глава третья. бармаглот. (1/2)

Тень сгущалась.

Нил пытался абстрагироваться от этого — ему хватало и придирок Кевина, который, кажется, поставил себе главной целью вывести его из себя. Иногда задумываясь о причинах настолько сильной въедливости, он в итоге сходился на том, что, возможно, в Кевине играла смутная надежда на то, что каким-то образом его не очень цензурные и очень далекие от хвалебных тирады расшевелят Нила и повысят его способности в игре; но лично в Ниле играла только жажда жестокого убийства.

Кевин в своей тактике не ошибся — он действительно смог расшевелить Нила и вывести его из апатии довольно быстро. Только привел его Кевин немного не туда, куда ему хотелось бы.

Злость и досада, плавно перетекающие друг в друга с завидной периодичностью, были достойной заменой апатии: Нил заставлял себя играть, чтобы сдерживаться и не пытаться клюшкой пробить Кевину череп, и настолько зацикливался исключительно на поле и мяче, что под конец тренировки из-за столь сильного фокуса его мозг был способен только на одно действие — долгий мутный сон (который, тем не менее, не был достаточно крепким, чтобы он не подскакивал от каждого шевеления или всхрапывания Ваймака). Но, несмотря на то, что Нил ненавидел, что Кевин относится к нему как к детсадовцу, он не мог не признать, что в очень извращенной форме какие-то пару часов был этому отношению благодарен. Потом, правда, желание всадить Кевину нож между ребер благодарность перевесило.

Но даже презрительная манера Кевина разговаривать в целом с людьми и в частности почему-то с Нилом не могла до конца отвлечь его от того, что Тень, окутавшая «Лисью нору» еще в первый день его приезда в Пальметто, с каждым днем — нет, с каждым часом, проведенным на стадионе с клюшкой в руке, — становилась все темнее, мутнее, опаснее — и все больше напоминала ту Бездну, из которой когда-то, оглушая тошнотворным хрустом костей, выползла на белый свет Королева.

Апатия медленно отступала под натиском почти священного ужаса в ожидании маленького личного Армагеддона <s>Натаниэля Веснински</s> Нила Джостена.

Вместе с Тенью темнее становилась и его кожа, и иногда Нилу казалось, что это взаимосвязанные события — что Тень почему-то злилась на Кевина, Аарона и Ники за то, что те не замечали его проблем с прикосновениями и, как думал Нил, постоянно старались не просто использовать обычные силовые приемы, а именно что задержаться руками на его теле как можно дольше. Он знал, что это были по большей части неправда и его мнительность, считающая любое прикосновение опасным и вызванным причинить только боль. Но, задирая после каждой тренировки голову к покрытому вязким мраком потолку поля, Нил невольно отдавал пару очков Эндрю за то, что тот не присоединялся к этой неприятной пытке. И вообще после той сцены в лифте к нему не прикасался.

Но Эндрю постоянно уходил в минус, когда его внимательный взгляд снова и снова цеплялся за Нила словно репейник. Нил честно не знал, почему представлял для Эндрю настолько сильный интерес — разве что того по неизвестным причинам задевало то, как он ежился после каждого контакта с кем бы то ни было. Даже если бы Нил захотел — не смог вечно скрывать то, что его едва не выблевать свои внутренности тянет после каждой тренировки, и то, как вместо столь радикальных действий он просто украдкой растирал себе плечи и с силой закрывал рот ладонью. Нил не тешил себя надеждами на то, что Эндрю не наплевать; его просто напрягало это назойливое внимание не хуже самих прикосновений.

По синякам, прочно обосновавшимся на его коже, уже ползли мерзкие фиолетовые и красные разводы. Нил почти с истерикой ожидал, когда на его коже распахнутся глаза — один-в-один реальные, обычные человеческие глаза, которые, моргая, посылали по телу странные неприятные ощущения. Точь-в-точь такие же глаза, которые его сознание рисовало по всему телу матери.

Наблюдение. Предостережение. Напоминание.

БЕГИ.

Нил чувствовал, как его сознание медленно уплывает в еще больший беспросветный мрак, и всеми силами старался удержаться за тот пласт относительного душевного равновесия, который ему создавало экси. Получалось с трудом, и на исходе второй недели Нил подозревал, что находится едва ли не на грани очередного психоза.

В начале третьей он уже был в этом уверен.

Со злостью отбросив одеяло — все равно не мог уснуть, возбужденный не собирающимся хоть как-то уменьшаться раздражением и крутящимися как белка в колесе мыслями о своих ошибках и провалах, живо озвучиваемых в прямом эфире голосом галлюцинации-Кевина, довольно похожим на оригинал, — Нил бесшумно поднялся с дивана и натянул одежду. Ему нужно было выместить свое мерзкое состояние хоть как-то, чтобы оно не сжирало его заживо, и он предпочел бы сделать это с пользой для дела, а не с вредом для окружающих.

Тени над «Лисьей норой» не было. В грудной клетке липкой жижей разлился страх.

На парковке, помимо уже ставших привычными декорациями двух-трех автомобилей, стояло авто близнецов, но Нил не обратил на это должного внимания — страх гнал его вперед, сквозь тоннель, раздевалку и фойе, на поле. Ему было нужно увидеть стадион изнутри и развеять свои подозрения.

Стук мяча Нил даже толком не расслышал — громче было чье-то тяжелое, мерное дыхание. И оно не принадлежало ни самому Нилу, который не мог сделать ни вдоха, ни какому-либо человеку.

Блять. Блятьблятьблять. Он не хотел этого видеть.

На поле был Кевин — цепи громко звенели каждый раз, когда он замахивался, посылая очередной мяч в стену. Темп, в котором он это делал, соответствовал темпу тяжелого дыхания, а точка, в которую Кевин методично пытался попасть, приковала взгляд Тени. Нил задохнулся.

Тень «Лисьей норы», как и когда-то Тень особняка семьи Веснински, обрела форму.

Странная смесь дракона и птицы, она свернулась на паркете поля за спиной Кевина, наблюдая за его ночной тренировкой — пристально, жадно, едва не истекая слюной. Черные крылья, перья от которых рассыпались вокруг, прикрывая собой разбросанные мячи, были прижаты к сухому телу, пряча под собой — Нил знал — торчащие дуги ребер; длинный хвост Тень обернула вокруг себя, будто кошка, и скребла огромными когтями паркет, оставляя на нем жуткие борозды, когда Кевин не мог попасть в выбранную точку. Когда Нил захлебнулся своим вдохом, безумные выпученные глаза с узким зрачком обратились на него; Тень приветственно шевельнула длинными усами, щелкнув небольшой пастью, полной острых маленьких зубов, и снова отвернулась к Кевину.

— Бармаглот, — одними губами прошептал Нил, не смея оторвать взгляд от этого чудовища. От окончательно сформировавшегося живого воплощения его ужаса, привязанного к стадиону.

Это второе место, которое обрело своеобразного «покровителя». Нил закрыл рот рукой, пытаясь удержать в желудке свой скудный ужин.

Дому в Балтиморе для этого понадобилось почти восемь лет. Стадион управился меньше чем за месяц.

Знакомая тяжесть чужого внимательного взгляда обняла его плечи и заставила Нила пошатнуться — от одного существования Бармаглота у него подгибались колени, и, глядя на него, Нил с трудом мог заставить себя оставаться в вертикальном положении. Присутствие — закономерное, о котором он не потрудился задуматься, увидев Кевина, — Эндрю Миньярда, когда его сознание билось с истерикой и проигрывало, почти стало спусковым крючком.

Бармаглот заинтересованно поднял голову на непропорционально длинной шее, разглядывая мультяшные фигурки странных существ, которые начали скакать вокруг него по воздуху и тыкали в толстую шкуру острыми палками, похожими на колья.

— Никак не пойму: ты сам по себе странный или чем-то удолбался, — спокойно проговорил Эндрю, первым нарушая вязкую тишину. Бармаглот резко повернул голову в его сторону и безумно оскалился.

— А есть разница? — Нил издал слабый смешок сквозь все еще прижатые ко рту пальцы — которые, тем не менее, не могли скрыть его дрожащую истеричную улыбку, — и сжал вторую руку в трясущийся кулак. Он мог бы поставить Эндрю в пику то, что тот не следует судебным предписаниям и не пьет свои таблетки, но вряд ли имел на то хоть какое-то право.

Словно, будь у него самого хоть малейшая возможность, он не отказался хотя бы от одного приема той мерзкой дряни, которая почти заменяла ему завтрак, обед и ужин.

— Если второе — попрошу номерок диллера, — так же невозмутимо ответил Эндрю, но Нил уловил едва заметное изменение в атмосфере: в воздухе видимыми кислотно-алыми завитками расплылась опасность, и послышался знакомый скрежет ножа о точильный камень.

Когда Нил вслед за Бармаглотом наконец скосил взгляд на Эндрю, в больше не расползающихся в воздухе пальцах у того блестело длинное узкое лезвие.

— Это такая растянутая попытка самоубийства или у тебя там реально есть ножны? — Нил тяжело сглотнул, загоняя вставший в горле ком обратно в желудок, и натянул рукава кофты на пальцы. Шрамы горели огнем, проявляясь из-под синего цвета свежими кровавыми ранами. На ткани быстро выступили бордовые пятна, но Нил постарался не смотреть на них слишком пристально.

— Ага, — ответил Эндрю, видимо, убирая нож обратно в повязки (Нил знал, что Эндрю носил повязки на руках — спасибо любящим сплетни журналистам, — но, понятное дело, не видел их. Но Эндрю об этом знать было необязательно), и направил взгляд белесых глаз прямо на руки Нила.

— Ты не им собирался порезать Ники. Сколько их у тебя? — Нил обнял себя за плечи, зябко растирая их, и поежился. От разговора о ножах скрежет стал громче.

— На всех хватит.

«Для тебя у него явно припасен отдельный», — прямо на ухо в тон галлюционационным ножам проскрежетал Голос. Нил вздрогнул и отвернулся, не имея никакого желания продолжать разговор — ни с Голосом, ни с Эндрю.

Зря он вообще вышел к полю. Надо было уходить сразу же, как увидел машину близнецов.

Нил отступил на шаг, на два, три, старательно игнорируя взгляд Эндрю, и развернулся, скрываясь в глубинах стадиона. Глаза судорожно вцепились в одну точку в пространстве, фокусируясь только на ней, чтобы не сползать на кровавые потеки на стенах; он с трудом отыскал нужную дверь и распахнул ее, едва не сорвав с петель. Резкий звук, многократно усиленный бьющимся в лихорадке разумом, оглушил Нила настолько, что сквозь него он не услышал, как следом за ним зашел Эндрю. Но тело само среагировало на чужое присутствие, ощущаемое кожей как поднесенное вплотную пламя, и он бесшумно скользнул в темноту кабинета Ваймака, тихо закрывая за собой и надеясь, что его не заметили.

Где-то в еще способной соображать части его разума пронеслась мысль, что ему стоит поблагодарить тренера за то, что тот не закрыл дверь — что Нил сделал вместо него сейчас, вздрогнув от громкого в неестественной вакуумной тишине щелчка замка, — но он не успел толком ее обдумать — по плечам скользнули прикосновения-фантомы, и в горле застрял крик.

Нил запнулся о свою ногу и упал — но не на пол, нет, вокруг сомкнулась непроглядная чернота Тени, мягко, но неотвратимо обнимающая его тело огромными крыльями Бармаглота и издевательски смыкающая клетку ребер Королевы, любившей создавать из своего тела тюрьму для больного разума маленького Натаниэля. Он сам собой сжался в плотный комочек, прижав колени к груди и руки — ко рту; Нил спрятал крик в ладонях, и судорожные вдохи — раз, два, три; продолжай считать, — воздух от которых почему-то не попадал в легкие — может, потому, что на самом деле он не дышит? — и свой ужас, и свое желание бежать от этого кошмара, и мысли о том, что здесь, рядом — руку протяни — его самая больная мечта, — все он сложил в трясущиеся детские ладошки своего маленького отражения, сжал его пальцы и не поднял взгляда на его лицо, зная, что у этого видения лица нет — только расплывшаяся клякса синего и красного цветов, не-черная дыра его многолетнего ужаса, у которого нет начала и не будет конца.

Его панические атаки всегда были тихими — мама всегда учила его быть тихим. Тишина — залог их безопасности.

Тише, Натаниэль. Еще тише. Еще. И еще.

До тех пор, пока каждый твой звук не умрет в зародыше. До тех пор, пока звук даже не успеет зародиться. До тех пор, пока не стихнет даже биение твоего сердца.

Умри в тишине, но обязательно выживи.

Возможно, Нил слышал, как кто-то пытался открыть дверь, и чей-то голос, и, кажется, чей-то крик, и смех Королевы, и рычание Бармаглота. Но он спрятал в ладонях все — и свой крик, и свои слезы, и еще одну свою маленькую тихую смерть. Нил знал, что его не услышали, — не для того мать его учила, чтобы он в один момент забыл ее уроки, — но те мгновения, растянутые его разумом на бесконечные часы, разрывали его тело паникой и ужасом — он не смог спрятаться, он выдал себя, сейчас кто-то зайдет, и увидит его беспомощность, и убьет-убьет-убьетубьетубьетубьет…