золотые руки (1/2)

Усталость наваливалась на плечи, горбила спину и прибивала к земле. Волоча тяжёлые берцы по асфальту, Миша чувствовал себя выжатым без остатка. Отточенным движением Горшенёв выхватил сигарету из пачки, зажал во рту и с чувством её раскурил. Едкий дым просмаливал его пальцы и волосы, мыслей было много, но все они были ни о чём. После месяца наркологички в крови не осталось никаких веществ, это вроде как хорошо, но на душе было глухо и пусто.

Вчера возле клуба зацепил припанкованую девчонку с глазами жирно подведёнными чёрным карандашом, и она достала пакетик где несколько таблеток манили гладкими боками. Отказать было на удивление легко. Не надо ему ни этой дряни, ни девицы с её плоской задницей.

Миха завязал на поясе рукава косухи и торжественно появился в столовке, где его ждали голодные товарищи.

— Мих, иди поднос возьми и садись, — Балу убирает свою кожанку с пустующего стула. — И чая мне захвати. С сахаром.

— Шур, сахар — зло, — наставляет Горшенёв со знанием дела. — Как наркота, на самом деле.

— Что-то я не помню, чтоб за мешок сахара девки в туалетах отсасывали.

По столу прокатились неловкие смешки, Миха на это однобоко улыбнулся и прошёл за подносом. На самом деле, ему почти не тыкали в зависимость, да и Горшок сам никогда не позволял, чтобы его учили жизни. Он не считал, что наркота — это прям катастрофа, есть вещи похуже. Жить в этом мире — вот настоящая беда, а вещества — это просто способ не думать о его несовершенстве. Воцарись на Земле анархия, Горшенёв не притронулся бы ни к чему крепче пива.

— Жратва хоть нормальная? — спрашивает Горшок, роняя свой поднос, на свободный клочок стола. Суп выходит из-за бортов и смачивает два куска белого хлеба.

— Нормальная, — кивает Поручик, дожёвывая котлету. — Не знаю чё это за мясо, но шерсть вроде бы не чувствуется.

— Да ты просто привык уже, не чувствуешь, — Князь ржёт, прикрывая рёбра от увесистого тычка локтём. — Да всё лучше, чем до Москвы голодными трястись.

Парни молчаливо согласились, погружаясь в мысли о предстоящем концерте. Миха отрешённо смотрел на то, как в полупрозрачной жиже плавают макароны и вяло помешивал их в тарелке. Он не ел.

— Может, ну его, продюсера этого? Может, сами как-нибудь? — на всякий случай уточнил Горшенёв, но парни его быстро уверили в обратном. Миха согласился только потому что сам хотел, чтобы его сомнения развеяли и убедили в нужности мероприятия. Если бы Горшок не хотел, то его бы и в цепях до Москвы не доставили.

***</p>

Всё прошло не так плохо, как могло быть. Концерт отыграли средней паршивости, нахамили продюсеру и вписались у знакомых панков на хате. Миха усердно топил желание вмазаться в алкоголе и план работал, хотя вокруг было полным полно соблазнов. Даже Князев сожрал какие-то колёса и скакал по однушке бешенным сайгаком, а Горшенёв глушил беленькую и не понимал почему княжеское безразличие бесит его настолько сильно. Андрей ведь не должен таскаться за ним, как наседка.

Спирт выжигал все чувства, кроме неясной злобы. На Андрюху злиться было не за что, на себя — надоело, а слить эмоции точно надо. В итоге Миха подрался с каким-то залётным неформалом из-за такой ерунды, что сейчас даже вспомнить не может.

— Мишка, ну зачем?

— Видел, как я ему вмазал? — Мишка был явно доволен собой. Осуждающий взгляд Шуры никак не мог этого изменить.

— Как ты ему, как он тебе, как вы друг другу, — перечислял Балу, вкручивая салфетку поглубже в ноздрю. — Да запрокинь ты голову.

Миха послушно откинул голову назад, приложившись затылком о кафельные стены кухни. Лицо, казалось, онемело, но боли не было, только щекотка из-за раздражающей слизистую салфетки. Он потряс головой, отгоняя заботливые руки Балунова. Хотелось видеть перед собой Князева.

— Андрюха там чё? — не выдерживает Горшенёв. — Уже по потолку бегает или успокоился?

Шурик прыскает смехом, поправляет свои прожжённые краской волосы и складывает руки на груди.

— Да отошёл уже. Сначала стихи про Яшку с Поручиком сочинял, теперь тетрадь свою вытащил, показывает что-то, — Шура поднимает вверх указательный палец. — Слышишь притихли как?

Хлопнув себя по коленям, Горшок немедленно поднимается с шатающегося стула и идёт на поимку Князева. Находит Андрея в окружении очарованных слушателей и вскипает за секунду.

— Чего, Дюх, что-то новое придумал, а?

Все оборачиваются, удивлённо глядя на помятого Горшка, а тот с гордым видом доходит до дивана с Князевым, отпихивает какую-то мамзель, пристроившуюся к нему вплотную и сам опускается на пригретое место. Как на концертах. Князев слева, Горшенёв справа. Остальные где придётся.

Он бесцеремонно выхватывает из рук Князева тетрадь, пялясь на исписанные листы. На полях красовались всякие узоры и закорючки, иногда средневековые рожи, иногда голые женщины, что вызывало усмешку. Как будто бабу голую не видел, ё-моё!

Он придирчиво, с выражением эксперта оглядывает каждую деталь, каждую мини-сцену. Горшок готовит себя к безжалостной критике, слова подбирает специально для этого, чтобы хлестануть по княжеской самооценке, но не получается.

— Во! Это заебись! — тычет пальцем в изображение вурдалака, который подозрительно похож на самого Горшка. — А написал что-нибудь?

Он пролистывает на обратную страницу и замирает, впитывая текст. Пьяный мозг усиленно пытается обработать информацию и у него это вполне выходит. Чувство схожее с восхищением почти приподнимает Горшка с дивана.

— Ну… — Горшенёв захлопнул тетрадь, прочитав только первое четверостишье. — Охуенно.

Листы скручивает трубой в кулаке, отказываясь делиться этим прямо сейчас. Горшенёв уверен, что имеет право на эксклюзив, что какое-то время творчество Князя обязано принадлежать ему одному. Потом он сам покажет остальному миру, постарается, чтобы это увидел и услышал каждый первый на континенте и даже за океаном — везде. Миха так и сделает, но потом. Позже.

— Я в парадную выйду, почитаю, что там есть ещё.

— Мы тут говорим «подъезд», — весело уточняет хозяин хаты.

— Ну и хуёво! Хуёво вы говорите, понял?

И выходит, зацепив по дороге бутылку коньяка. В подъезде темно, тусклая лампа почти не светит, и её лучи едва касаются бетонного пола. Миха выбрасывает окровавленную салфетку в самый тёмный угол, нос не сломан, зубы почти все на месте.

Делает глоток коньяка и погружается в реальность, созданную Князем. Перед глазами встаёт фэнтезийный мир с героями, которые зовут за собой. Миха слышит, как закрывается дверь и к нему, топая на несколько пролётов вверх и вниз, подходит Андрей.

— Нормально, Мих?

Горшок кивает, изучая то текст, то рисунок на той же странице, а потом:

— Голова твоя, — Миха не думает. Он поддаётся секундному порыву и касается губами русых волос. — Руки твои, блять, золотые. — губы жмутся к князевским пальцам.