4. «Люблю я Кавказ!..». PG-13, флафф, драма, романтика (1/2)
Я счастлив был с вами, ущелия гор,
Пять лет пронеслось: всё тоскую по вас.
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!..<span class="footnote" id="fn_31457319_0"></span></p>
1816-1817</p>
Саша — к лучшему или худшему — создание неумолимое. Потому что Романов. Весь в отца упёртого. Если решил, значит решил. Ни капли жалости, ни толики сомнения. Слово поперёк кто сказал — Сибирь. Что не так пошло — поменять от и до. Москва сгорела чуть не дотла…
— Кавказ, — и улыбается, будто так и надо. — Мария Юрьевна, бывали на Кавказе?
Побываешь тут с вами, конечно. Марии последний век не до разъездов. А кто столицу империи будет воспитывать? Кто за страной смотреть будет, пока столица на войне с Турцией где-нибудь? Вот и выходит, что про Кавказ разве что в отчетах читала. Слава Богу.
— Не имела счастья, — зря, правда, признаётся. — Я так понимаю, отговорить вас не смогу?
— И пытаться не советую, — настроился серьёзно, чтоб его. — Сами же знаете, сплошная польза: воздух чистый, минеральные воды целебные, пейзажи красивые…
— Дела первопрестольной вас не смущают? — если бы смущали, он бы даже не предлагал. Вот и отвечает так, будто наперед зная:
— Для дел вы, уж не обессудьте, пока недостаточно сил набрались, — приобнимает.
— А для поездок, стало быть…
— А для поездок вам силы не так понадобятся, — ну хоть бы докончит дал! — С вами же я поеду, — и улыбается шире некуда.
Вот ведь мелочь! И даже мелочью уже не назвать — сто с лишним лет отроду и Наполеон в свидетелях. Военная столица, имперский символ, какая он мелочь теперь?
— Что насчёт дел столичных? — естественно, уже все указы давно в ящик спрятал. — Считаете, от обязанностей можете убежать?
— Считаю, заслужил отпуск, — и мундир поправляет, приосанившись. Ты перед кем покрасоваться надумал? Глаза разуй. — Сколько с одними французами бился, ещё с турками до того. Одно лето переживёт император.
И целует руку. Не как лет двадцать пять назад, но всё ещё робко. Всё-таки точно уже не мелочь. Спорить абсолютно бесполезно с ним. Если надо, что угодно отложит. Мир остановит вместе с Империей.
Плевать, что Мария безропотно соглашаться не умеет — Саша это с детства знает. С детства же это не то, что его остановит.
Не остановит женская строптивость ни Сашу, ни поезд в Константиногорск.
«Познакомитесь с князем Бештау — приятель мой хороший — покажет все красоты, попроси только». «Удивлён я, что ещё никто о Кавказе не написал». «Однажды, помяните мое слово, поэмы напишут — не зря у турков отбивал по клочку земли»...
— Да вы бы помолчали хоть, — между делом. Даже не в упрёк, просто разговор разбавить. Вернее сказать, монолог.
— Простите-простите, заболтался совсем, — неловко замолкает. Но это секунды на три тишина, не больше. Потом тему придумает новую, и тут уж извольте, Мария Юрьевна, слушать.
А Мария Юрьевна и не против. Ей, честно сказать, скучно было бы без этих речей. Без Саши вообще скучно, если задуматься. Сидит напротив, рассказывает что-то вдохновленно про талант юного Пушкина, глазами блестит своими серыми.
Как петербургское небо. И — по приезде становится ясно — как туман над вершинами гор.
Дыхание захватывает. Огромный курящийся Машук, пятиглавый Бештау, белеющая цепь заснеженных вершин — вблизи Казбек, а дальше виден Эльбрус. Над головой бескрайняя лазурь, а у подножия гор цветущие сады. И новый городок, кипящий жизнью — Константиногорск — далеко-далеко, едва видать из окна кареты.
— Это всё ваше, — лучезарно улыбается Саша. — Для вас отвоевывал — вам здесь и гулять.
— Только мне?
— Если захотите, никого кроме вас не останется. Все-все-все исчезнут!
— И даже вы? — кокетливо. Да так явно, что наповал:
— Если будет так угодно, — смутившись. Хочется ему продолжить, что надеюсь, не будет. Только стесняется слишком.
Оно и к лучшему.
— Не будет, не волнуйтесь, — уверенно. — До всех остальных мне дела нет. А вы, Саша, — накрывает своей ладонью его. — Оставайтесь.
Оставайся. Должен же кто-то краснеть как свёкла после таких простых жестов. Нужно же Марии Юрьевне кого-то выслушивать целыми днями.
А именно этим заниматься и приходится. Горы, вне сомнений, прекрасные, но не наездишься каждый день. Пару раз в неделю разве что. А остальное — воду пей целебную, да в общество входи местное. Водяное, не иначе.
Саша, впрочем, водяному обществу не нравится совершенно. Между прочим, петербургский слёток, фамилия знатная, мундир генеральский. Не ссыльный, не со службы, в достатке живёт точно. Еще и красив как император: высок, строен, черты выразительные. Весел, приятен, танцевать научился даже.
Только вот дочку за него не сосватаешь, волочиться не будет ни за кем. По уши в княжну Марию — как здесь прозвали — влюблен. Ни одной девушки больше в этом мире не видит, ни на какое личико милое не взглянет. А княжна Мария ему ни слова, ни полслова в ответ.
— Зачем такие только приезжают, mа chérie <span class="footnote" id="fn_31457319_1"></span>? — вдовствующие княгини друг с другом судачат. — Глаз мозолить, не иначе!
— Лишь бы себя показать, даром что Марию свою на руках бы носил… Ему-то что здесь делать, не ссыльный и не ранен…
— Chère madame<span class="footnote" id="fn_31457319_2"></span>, позвольте? — Марии позволение незачем, для порядка разве что. — Разве в горы одним ссыльным и раненым можно? Да ещё без sujet d'adoration<span class="footnote" id="fn_31457319_3"></span>, чтоб интереснее было смотреть?
Конечно, нахалка. Сама с кем говорит не знает, тоже незнамо что здесь забыла, да ещё самому Романову не отвечает взаимностью. Мария никакому обществу не приходилась по душе, местному — тем более. На них ещё угоди. Знать теперь будут, как косточки всем подряд перемывать.
Зато девушки поговорить с ней любят. Саша хоть совсем одну её не может оставить, умеет исчезать, когда надо. Наловчился. Небось Камалия помогла.
Исчезает, кстати сказать, к князю Бештау — Константиногорску самому. Что уж он в нём нашел, неясно. То ли к основанию руку приложил, то ли себя с полвека назад в нём видит. Бештау же как раз на столько Саши младше<span class="footnote" id="fn_31457319_4"></span>. И смотрит на него восхищенно, в рот разве что не заглядывает, каждое слово ловит.
За своим языком, правда, не следит.
— Ваша, Александр Петрович, princesse Maria<span class="footnote" id="fn_31457319_5"></span>, — подражать пытается, сам ни бельмеса в французском. — Красавица, несомненно…
Саша молча выпивает вина. Ну и Марии попутно глазки строит — мол, про вас говорят, чуть вслушайтесь, комплиментами начнут сыпать. Какие, правда, от Бештау комплименты, если он только местных да черкесов видал.
— Как беленькая кобылка, — резко бокал замирает в руках. — Хорошенькая, изящная, без хозяина не останется.
— Вы себе что позволяете?! — вспылил. И, видать, не на шутку. — Как так о женщинах можно говорить?
— А… — а что он, собственно, не так сказал? Горцы только так оценить и могут, у них лошадьми все измеряется. Марии не обидно даже. Скорее смешно.