4. Поиски смерти (1/2)

Из дневниковых записей</p>

месяц собаки, </p>

44 год правления династии Сун</p>

(от октября 1004 года).</p>Пожалел ли я о своём решении стать вампиром? Конечно. Тут же.

Думаю, что Ван Ихуа использовал на мне вампирское убеждение, когда склонял к этому шагу, хотя он никогда в этом не признавался.

Меня угнетало в моём состоянии всё: то, что я вынужден был пить человеческую кровь, наблюдать старость и смерть всей своей семьи.

Хотя первые годы были... упоительными. Я учился и познавал всё, что было на тот момент доступно для меня. Ван Ихуа ни в чем мне не отказывал, оплачивал книги и учителей, давал средства к существованию для моей семьи. В первые годы он жалел меня и приносил кровь в своём бурдюке, не заставляя участвовать в охоте. Я был как птенец, взращиваемый в его гнезде, но каждый птенец вырастает, и со временем я стал более самостоятельным.

Первые три года ещё действовало его соглашение с Чжу Вэнем. Оказывается, Чжу Вэнь изловил его совершенно случайно и относился к Ван Ихуа как к демону. Они заключили соглашение: Ихуа помогает генералу стать императором, Чжу Вэнь оплачивает любой его каприз и разрешает охотиться на своих землях. Я не знаю, чем именно помогал Ихуа генералу: только ли советом, или делал для него какую-то грязную работу, но через три года после убийства императора Чжао-цзуна, Чжу Вэнь расправился и с его сыном, а потом сел на трон, перенёс столицу из Чанъаня в Кайфын и основал государство Поздняя Лян.

После этого Ван Ихуа был свободен. Конечно, генерал Чжу не хотел его отпускать, но он побаивался Ихуа, и ему пришлось распрощаться со своим тайным советником.

Ихуа взял меня в путешествие, и мы отправились в плавание на корабле. Я боялся надолго покидать Чанъань, мне почему-то казалось, да и сейчас кажется, что госпожа Мэй вернётся именно в этот город. Но Ихуа тогда сказал, что, даже если она сразу же перевоплотилась, то ей должно быть не больше двух лет от роду, а значит, как минимум, лет двенадцать мы можем путешествовать без оглядки.

Мы объехали с Ихуа все страны, бороздили моря и океаны, я видел огромные водопады и поднимался в горы к жилищу богов, настолько высоко мы забрались. Мы ходили по раскалённым пескам пустыни и курили трубки с дикими племенами. Ван Ихуа показал мне мир, и каждый день я узнавал что-то новое.

Разочарование начало приходить потом.

Сначала я долго не мог охотиться. Не хотел принимать свою новую сущность. Мне было невыносимо высасывать кровь из человеческой раны. И хоть я понимал, что это необходимо для меня, мне было удобнее прятаться за спину Ихуа как раньше, чтобы он просто приносил мне кровь в бурдюках. Он презирал меня за это, да я и сам себя презирал.

Потом умерла моя мать, потом все мои братья и сестры состарились и тоже умерли. Конечно, у них остались их дети, но я уже не принимал участие в делах моего рода. Во-первых, потому что это было бы подозрительно: таинственный дядя, которого они никогда не видели, продолжает присылать им деньги на протяжении семидесяти лет... Во-вторых, Ихуа сказал, что я выполнил свой долг, и они должны жить самостоятельно, а я могу только приглядывать за ними издалека, как делал он сам со своими потомками. Я согласился с ним, но, потеряв одну из целей своего существования, почувствовал пустоту и тоску. Неотвратимо накатило на меня отторжение моего нового существования, и я жил в упадке и полном отвращении к себе несколько лет.

Но Ихуа помог мне вспомнить, для чего я всё это делал: я жду госпожу Мэй. Она вернётся ко мне и станет моей женой. Я должен верить и ждать.

Что я имею сейчас? Свою веру.

Сто лет минуло со смерти госпожи Мэй. Она ещё не вернулась, но я верю в её возвращение. Я смирился со своей участью и новым существованием. Да, пусть теперь я не совсем человек, но в груди моей человеческое сердце, которое будет еще биться для Ван Мэй.

Из дневниковых записей, </p>

Месяц собаки, 36 год Империи Мин</p>

(от октября 1404 года).</p>Я разорвал все отношения с Ван Ихуа и наконец-то ”вылетел из гнезда”.

Усталость друг от друга, которая копилась столетиями и была не раз высказана на страницах этой рукописи, достигла своего предела. Мы с ним слишком разные люди, чтобы терпеть друг друга дольше. Он - совершеннейший эпикуреец<span class="footnote" id="fn_32479006_0"></span> и себялюбец, который прикрывает свои пороки ”жаждой жизни” и ”стремлением к свободе”. Он презирает мой образ жизни и мышление. То, как медленно я принимаю всё новое, он называет ”заскорузлостью разума”. То, что я всё ещё верен сердцем Ван Мэй и по-прежнему хочу дождаться её в новом перевоплощении, он называет ”самообманом”. Ему претит, что я так и не научился получать удовольствие от своей новой сущности, он называет меня ”вечным страдальцем” и ”сплошным разочарованием”. В ответ я называю его двуличником и громко хлопаю дверью. Действительно, мы больше не нужны друг другу, теперь я понимаю это чётко. Мне уже больше пятисот лет, я смогу как-нибудь прожить сам. Ведь у меня есть то, чего нет у Ван Ихуа, - цель существования. Без цели вечная жизнь похожа на бесконечное проклятие. У меня эта цель есть: дождаться Ван Мэй. Лишь бы только нам суждено было встретиться, лишь бы только я узнал её.

Но, увы, за столько лет я не встретил никого даже отдалённо похожего на неё, хотя её черты уже стёрлись из моей памяти.

Около девяноста лет назад я нашёл одного талантливого художника и пошёл к нему учиться. Мастер говорил, что я тоже талантлив и всё спрашивал меня, не учился ли я где-то раньше. Я подозревал, что имею способности к живописи, ведь каллиграфия моя довольно хороша. Как бы то ни было, я выучился у него лишь затем, чтобы перенести черты Ван Мэй на холст. Я сделал это, и сейчас со стены на меня смотрит её изображение, однако я уже не совсем уверен - она ли это. Я сомневаюсь в себе и своей памяти, а также в существовании перевоплощений. А вдруг христиане правы, и у нас только одна жизнь?

Но я буду держаться и останусь верен себе, своей цели, Ван Мэй.

А Ван Ихуа... Он мой создатель, и это не изменится, он всегда будет особенным для меня. Мне больно думать о нём, но рядом нам быть уже нельзя, иначе я отрублю ему голову и сожгу его, или он сам это со мной сделает. Как бы то ни было, я отделился от него и бесконечно рад этому.

Из дневниковых записей </p>

29 год правления Гуаньсюя,</p>

9-ого Императора эпохи Цин</p>

(от 1904 года, более точная дата не указана).</p>Она не вернется. Пора это признать. Она не вернется, реинкарнации не существует, и я напрасно ждал ее тысячу лет. Она не вернется. Пора вытравить из себя эту надежду.

Существует легенда про ящик Пандоры. Когда Пандора открыла ящик, из него полетели беды, несчастья и болезни, и на дне лежала надежда. Потому что надежда хуже всего, с нее все эти беды и начинаются. Надежда убивает. И меня она убивала тысячу лет. Медленно высасывала из меня всё человеческое, медленно превращала в то, что я есть сейчас: оболочка, опустившийся монстр, чудовище. У моего жалкого существования был смысл, то, что помогало мне проживать десятилетие за десятилетием, но пора признать, что я питался лишь собственными фантазиями.

Реинкарнации нет.

За тысячу лет ко мне не вернулся никто из тех, кого я знал в человеческой жизни. Но, главное, не вернулась она. Я не встречал никого похожего, не сталкивался ни с кем, кто бы угощал меня персиком, или у кого бы был укус на шее, никого, кто бы мне хоть отдалённо напомнил ее.

Стоит ли продолжать верить дальше? Сколько ещё мне жить в самообмане? Две тысячи лет, пять?

Придётся признать, что Ван Ихуа насчёт меня был во всём прав. Я перечитал записи в дневнике тех лет, когда уехал от него. Он был прав, я жил в самообмане, питался иллюзиями и не хотел принимать реальность такой, какова она есть.

Сейчас я готов признать это. Но самое страшное то, что я по-прежнему не хочу принимать ни своей вампирской сущности, ни вечной жизни без Ван Мэй. Зачем мне тогда всё это?

Всё это было нужно ради неё, вернее, ради нашего с ней возможного будущего. А что теперь?

Я смотрю на себя в зеркало: худой, высохший мужчина с тёмным разочарованным взглядом убийцы. Вот таким я собрался встречать Ван Мэй в её новой жизни? Посмотри на себя, Сяо Чжань: ты жалок и глуп. Ты не подумал, как изменишься за столетия ожидания, ты совсем не рассчитывал на то, что тебе придётся ждать тысячу лет, не подумал, что станешь просто опустившимся недочеловеком, мизантропом и циником. Заслуживает ли Ван Мэй такого как ты в свои спутники жизни? Может, лучше отпустить мечту о ней? Отпустить, даже если она прямо сейчас стоит на моём пороге, просто потому что я сам уже не тот красавчик Сладкоречивый слуга Сяо, который попался ей на глаза в персиковом саду?

А что тогда дальше?

Из дневниковых записей </p>

от 14 октября 1945 года. </p>Всё никак не привыкну к тому, что даже Китай поддался и перешёл на этот пресловутый Григорианский календарь. Я думал, что в этой стране сила традиций более высока.

Теперь, когда моим потомкам больше не угрожает японское завоевание, я наконец-то смогу подготовить собственную смерть. Небо, как хорошо... Я хочу умереть быстро. Я теперь знаю, что никогда не вернусь, и впервые мне хорошо от этой мысли. Всё закончится, действительно закончится.

Я нашёл одного японца, который остался здесь после войны. Говорят, он из семьи самураев и делает грязную работу. Он умеет убивать, его рука не дрогнет. Я должен встретиться с ним на днях и обсудить детали.

Я купил прекрасный самурайский меч, уже раритет, хотя ещё каких-то пятьдесят лет назад ими пользовались повсеместно. Думаю, моему японцу будет приятно убивать меня им. Меч хорош: лезвие острое, словно его выковали вчера. Рукоять потерта, но я распорядился её отреставрировать. Умру от красивого меча в руках почти самурая.

Я уже подготовил для него письмо со всеми подробными инструкциями: тысячу юаней за убийство, ещё тысячу за то, что он сожжёт моё тело и голову, ещё тысячу за то, чтобы он развеял мой прах над <s>Чанъанем</s> Сианем. Для Ван Ихуа я тоже подготовил письмо с прощаниями. Несмотря на то, что мы разъехались пятьсот лет назад, связь между нами осталась. Он заезжал ко мне время от времени. Я всегда поражался тому, как он умеет меня находить. Зов крови, не иначе, хотя он сам говорит, что я просто предсказуемый. В последний раз он заставил меня установить телефон. Я думал позвонить ему, но письмо вернее, да и Ихуа редко сидит на одном месте. А я знаю только его телефон в Пекинском доме. А у него ещё около тринадцати домов по всему миру. И письмо дождётся его, где бы он ни был.