1. «Фелица». G, драма, романтика. (2/2)
Романов, конечно, не картежник. А Мария — не хитрец-туз.
Но, как минимум, дама черв.
— Верно, — опомнился? — О чем желаете?
— Тут уж вам, Саша, решать, — не будет она облегчать. Да и потом, если уж о чем и желает…
О том, что хватит с нее вальсов! Хватит Европы где не надо, хватит балов и юбок, хватит дворцов и фонтанов. Хватит Романова, который извиниться и не подумает за то, что родился.
«А кто бы подумал-то?» — в духе Камалии мысль. Дескать, ну разве виновато дите в рождении?
Виновато. И еще как. Никто его не просил.
— Вы стихи любите? — не дает, зараза, подумать спокойно.
— М? — а какая дама не любит. — Смотря какие, — не вздумай любовное зачесть, если в живых остаться хочешь.
— Зачитать вам из нового? — а из чего ж еще-то, Петербург же у нас пристанище литераторов.
— Зачитайте, — «раз больше ничего не можете».
Марии, конечно, даром не сдалось это новое. Но Евангелие ей Романов зачитать по памяти не сумеет. Потому что хоть и священная книга, вряд ли запомнил. Не читал эти строки лихорадочно на ночь, не лил слезы с Божьим словом в обнимку. Не знал того чувства, когда Библия — вся надежда.
Узнает когда-нибудь. Тогда только станет столицей. Выше всех людей, самого императора включая. Выше смерти — хочешь, нет, но живи, пока жива страна.
Ты царь. Но все тебе цари.
Богоподобная царевна</p>
Киргиз-Кайсацкия орды!</p>
Которой мудрость несравненна </p>
Открыла верные следы… </p>
— …Тебе единой лишь пристойно, Царевна! свет из тьмы творить, — и впрямь совсем новое. Хотя и известное половине империи точно. — Деля Хаос на сферы стройно, союзом целость их крепить…
— «Фелица», Саша?
Ужасный выбор. Дерзнул, видите ли, Державин в забавном русском слоге. Лишь бы выслужиться да выделиться, хоть императрице и понравилось очень.
Мария не императрица. К счастью.
— Имеете что сказать против? — прервался. — Боюсь, мой литературный вкус…
— Вы полагаете, что обладаете им?
Оступился. Но продолжает вальсировать мужественно. Минуты две осталось, на сколько тебя хватит?
— Должно быть? — и без того движения неуверенные были, сейчас того пуще. — Вы, конечно, не согласитесь… когда вы соглашались?
А с чего ей соглашаться-то? Из вежливости или нежелания столицу в дураках оставить?
— Незачем? Безусловно, незачем, — ты мысли читать взялся? — Но, может…мх!
Наступает на подол носком ботинка. Нечего разглагольствовать ни о чем, пока танцуешь. В принципе разглагольствовать нечего, пользы от этого никакой.
— Мария Юрьевна, господи, прошу извинить! — судорожно. Знает прекрасно, что извиняться глупо, так нет же. — Не повторится больше, не…
— Саша, вы так говорите каждый раз, — «еще как, да не по разу».
Но смотрит на нее так впервые. Как будто все-все понимает, но по-другому не может.
В глазах у него — разочарованность, боль, шторм на Неве и потоп на Васильевском.
Не в Москве, и черт с ним.
Вальс кончается. Романов заканчивает с честью — целует руку, благодарит как стоит. Нет-нет, да взглянет на след на ткани подола. «Заплачь еще», сказать хочется.
Не разжалобишь грустными глазами, не сыграешь растерянным видом. То, что продолжаешь молча — совсем не трогательно. И сказать тебе нечего, и не сказать нельзя.
А Марии совсем, совершенно безрадостно. Хотя все по ее счету вышло.
— Саша.
— Да?
— Прием через три дня. Котильон.
Не опозорься, столица империи.