3. «Не отдали б Москвы». G, Hurt/Comfort, элементы флаффа. (2/2)
А заслуги-то действительно впечатляют. Так отбросил французов, что они и думать про Россию забудут. Да ещё и бонапартизм во Франции теперь далеко и надолго преступление против закона. Что там русско-турецкие войны? Какой Константинополь? К чёрту.
Империя выстояла.
Петербург выстоял.
— Молодец, — улыбается наконец Мария. — За такое и похвалить не лишне, знаете ли.
Тихонько сжимает его ладонь пальцами. И, насколько силы позволяют, притягивает к себе. Сам виноват: не отпустил вовремя. Терпи теперь, пока волосы треплют.
Давно хотелось, между прочим. Но статус строгой наставницы разве позволит трепать кудряшки? Несолидно, да и слабость почувствует. Проблеск человечности в ней заметит — и какой авторитет потом? А сейчас авторитет не так и нужен. И можно наконец в прическу пальцы запустить. Тёмные волны жестковаты, конечно — Саша не барышня всё-таки. Но зато густые, красивые. Одно удовольствие.
— Вы хоть глаза на меня поднимите, — посмеивается Мария. — Столица вы наша, Александр. Российская гордость… Ай!
«Гордость», неудачно двинувшись, задевает ожог. Неширокий, на его счастье. Неожиданно больше, чем больно.
— Простите! — хочет рассыпаться в извинениях, но не дают:
— Ладно вам, — хватит уж с него. — Говорю, посмотрите на меня хотя бы.
Долго просить его не надо — послушно смотрит.
И как-то… Чувство, что совсем собой не горд. Горд Россией, доблестью армии, кутузовскими планами и исполнением превосходным. Чем угодно, кроме своих заслуг.
Из-под растрёпанных завитков на лбу блестит виновато-печальный взгляд. Задерживается не на Марии — но на каждой повязке на теле, на каждой царапине и маленьком шраме. Саша зачем-то зачарованно обводит пальцами лицо, натыкаясь на красный след на прежде румяной щеке.
— Господи… Простите за всё.
Почти роняет голову, едва столкнувшись глаза в глаза. Взгляд падает вниз, куда-то на простыни и нервно сжатые руки.
— Саша? — недоумённо. Может, немного обеспокоенно. Ну всё же хорошо было, чего ты…
А он без слов хватает за руку, прижав к груди ладонь. И, кажется, дрожит ещё сильнее. Боится, что ли?
— Я не хотел, — сдавленно. Дальше, видать, не хватает слов.
— Не хотели, — повторяет непонятно зачем. Хоть тишину заполнить. — Никто бы на вашем месте не хотел. Но выбора, сами знаете, не…
— Был выбор! — горячо-надрывно.
— Саша, какой?
— Какой угодно!
— Сдаться Наполеону? — холодно.
— Не сжигать Москву! — громче, чем стоило бы. Так громко, что шикнуть на Сашу приходится.
Потом только смысл фразы доходит. Вот, значит, к чему оно всё.
— Считаете, неправильно? — лукаво. — Надо было как есть сдать? Целый город с припасами и народом?
Саша до боли сжимает её пальцы.
— Или, может, не сдавать вовсе? Сразу всю Россию французу тогда пришлось бы. Вы — вот лично вы — на это готовы?
Молчание. Только лишь ладонь — светлую, теплую — сдавливают сильней холодными руками.
— Либо Москва, либо Россия, — как данность. — Столица должна жертвовать, пусть даже…
— Я бы нашел третий выход, — убежденно. — Пару дней помедлить, и всё бы обошлось<span class="footnote" id="fn_31192842_2"></span>. Но у нас часа не было лишнего, поставили перед фактом… Шанса не дали что-то обдумать.
— И не дадут. Это люди. У них времени нет, им не отпущены столетия. Особенно если речь о войне.
— Всё равно, — отворачивается. Да что за наказание с ним, подумать только. Не принять простой истины — это же…
Маленьким столицам так свойственно.
— Не всё, — и никогда не будет всё. Никогда всё не будет равно. Это истори. Это движение. Это круговорот, где повторяется каждый чих и одновременно нет однозначных повторов.
Это то, что нужно принять.
— Отпустите, Саш, — и вновь проводит по волосам. Раз, другой… Ну улыбнись. — Я вас ни капли не виню. Вы поступили как столица. Больше вам скажу, — мягко улыбается. — Россия вами гордится. Я вами горжусь.
— Вы… Правда? — заплачет сейчас. Конечно, правда. Ты ещё сомневаешься?
Мария кивает. И стирает одну за другой слезинки с его лица.
— Не о чем тебе плакать. Всё сделал правильно.