7. «Если проза в любви неизбежна». G, флафф, романтика. (2/2)

— Снег отряхни, — он выполняет послушно, на вид механически. Что там снег, пара пустяков.

На скамейку таки садятся. Правда, друг от друга на разных краях, словно незнакомцы. И опять молчат — говорить-то не о чем. Вернее, есть, но такой разговор еще заведи попробуй. Не начинать же с порога обвинения кидать. Как и извиняться, на самом деле.

Но и в тишине не просидишь с кем-то долго. Особенно когда холоднее будто бы резко стало.

— Как хоть кампания? — вопрос идиотский, сама слышала только что о победе.

— Неплохо, — ответ такой же. Такие завоевания «неплохо» у него. — Константинополь, правда, все меня не хочет принимать всерьез. Видите ли, развлечение со мной ему воевать каждый раз.

— Зря он так, — усмехнувшись неловко. — Ты докажешь еще, что соперник серьезный мы. Что они, турки эти, нам сделают.

— Могу надеяться разве что, — фальшиво-весело. — А сделать… да черта с два им позволю, тоже верно.

— Правильно мыслишь.

— Польщен.

— Есть, за что.

Опять тишина. Тишина-неизвестность. Тишина-ожидание. Слышно, как снежинки на землю падают, как где-то вдалеке снег хрустит. Будто даже холоднее становится — Мария пальцы сжимает в варежках. Уйти бы в тепло, да вот…

Не получается. Или просто совсем не хочется.

— Саша? — наконец, к нему поворачивается. Тут же, правда, на руки свои смотрит. — Я…

— Вы на меня злитесь? — и он обернулся тоже. В глазах светлых надежда, надрыв, Бог один знает, еще что. Если да, то ведь рухнет все.

— Нисколько, — вздыхает Мария. И вправду. — Нисколько не злюсь. Ты же из себя всего лишь вышел, не более.

Он в ответ неверяще смотрит. «Раз нет, то чего три года и шагу не сделали?». Но спросить боится, мало ли, как тогда получится.

— Мне, должно быть, все равно извиниться стоит, — выдохнув, продолжает. — Клянусь, дурных намерений не имел, ничего не хотел плохого.

— А хотел чего?

— Правоту доказать свою, — вздох тяжелый. Словно не сто с лишним лет ему, а все триста. — Доказать доказал, да сам не рад уже был. Пропади они пропадом, декабристы эти, вас только обидел. Мог же обойтись без криков, нет, понадобилось за каким-то чертом!..

Не нравится ей речь эта. Нет, складно, правдиво, видно, что говорит искренне. Не хотел действительно плохого, не думал пугать до ужаса, напоминать тем более.

Но вот не хотел не он один.

— Саша, — громко перебив. — Ты, может, и отличился, но и я сама хороша, — тоже виновата, что ни скажи. — Могла бы личные причины в деловые разговоры не вмешивать, тебя почем зря не выводить. Ты же не мальчишка, чтоб ругаться, право имеешь на свое решение.

Подвигается ближе. Саша то же самое делает, снег стряхнув. Теперь рядом сидят совсем, плечами друг друга касаются. Марии хочется очень прижаться ближе, и даже не потому, что холодно. Нельзя пока.

— Оба мы отличились, — ладонь кладет ему на колено. — Прости меня.

Он привычным жестом накрывает сверху.

— Вы меня тоже.

И за плечо приобнимает, сам к себе притягивает. Носом утыкается в макушку, не сбив снежинки с шапки, руку ее сжимает ласково. Тепло с ним, как ни с кем больше не было. Согревает не пальцы замерзшие и не щеки, от холода красные — но где-то внутри, где сердце. Господи, как по нему Мария за три года соскучилась.

И как вот так, скажите на милость, испугаться могла его, Саши Романова? Он же родной до невозможности, каждый вздох его наизусть известен, теплый, нежный. По-настоящему нежный, от души и взаправду. Абсолютно, вовсе не как…

— Пойдемте в тепло лучше. Замерзнете ведь, уже дрожите от холода.