6. «И братья меч вам отдадут». PG-13, драма, элементы ангста. (1/2)
Мужайтесь! Русского народа
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.<span class="footnote" id="fn_31798774_0"></span></p>
</p>
Лето 1826<span class="footnote" id="fn_31798774_1"></span></p>
— Обязательно разве четвертовать? — Саша листает предварительный приговор. Государю не показали еще, пока столице только. — И не много ли… Господи, тридцать человек обезглавить, что за зверство?!
— Не зверство, Саш, — кивает Мария. — Вынужденная мера.
Потому что чем страшнее восстание, тем показательней подавить нужно. Простое правило, временем проверено. А декабристское восстание из последних — страшнейшее. Настолько, что не верится до сих пор.
Дворяне, привилегированный класс. Все сплошь титулованные, достаток у многих немалый. Имения, души, выслуга военная. И образование, конечно, соответствующее.
Вот эти люди — и чуть переворот не совершили. Одному Богу ведомо, как близко к цареубийству были. Свержение самодержца, может, не удалось бы, но Николая с Михаилом не пристрелили чудом. Черт с междуцарствием вместе с присягой, но…
Но когда Саша после очередных известий чуть со стула в кабинете не рухнул, нешуточно страшно стало. Один спущенный курок — и крах империи. А значит, крах столицы.
Мария за него так никогда не волновалась. Никто за век с лишним не смог так власть сильно пошатнуть. И тут от тех, кого все выделять старались, блага всевозможные давали, дороги на все стороны света открыли… Такой удар под дых. Подло.
Страшны такой подлости последствия. Страшно в бледное, как снег за окном, лицо всматриваться, добиться чего-то пытаясь. Какое там добиться, ладно если два слова свяжет. Угроза власти — боль до звезд перед глазами, сознание в клочки разрывает, приложиться о стенку хочется. Марии напоминать не надо, хорошо слишком знает.
«Милорадович убит».
Саша падает на колени. Генерал-губернатор, вместе французов били.
«Орлова отбили дважды».
Снова падает, только пробуя встать. Об угол стола виском. Конная гвардия, последняя надежда.
«Еще два полка… Гренадерский и Гвардейский».
Тихий, вымученный стон. Опять солдаты.
«Оболенский — новый глава».
Мария встает. Нельзя медлить больше, пора вмешаться. А Саша…
— …смертную казнь ссылкой заменить. Всем тридцати, а лучше и остальным. Половину в Сибирь, половина — Кавказ. Пятерых главных без лишних издевательств повесить.
— Ты в своем уме, Саш?
Это вот он серьезно сейчас? Забыл, как от боли плакать был готов? Как царская семья дрожала в страхе, ожидая пулю словить? Как полк за полком прибывали на Сенатскую три тысячи человек?!
— В своем, не волнуйтесь. Не заслуживают они так жестоко.
Мария заглядывает через плечо. Саша, как ни в чем не бывало, выводит «не согласую, А. П.». Роспись ставит свою, завитушку размашистую. Приписку императору какую-никакую сочиняет, теребя в пальцах перо, только макнув в чернильницу.
Раз — и подзатыльник. Такой, что едва не лбом в стол впечатывает, а чернильница несчастная тут же падает. В брызгах и руки, и платье вместе с подолом, и Сашин мундир с орденами блестящими.
Но это не все.
— Не заслуживают жестоко? — хватает за подбородок, щеки пальцами прижав. Сильно. — А не слишком ли ты лоялен, столица империи?!
Саша запястье ее перехватывает, отпустить вынуждает. Крепко держит — на своем будет стоять.
— Вот именно, — припечатывает. — Именно я здесь столица империи. Мне решать, кто заслуживает чего.
— Чтоб решать, — выдергивает руку. — Головой надо думать.
— А я, выходит, не думаю?
— Было бы, чем еще! — голос повысив. — Цареубийц собрался миловать, да каких! Одна пуля — и нет в России самодержца! Думает он!