто что-то зудит у горла. Горшенёв переминается с ноги на ногу, собирается торопить Князя с его разговорами, но тот начинает раньше:

— Больно бить татуху?

Миха расслабляется сразу.

— Чё, про это хотел спросить?

Князь стоит в своей чёрной рубашке нараспашку. У него все рубашки нараспашку — расписанные для концертов, например. Выставляет на показ шею и призывно торчащие ключицы. Горшенёв чувствует, что мысли утекают не в то русло и отводит взгляд.

Сдались ему княжеские кости?

— Я, вообще, про занятие то хотел сказать, — Горшок настораживается, обращаясь в слух. — Она ведь не хуйню тогда сказала.

По телу снова пошёл зуд. Чесалось будто бы всё внутри.

— И чё?

Миха приподнимает брови, то ли жалобно, то ли с бешенством. Он сам не до конца понимает.

— И чё-чё? — повторяет за ним Андрей. — Давай я теперь с тобой ходить буду.

— Нахрена?

Время замирает в ожидании. Миха дёргает плечом и чёрные угли его глаз выжигают в Князеве дыру.

— Ты — мой друг. Я разделю с тобой твои загоны, — он в один шаг подходит, чтобы сжать Горшенёва в тисках объятий.

Первым делом Миха вырывается. Сначала одна попытка, потом вторая, но Князев держит крепко, и Горшенёв перестаёт трепыхаться. Он как-то разом затихает, прислушиваясь к самому себе.

— Делить ведь не только бабло и сцену надо, — Андрюха продолжает, обнимая, словно удав.

Спокойно. Горшок устраивает подбородок на плече Князева, вдыхает его запах и успокаивается окончательно. Тепло льётся потоком сквозь тело, пульсирует в груди и в животе. Руки опускаются на спину у поясницы, блуждают вверх и вниз, сминая идиотскую рубашку. Ноздри тянут родной запах, и от него Миху мутит ещё больше, чем от дешевого портвейна.

Обмякает, как будто в нём резко ломается стержень. Он сжимает в кулаках чёрную ткань, собирая её в крупные складки. Длинный нос задевает металлическую серьгу и мягкую мочку уха. Миха хочет быть к нему ещё ближе, прорасти в Князева трубками сосудов, вплавиться в него окончательно. Чтобы не только под кожей, чтобы полностью. Целиком.

Губы прихватывают кожу на основании его шеи. Княжеские пальцы ползут от загривка к его волосам, пропуская тёмные пряди на манер расчёски. Давят на кожу.

Миха отстраняется. Он хочет прямо сейчас провалиться сквозь землю, но может только сбежать. Андрей хватает его за предплечье. Держит в том месте, где набит его рисунок.

— Не беги, — тон у него такой, будто ребёнку что-то объясняет. — Мы про это поговорим.

Горшенёв выдёргивает руку из капкана чужих пальцев, отворачивается, замечая взгляд Балу и Поручика.

— Заебали вы со мной разговаривать.