Вопрос 4 (1/2)

Мрак подземелья резко контрастирует с темнотой бездны, но Хравн не сразу понимает это, равно как и осознание происходящего не сразу настигает его. Восприятие всё ещё рассинхронено, и сфокусироваться кажется практически невыполнимой задачей.

Когда смерть настигла его, наступила тьма. Хравн не был ни удивлён, ни испуган — с его работой к подобному исходу следовало быть готовым всегда, ведь далеко не все законники, а уж тем более лагманы, заканчивали свои дни естественной кончиной. Его ждало девять долгих дней пути, прежде чем дороги нижнего мира приведут его к чертогу Смерти — стандартное путешествие, через которое проходят все, избавляясь от сожалений и удерживающих душу переживаний. Однако в случае Хравна всё с самого начала пошло не по плану.

Не было дороги, не было путешествия — была лишь тьма. Холодная бездна вне пространства и времени, и он завяз в ней, словно в болоте, не понимая, где он и что с ним, не осознавая, кто он и как много дней минуло. Во тьме не было ничего, и в то же время тьма была всем. Она проникала холодом под кожу, заволакивала разум, умиротворяла и баюкала. И Хравн тонул в ней, в этой чёрной сухой воде, падая всё глубже и глубже в бездну без какого-либо пространственного ограничения.

Иногда до него доносились какие-то звуки. Ему чудилось, что он слышит голоса; иногда, словно в сюрреалистичном бреду, он бродил по бесконечным лабиринтам, натыкаясь на странных тварей, рыскающих по бездне. Но они не замечали его, а потом вовсе исчезали в искажении относительного пространства. И Хравн не знал, была ли это явь, или долгий сон сознания. Происходило ли это, или же разум из последних сил пытался функционировать и жить, пока тело безвольно парило-падало в безграничную тьму.

Всё смазалось в единый поток, и восприятие подводило его. Но была лишь тьма, умиротворённый покой, — а потом всё резко изменилось.

Он по-прежнему был везде и нигде, но тьма ушла. Ноги его стояли твёрдо на узкой каменной тропе, ведущей в сердце гор вечных сумерек, и он слышал голоса. Его глаза различали силуэты, и смутное узнавание лениво колыхалось в сознании. Он помнил кого-то из своих спутников, которых он вёл мрачным преддверием загробного мира, но он никак не мог ухватиться за мысль осознания, снова и снова позволяя ей ускользать от собственного сознания. И он просто шёл вперёд, сражаясь с теми самыми тварями бездны, которых видел когда-то, бездумно идя... куда-то? Но зачем?

Ощущения были смазанными. Он одновременно был и не был. Как будто тело и сознание по-прежнему были отдельно друг от друга и действовали независимо друг от друга. Первое блуждало по изменчивому лабиринту загробного преддверия, пока второе всё также было в сетях пленительной тьмы, успокаивающей, глушащей все эмоции и переживания. И он был бездумной бесчувственной куклой, и грудь его от этого, почему-то, наливалась тяжестью.

Хравн не осознавал себя. Видел и не видел, слышал и не слышал, понимал и не понимал. Двойственность, взаимоисключающая друг друга, — он был и не был одновременно, но внутри отчего-то становилось всё тяжелее и горше, словно он упускал что-то важное, что-то бесценное, что-то...

А потом всё поменялось снова, и он вдруг понял абсолютно всё, осознавая себя так ясно и явно, как никогда раньше.

О боги.

Мрак подземелья резко контрастирует с темнотой бездны — теперь Хравн осмысливает это. Осматривается бегло, скользя растерянным и задумчивым взглядом по каменной стене и разбросанным трупам, медленно переводя его на таких же с трудом приходящих в себя товарищей, останавливая его на одном-единственном существе.

Боги, как же он по нему скучал.

Худая спина напрягается — Хравн видит это отчётливо. Он оборачивается и тут же застывает, и Хравн видит, как мимолётная растерянность на красивом лице сменяется неверием и глаза медленно округляются. Острая боль мелькает во взгляде, и она отзывается такой же болью в сердце Хравна, сжимающемся вдруг слишком сильно.

— Я вернулся, мин щаресте, — он улыбается устало и делает шаг навстречу, и Флориан падает на колени, протягивая к нему руки. Хравн видит, как в его глазах появляются слёзы, в то время как сам он подходит совсем близко, и Флориан обвивает его, обнимая и крепко прижимая к себе.

— Живой... Ты живой... — объятие смыкается крепче, и эльф прячет лицо на его плече. Шепчет бездумно сквозь всхлипы, перерастающие в надрывный плач облегчения и хрупкого счастья, в которое всё ещё трудно поверить.