1. «Фелица». G, драма, романтика. (1/2)
1782-1783, </p>
Санкт-Петербург</p>
Балы Мария безбожно не любит.
Идиотская европейская выдумка. Мало им моды на французское,
так еще это. Платья эти, костюмы, котильоны, от которых разве что на стенку не
хочется лезть, полонезы, мазурки…
И вальсы. В начале, в конце — а не повезет, так и в середине — бессменно вальсы. Попробуй покажи, что скучно на балу, если вальс. Без кавалера как ни крути не останешься, стоит глаза прикрыть.
Нужны вот ей кавалеры. Она, может, и не столица теперь, да все с них толку нет.
— Мария Юрьевна, — сквозь музыку. — Позвольте пригласить?
С одного разве что есть.
— И с чего вы, Саша, решили, что я позволю?
Романов. Александр Петрович, столица империи новая. С глазами блестящими и в мундире парадном. И в белых перчатках замшевых. Как на свадьбу вырядился, чтоб его. Сотня лет еще не стукнула, а уже рисуется, мелюзга петровская.
— Не думаю, что имею здесь право решать, — от одной ее фразы тушуется. Скажи спасибо, что не арифметику спрашивают.
— Не имеете — не решайте, — отрезает сразу. — Сколько раз вам повторить? Не можете, так отступитесь, — «меньше потеряете». Ей тоже так одно время твердили, не лыком шитая. В войне, в стратегии, в договоре любом. Не можешь — отступай.
— Отступлюсь, раз желаете. Только прежде… — руку ей протягивает. Галантно, по-джентльменски нежно. Потому что дама, с дамой иначе нельзя.
— Один танец, — а по глазам видно, как отказа боится. Привык давно к ним, все равно боится. Что тут сделаешь, мальчишка.
— Саша… — ну это верх неприличия, даму перебивать!
— Один, клянусь, — святая наивность. Мария Юрьевна, значит, тебя видеть не хочет, а ты вальсы предлагать. Хоть один, хоть десять.
— Перебьетесь, — холодно. Наверное, даже морозно. Нечего ерундой заниматься.
Он уж и не знает, как так ответить, чтоб никто не обиделся.
Давай-давай, попытайся.
— Увы, — улыбается как-то заговорщицки. — Боюсь, что перебиться не смогу.
— Я бы наглеть не советовала, — в эту игру двое могут играть. И Мария пока выигрывает.
— Столице положено чуть больше наглости, — да кто тебя столицей назвал, недоросль ты чертов. И что, что Петр провозгласил. — Прошу вас…хотя бы раз.
Такие глаза несчастные. Думает, если приглашать постоянно, то падут стены крепости. Или просьбами вечными возьмет, или Марии Юрьевне надоест отказывать.
Впрочем, он в чем-то прав.
Тянет руку. Неохотно, подчеркнуто-надменно, на него не глядя. А Романову и того хватает, чтоб засветиться:
— Благодарю, — сверх приличий ее ладонь сжимает. — Мария Юрьевна, чем мне…
— Не обольщайтесь. Только потому, что вы столица.
Только потому, что каждый бал одно и то же. Один раз станцует с ним, один раз раскриткует на чем свет стоит за танец неумелый — а какой еще, сама учила вальсировать — и дело с концом. Не подойдет к ней эта мелочь больше никогда. Пускай обижается, не ее дело.
Заслужил.
— Как вас отблагодарить за щедрость? — ты еще заикаться начни, не хватало вот.
— Ноги мне не отдавите хотя бы. И по подолу не топчитесь, — ловит разочарованный взгляд. Помнит она, как он два шага в такт сделать не мог, прекрасно помнит. И что, что сама век с лишним танцевать училась.
Ей можно. Ее статус заслужен был честно, потом и кровью. Ей мелкую оплошность любой простит, потому что с княжной Московской плохи шутки.
А раз… этот столицей родился — права на ошибку нет. Мария не будет этого права давать. Потому что достойным еще надо стать для этого.
Начинают вальс играть на скрипках. Романов не дурак, возможность упускать. Подхватывает мелодию, в центр зала ведет за руку. За талию почти невесомо держит. Стесняется.
Ну-ну, стесняйся. Не жди, что этим чего-то добьешься.
Шаг. Второй. Надо, конечно, не вправо, а влево, но не критично. Зная Романова, его раз плюнуть с ритма сбить.
Ну-ка.
— Вы, верно, забыли, — негромко. Знает, что он ее слышит. — Но даму в танце положено развлекать.
Аж повернулся не в такт. На подол разве что чудом не встал. Везет ему, видимо. В штоссе бы сегодня ставил, а не на балах отплясывал.