Запись двенадцатая (2/2)

Его усмешка была полна пренебрежительности, и взгляд, отведенный к потолку, тоже.

— Аннабель, я, может, и был тогда временами по-человечески наивен, однако не настолько. Конечно, осознал, что произошло, сразу же. Но тебе следовало уже понять, что и Шандор не был глуп. Использовал впоследствии моего брата как способ манипулировать мной. Был куда сильнее и хитрее меня. Если бы мы с братом предприняли попытку просто бежать, того легко убили бы, шансы защитить его у меня были бы смехотворно малы. Марку ведь по-прежнему оставался человеком, ждал своего семнадцатого дня рождения, чтобы обратиться, и только тогда мы могли бы попробовать сбежать. И, как это всегда бывает, время до этого дня тянулось невозможно медленно. — Демиан дернул уголком губ, вновь позволив взгляду на секунду остекленеть — продолжал воскрешать картинку давно минувшего. — Мне пришлось провести не самые приятные три года притворства. Играл пред Шандором подневольного, глупую куклу в его руках, которой он мог запросто управлять. Делал, что требуется, всячески стараясь завоевать доверие, втайне при этом беспрестанно придумывая планы побега.

В его речах заскользили холодные ноты — как если бы по подвалу загулял промозглый сквозняк, забирающийся за шиворот. Но на лице — всё так же ни эмоции. Каменная маска, так явно контрастирующая со словами, по которым трудно не понять, насколько Демиану претило играть роль беспомощной марионетки в чужой власти.

Не лучшее чувство, верно?

Аннабель прикусила язык на всякий случай, только бы никак вслух это не прокомментировать. Опрометчиво. И нельзя не признать, что пережил Демиан в тысячи раз больше, чем она. В сравнении с удручающей глубиной тягостей его жизни, у Аннабель так, мелководье… но это никогда не было и не будет ему оправданием.

— Мне стоило предвидеть, что Шандор ни за что не допустил бы обращения моего брата, какими бы речами ни разбрасывался. Всегда догадывался о всех моих планах. Два внезапно сбежавших сына прежнего правителя… у людей возникло бы куда больше вопросов, чем было и так. Ему эти народные волнения были бы в крайней степени невыгодны.

Недолгое молчание, на время расколовшее рассказ, было неприятным. Колючим. Очевидно не предвещающим ничего хорошего, но Аннабель всё равно, за эти секунды успевшая отвлечься на какие-то свои неважные мысли, дрогнула, когда прозвучало:

— За полгода до семнадцатилетия Шандор убил его.

Её взгляд тут же метнулся к его лицу, но столкнулся со все той же немыслимой черствостью. Демиан и бровью не повел.

— Мы были в зале втроем — дядя вызвал нас двоих для разговора. Никакого разговора, как ты можешь понять, не было. Я и отреагировать не успел, когда тот просто вгрызся в шею своему же племяннику. Марку ещё можно было обратить, умер он не в ту же секунду — истекал кровью на полу. Но Шандор не позволил мне и с места сдвинуться. Если нужны подробности: припечатал за шею к стене и держал, пока сердцебиение Марку не затихнет.

Аннабель так и застыла, потрясенная до одури. Глядела на его бесстрастное лицо, не моргая, пытаясь осмыслить…

Верно, всё к этому и вело. Верно, история заведомо несла тяжелый, скорбный окрасок, но почему-то Аннабель не ожидала такой жестокости. На глазах у Демиана…

Аннабель даже подалась чуть вперед, уперлась локтями в колени и подперла голову рукой, смотря пустым взглядом куда-то в пол, пока в голове мешались размытые образы густых темных оттенков. Помнит ли Демиан ту сцену в деталях? Или только как факт? Давно уже покрылось всё пылью, поэтому и эмоций никак не вызывает? Если судить по сухости рассказа — будто покрыто не пылью даже, а цементом, давно уже зацементировано множеством слоев и необратимо погребено.

Ей разве что немного казалось… да, совсем немного — щепотка презрения в тоне. Притом не к Шандору, или же не только к нему. В первую очередь к себе.

Мог ли Демиан презирать себя за то, что не спас брата?.. И ранее — за то, что вовсе поверил дяде, будучи человеком?..

Аннабель не знала. Аннабель переварить всё услышанное никак не могла. Тонула в самых разных чувствах, противоречивых и душащих, но это не помешало ей уцепиться за абсурдность:

— Какой в этом смысл?.. — спросила негромко, почти шепотом, как будто тревожась порушить какую-то особую атмосферу, что висела уже однажды, в день, когда он рассказывал о Летте. — Если ты говорил, что это бы ему всё только испортило…

— Поначалу я тоже не видел никакого смысла. Всё так же был убежден, что внезапная смерть любого из нас ему ни к чему, поэтому и не предполагал, что Марку могут убить даже без попытки побега. Не был к подобному готов. Но, насколько я понимаю, Шандор рассчитывал, что после этого я всё же уйду, теперь уже один. Рассчитывал сказать своим людям, что Марку убил я, не сдержав жажды, — первое время моей нечеловеческой жизни у меня действительно были с этим некоторые трудности. К тому же, в тот же час очень удачно в зал прибыл один из стражей, учуяв кровь, и застал всю эту красноречивую картину, где я действительно кажусь тем, от кого Шандор всего лишь пытался защитить своего племянника… Свидетельство явно не в мою пользу. Испугавшись расплаты за братоубийство, я бы «трусливо сбежал». Сомнения могли бы быть, немалые, но со временем люди свыклись бы. За неимением альтернатив поверили бы этой версии.

Аннабель насторожилась. Немало поколебалась, прежде чем неуверенно уточнить:

— Почему «бы»?

— Я остался.

Ей сперва показалось, что она ослышалась.

Демиан?.. Так сильно желавший уже покинуть родные земли… теперь к ним никак не привязанный… остался?

— Этим я несколько порушил его планы, но подобный расклад, неожиданный и абсурдный, его вполне устраивал тоже. Не исключено, что даже больше, чем первоначальный. Другим про смерть Марку он по итогу наплел очередную сказку, как он умел, в убийстве племянника обвинил того стражника-свидетеля, ещё и показательно казнил за это. Правду знали только мы вдвоем.

— Почему же ты просто не мог рассказать всем правду?

Демиан фыркнул. Такая непривычно человеческая эмоция…

— Ты немного переоцениваешь меня-прежнего и крайне недооцениваешь моего дядю. Любил народ больше меня и брата, однако оратором Шандор был куда более искусным. К тому же, играл роль трепетно любящего дяди превосходно… нашел бы способ извернуться. Мне бы просто не поверили, решили бы — свихнулся из-за утери брата. На этом поприще его тоже было не одолеть. Ни правдой, ни силой… разумеется, я хотел убить его в тот же день, что умер Марку, в тот же миг, но Шандор был к этому готов. Пустая трата сил, я бы ничего не смог сделать. Всё, что мне оставалось — запастись терпением.

Только теперь Аннабель вникла в полной мере. Ответ был столь прост.

Древнейший мотив, древнейший грех, столь же беспощадный, сколь пустой и бессмысленный.

Понятно, почему у неё самой не возникло сразу мысли о банальной мести. Аннабель научена придерживаться священных учений, а раз в Ветхом Завете написано, что господь сам за всё воздаст…

Но Демиан ведь от божественного давно отрекся. Для него месть была, вероятно, единственной усладой в новом нечеловеческом существовании после гибели семьи.

Судить его Аннабель не смела.

— Шандор, пусть и был сперва моему решению удивлен, вполне распознал, в чем дело и что у меня на уме. Следил за каждым моим шагом. Ни за что не подарил бы мне шанса как-либо ему навредить… мне пришлось прождать немало лет, прежде чем он всё же поверил в невинность моих помыслов. Я нарочно упускал любые возможности причинить ему вред. Только чтобы он в полной мере уже привык к моей безоговорочной преданности, которая поначалу казалась нонсенсом, но затем — чем-то настолько уже привычным, обыденным и само собой разумеющимся… Для этого момента мне пришлось прождать шестьдесят три года, но оно того несомненно стоило. — Он усмехнулся, и ей показалось, что было нечто пугающе ностальгическое в его взгляде, когда он говорил: — Ты не представляешь, какое удовольствие мне доставила эта сцена. Поначалу я хотел сделать это как можно мучительнее, своими руками, но решил, что ничто для вампира по тяжести мук не сравнится с банальным солнечным светом. Не буду вдаваться в утомительные подробности того моего плана, история без того выдалась непростительно длинной, только скажу, что мне удалось заманить его в ловушку, из которой он выбраться не смог. Мало того, что у него не было ходов отступления, так он и осознал всё слишком поздно — только когда уже всходило солнце. Ему до последнего и в голову не могло прийти, что спустя столько лет я по-прежнему буду хранить жажду его убийства. Но этот миг осознания в его глазах…

Фразу он многозначительно не продолжил, оставив её висеть в воздухе оборванной, но от этого едва уловимого блеска в его взгляде Аннабель стало по-настоящему дурно. Даже когда он говорил о гибели своего брата или отца, ни одна эмоция не пробила каменной маски, но, когда он сказал о свершении мести…

В груди что-то мерзло, крошилось от этой атмосферы.

Это ведь его суть. Аннабель давно уже стоило бы понять, что всё существование её похитителя пропитано кровью и болью — его, других, неважно.

Сколько раз за этот не самый долгий рассказ прозвучали слова, как угодно связанные со смертью и в частности — убийствами? Притом так естественно, обыденно… и в то же время — по-особенному. Слова о смерти из уст Демиана всегда звучали непередаваемо. Жутко и вместе с тем пленительно. Что-то внутри неё от этого колыхалось, как будто тянулось к этому, желало слышать больше, ужасаться и трепетать, невозможно себя за это коря…

Демиан всегда говорил об убийствах как о рутинной работе, которая могла бы ему уже давным-давно наскучить, но он все равно видел в ней интерес. Красоту. Делал это в своих руках искусством. Это пугало Аннабель прежде, пугало и сейчас, но теперь она хотя бы видела тому объяснение.

До этого ей представлялось, что монстром стал он уже от обращения, неизбежно зачерствел за столетия жизни, но на деле, выходит, уже человеком?.. Его растили таким. Всё, чему его учили — как раз-таки сплошное искусство войны.

Всё его детство, всё его отрочество и впоследствии всю нечеловеческую жизнь он шел под руку со Смертью.

— Что было затем? — робко оборвала Аннабель вязко тянущуюся тишину, только бы не оставлять эту историю на настолько зловещей ноте.

Демиан, сам уже успевший глубоко окунуться в какие-то свои далекие мысли, моргнул, возвращаясь к ней в реальность. Взял себе лишь секунду на то, чтобы вернуться к тому, на чем прервался рассказ, и спокойно ответил:

— Я покинул валашские земли. В общих чертах ты это всё уже знаешь — подался в искусство и науки. В частности, в философию. Путешествовал, познавал мир.

— Но что же с тем народом?.. Кто ими правил?

— Да кто ими только не правил, — равнодушия к этой теме он не скрывал. Отвечал скорее из вежливости, потакая её любопытству: — Грянули нелепые междоусобицы, довольно скоро закончившиеся простым распадом — не хватало твердой руки, вампиризм только усугублял положение, а не спасал. Все завоеванные территории были отвоеваны обратно, народ превратился преимущественно в кочевнический. Часть разбрелась, часть осталась, и только через время, притом немалое — потребовалось столетия полтора-два — там сотворили нечто похожее на княжество.

Аннабель всё не удавалось сложить цельную картинку в голове. Вся история вполне укладывалась в её воображении, притом в красках и деталях, пусть и горестных, но временной промежуток…

— Я не особо сильна в истории… когда, выходит, полноценно образовалась Валахия?

Демиан улыбнулся — понимал причину её интереса. То, что волновало её куда больше, чем княжество. Ответил сперва весьма размыто:

— В том же веке, что умер Алигьери.

Но даже этого было достаточно, чтобы приблизиться к пониманию масштаба. Постепенно двигаться к заторможенному, медленному осознанию…

— Да, Аннабель, — ответил он на неозвученные суждения, прочитав это зарождающееся осознание по её глазам. — В следующем году меня ждет очередной мелкий юбилей…

Даже теперь он свел всё к несерьезности, позволив себе ухмылку, в то время как она сидела донельзя скованная напряжением, попросту умирающая от желания услышать уже наконец… У неё и самой в голове безобразно роились цифры, но она не желала их складывать. Решила — лучше скажет сам.

Хотела, чтобы прозвучало. Хотела, чтобы оно разрезало нарочно тянущееся молчание подвала, как разрезает беспроглядное ночное небо сверкнувшая молния. Чувство абсолютно то же.

— Мне будет семьсот шестьдесят лет.

Аннабель аж опустила плечи слегка, как будто это нарастающее напряжение взяло и лопнуло, чем-нибудь острым проткнутое.

Боже правый.

Услышанный возраст так и метался в рассудке. Аннабель повторяла мысленно снова и снова, но он всё никак не приживался, не находил в её представлениях никакого места.

А как можно в это вот так просто поверить? Что Демиану семьсот пятьдесят девять…

Демиану семьсот-пятьдесят-девять-лет. Господи, да как… Одно дело подозревать о его возрасте, совсем другое — по-настоящему знать, насколько он…

Он старше её почти в сорок раз. Старше многих государств, городов, стольких открытий Ренессанса, без которых сложно представить жизнь… застал расцвет стольких культур, зарождение стольких наук и искусств…

Верно, Аннабель должна была понимать это и прежде, пять столетий — тоже немыслимо, но семь… ощущалось на каком-то совсем ином уровне. Непостижимом.

Пока она плутала в этом невообразимом осознании, Демиан неожиданно продолжил разговор, не давая ей времени на полноценное осмысление — ни его жуткой истории обращения, ни тем более возраста.

— Знаешь, что меня забавляет? — поинтересовался он небрежно, с такой же вальяжностью закинув ногу на ногу.

Ей не хотелось знать.

Вслух она ничего не сказала, только посмотрела на него вопросительно и, может, самую малость опасливо. Ничего хорошего уж точно ждать не приходилось.

— Быть нареченным «законченным психопатом» из твоих уст… — край его губ потянуло в сторону легкой улыбкой. Аннабель вновь стало не по себе, вновь напряглась, застыла, вслушиваясь. Надеялась уже, что опасность от той необдуманной фразы давно миновала… — Учитывая, что впервые я взял на душу грех на поле боя, лет в четырнадцать или, может быть, шестнадцать — не обессудь, я скверно помню человеческую свою жизнь. И кто бы подумал, что меня сумеет переплюнуть столь хрупкая и набожная личность. Ещё и в столь нежном возрасте… сколько тебе было? Лет одиннадцать, смею предположить?

Её брови дрогнули от чистейшего недоумения.

Что он такое говорит?..

— Поправь, если я ошибаюсь. Сама понимаешь, история туманная, я не могу знать всех подробностей… знаю лишь, что тому бедолаге было около пятнадцати. Намного старше тебя, что делает ситуацию ещё более удивительной.

Теперь у неё не осталось никаких сомнений. Демиан определенно обознался. Выбрал два года назад не ту. Так вот нелепо, чудовищно, несправедливо обознался… всё это время ему, судя по всему, нужна была другая, кто-то, о чьей фантастической беспощадности — или о чем вовсе речь — он был наслышан.

Это не могло быть про неё. Это просто смешно.

— Я не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь.

Голос её был усталый, сама даже её поза была несколько утомленной, небрежной — осанка немного неидеальна, руки она разместила на подлокотниках, глядя на Демиана даже как будто пренебрежительно, с тем легким налетом снисходительности, с которым обычно говорил с ней он.

Ничего общего с тем «я не представляю, о чем ты», когда она представляла и всего лишь отыгрывала роль несусветной дурочки.

Демиана подобная её уверенность в его ошибке нисколько не смутила. В изгибе губ закралась недобрая ухмылка, пока не полноценная, но всё равно заметная, демонстрирующая необъяснимую приподнятость его настроения.

— И имя Арчибальда Максвелла тебе тоже совсем ни о чем не говорит?

Что-то вдруг кольнуло. Непонятным, странным образом кольнуло — и так ужасно гадко.

Как иглой, притом проржавевшей, старой, затупленной, пытающейся что-то вспороть, а не вспарывалось.

Аннабель нахмурилась, слегка повернув голову, но глаз с Демиана не сводила, как будто просто не расслышала и ожидала, что он повторит.

А он не спешил. Не объяснялся. Ждал её реакции, но она сама не понимала, как реагировала, не понимала, почему этот набор букв из его уст звучал как-то по-особенному гнетуще, хотя сказано совершенно обычным спокойным тоном.

Взглядом она уперлась в пустое пространство, по-прежнему хмурясь. Зрачки бегали, как будто она пыталась что-то вспомнить, но не имела никакого представления, что ей нужно вспоминать.

«Арчи», — повторила она одними губами.

Арчи Максвелл.

Уста откуда-то помнили, как складывать это имя.

Но откуда?.. Всего лишь непонятное знакомое ощущение. Знакомое нечто, змеящееся в груди скользким холодным клубком.

Теперь уже она попыталась вспомнить целенаправленно, тянулась к этому ускользающему воспоминанию, но всё равно ничего не находила, напарывалась на пустоту. Её прошлая жизнь, человеческая, и так была покрыта мутноватой пленкой. Аннабель прекрасно её видела, помнила в деталях, и всё же не так отчетливо и ярко, как демоническое свое существование.

Но именно на этом моменте, к которому она пыталась подобраться, пленка была особенно плотной. Непрозрачной. Аннабель даже движущиеся силуэты не могла различить, понять, прорваться через этот кокон, как угодно вскрыть его… всё размыто, как под водой, притом болотной, грязной и тинистой.

Аннабель не выдержала, поднялась на ноги, сделала несколько бездумных шагов куда-то в сторону, только чтобы не сидеть на месте, пока голова лихорадочно что-то обдумывала, совершенно безуспешно.

Демиан терпеливо ждал.

— Я не… — попыталась она собрать все разрозненные обрывки мыслей в нечто связное, но всё так же тщетно. — Он… — снова соскользнула мысль, не успевшая обрести форму.

До безумия размытый образ то отдалялся, то приближался, черты его по-прежнему были затуманены, но хотя бы отдаленно… в ворохе темных и холодных оттенков пятен нечто улавливалось.

Аннабель помнила пробирающий до костей ветер. Или то был страх?

Была зима… это помнилось отчетливо.

И там было скользко.

— Он поскользнулся…

Без единой толковой мысли, кто «он». Как могла она говорить, сама не ведая, о чем? Как будто страдала в этот миг лунатизмом, спала, не отвечала за свое тело, говорила что-то бессознательное и напрочь лишенное смысла.

Аннабель не знала и не помнила ничего, но чувство у неё было, как будто она обязана сказать:

— Я не трогала его… я даже не… я и пальцем его не тронула.

Единственное, в чем она с чего-то вдруг была уверена.

Аннабель его не трогала.

Но кого, господи-боже? Разве было это в самом деле? Разве не было каким-то далеким кошмаром, не наяву, а всего лишь очередной неправдоподобный сон…

Разве тем, что она что-то Демиану отвечала, пусть и как будто в бреду, она по умолчанию не подтверждала… вину? Того, что это всё же было. Факт. Что он, по меньшей мере, не обознался.

— Что же тебе мешало позвать на помощь? — продолжал Демиан невозмутимо, как будто вовсе не замечая страшнейшего смятения её чувств. — Даже если его было уже не спасти — твое совершенное бездействие наводит на некоторые сомнения.

Аннабель повернулась к нему, глядя так растерянно, будто была маленьким несмышленым котенком, не ведающим, чего от него хотят и требуют.

Испуганным надломленным шепотом:

— Ты следил за мной с одиннадцати лет?

Кажется, это можно было счесть поражением. Чистосердечным признанием — что то, о чем шла речь, правда. В одиннадцать лет. Тот далекий размытый сон…

— Нет, — покачал он головой. — Я узнал об этой занятной истории уже после того, как заинтересовался тобой. Кто же знал, что я напорюсь на столь впечатляющий пункт твоей биографии?

Аннабель невольно отшатнулась. Коснулась лица, как будто в надежде сбросить это наваждение, налипшее на кожу, как зараза, охватывающая всё больше. Разум, конечности, легкие… ей было трудно дышать.

— Я не… я его не… я этого не делала.

— Ты действительно этого не помнишь или не хотела бы помнить?

Аннабель даже ответить на это ничего не могла. Не смела. Только покачала головой, сама не представляя, чему именно. Такое непонимание, глобальное, сокрушительное… как замершая на секунду лавина, которая вот-вот её погребет целым потоком.

Да что за вздор…

Демиан вмиг оказался с ней рядом, вынуждая вздрогнуть, но не попятиться — Аннабель с трудом удержала себя на одном месте.

— Как же необыкновенно всё же устроено твое сознание… — говорил он мягко, с таким же мягким, почти завороженным взглядом.

И с таким же прикосновением — невесомо коснулся пряди её волос, убирая от лица, невольно проходясь кончиками пальцев по виску, и её едва не передернуло от того, как обдало кожу волной мурашек.

Глядела на него в ответ широко раскрытыми от страха глазами.

Боясь не его. Боясь чего-то совершенно иного.

— Вычеркивает всё, что ему не угодно, — продолжал он говорить какую-то нелепицу, противную Аннабель по одной только своей сути. — Вполне сознательный возраст, чтобы подобное просто забыть, как забывают обычно первые годы жизни. Но твое сознание решило отгородиться от нежеланного груза.

Аннабель не сдержалась, отшатнулась.

Попыталась всё же очнуться, выпутаться из этого кокона потерянности:

— Что за глупости? — её голос был почти тверд. Разум её метался в панике. — Ты правда веришь, что маленькая девочка могла бы… — слово встало поперек горла, — пятнадцатилетнего…

Это была какая-то грань — в шаге от пропасти. Сумасшествия. Очередной истерики, но куда большей по масштабу, чем всё, что было прежде. Ей стоит только принять эту вздорную мысль — и конец. Погибель, изводящая всё, чему она верила.

— Ты сама ведь сказала — ты его даже не тронула, — напомнил он. — Всё, что тебе было нужно, вовремя отступить в сторону, позволяя ему упасть в воду. Какое совпадение — именно на безлюдной улице, где никто бы ему не помог…

— Откуда тебе знать, где это было и как? — тон начинал повышаться, но предсказуемо и жалко задрожал: — Откуда тебе знать?

Её саму затрясло мелкой дрожью. Как тонкое пересохшее деревце — вот-вот переломится. Вот-вот от неё ничего не останется.

Его непоколебимое спокойствие выводило её из себя ещё пуще. Как мог он говорить обо всем так спокойно? Утверждать, что она… да как вовсе можно…

— Оттуда же, откуда шли слухи, которым, на твое счастье, по итогу не слишком поверили. Иными словами, от одной любезной пожилой дамы, что жила одна на той полузаброшенной улице. Из её окна открывается прекраснейший вид на Темзу.

Нет.

Не могло всего этого быть наяву. Демиан играется с ней. Развлекается — вновь.

Но её реакция, неосознанная, неоправданная, твердила совсем иное.

Её рука взметнулась к лицу, прикрыла рот, как будто запечатывая немой ужас, пока зрачки беспрестанно бегали по пустому пространству, подобно судорожно скачущим в её разуме мыслям — всё до единого бесформенным, неуловимым. Ни одну не поймать, ни одну не разглядеть.

— Признаюсь, я был уверен, что ты обмолвишься об этом хотя бы словом в дневниках, — всё звучал его голос через целую толщу прострации, усугубляя. — Во время описания своего детства или хотя бы дискуссии о Достоевском. — Демиан усмехнулся, покачал головой. — Нет, ни слова. По всем твоим записям о тебе складывается впечатление как об обычной, может, лишь с некоторыми причудами девушке… чрезмерно чувствительной, добросердечной и потому, безусловно, не вызывающей ни малейшего подозрения. Разве что факт твоих частых детских вылазок через окно мог бы вызывать вопросы, особенно если учесть, что слишком уж мимолетны эти упоминания: на лондонских улицах уж точно могло происходить немало вещей, заслуживавших куда более подробного описания… и я всё задавался вопросом — ты сокрыла всё это в дневниках намеренно или нет? По твоему поведению казалось, что нет — не сочти за грубость, прирожденной актрисой ты не кажешься. Поэтому я стал склоняться к своего рода амнезии, однако на девятой записи я стал вновь сомневаться. Когда мы обсуждали Раскольникова, в записи ты нарочито сделала акцент исключительно на моем мнении. Что странно, ведь у тебя самой было немало рассуждений, если судить по тому, как ты задумалась о чем-то на аж целый час после нашего с тобой обсуждения всех заметок.

Аннабель помнила. Верно. Задумалась — неужто на целый час?

Не суть. Не это важно.

Ей самой неведомо, о чем она в тот далекий день думала так долго. Ровно как и в этот миг — что-то в голове ворочалось, но мысли просачивались сквозь пальцы прежде чем она успевала что-либо из них вылепить. Потому и не записала. Что записывать?

Чудом у неё отыскались силы на раздражение:

— Господи… да причем тут Раскольников? Не думаешь же ты, что я могла спланировать…

— Почему нет? Человеком этот Максвелл был для своих юных лет в крайней степени неприятным, насколько я могу судить.

Он сам-то верит тому, что говорит? Что она могла бы…

Ещё и в одиннадцать лет? Да он в своем уме?

— Прекрати, — не выдержала она. Столько чувств в ней роилось, что Аннабель заламывала до боли пальцы, мечась по свободному пространству гостиной туда-обратно, только бы выплеснуть. А не удавалось. — Нет. — Всё же остановилась внезапно, закачала головой. — Нет, всё было… не так.

— Так посвяти же меня. Как это было?

Знала бы она сама. Боже, знала бы она!

Всё, что было в её памяти — путанный комок не пойми чего. Всё те же мутные образы, обрывки какого-то разговора, который она различить не могла… как беспрестанный шум, вслушиваться в который толку никакого. Не разберешь.

Демиан подошел к ней снова. Медленно. Воплощение бесстрастия, которого ей так в этот миг так не хватало — хотела хотя бы крупицу. В силу своего роста — возвышался над нею, смотрел сверху вниз, и оттого она казалась сама себе ещё более маленькой, совсем маленькой и беспомощной.

Этот его взгляд ей было не понять. Не насмешливый. Не снисходительный, хотя как будто чуточку покровительственный — будто он говорил с человеком, который только-только встал на первую ступень пути, который давным-давно у него самого позади.

Её же взгляд всё такой же растерянный.

А на устах — практически мольба:

— Я этого не делала, — тихо, умоляя его с этим согласиться. — Я никого не… — голос сорвался, дрогнув. — Я бы не стала.

— Как скажешь.

Не этого сухого «как скажешь» она желала!

Не этой безжалостной подачки.

Демиан знал её — как бы тошно ей ни было, как бы ни хотелось отрицать. За всё это время, за время преследования и заточения, он должен был узнать её, так, как никто другой не знает. Забрался уже давным-давно ей под кожу, в её голову, в её душу, всё ядовитой тенью запятнал и всё исследовал, изучил вдоль и поперек.

И больше всего на свете она мечтала в этот миг не о заветной свободе, не о погибели, мечтала, чтобы он просто сказал ей, что это всё глупости. Что она не могла стать причиной чьей-либо смерти, неважно, каким был тот человек.

Но в его нечитаемом взгляде — только эта жестокая бескомпромиссность. Никак не соответствующая этому наплевательскому «как скажешь», от которого у неё все внутренности затянулись тугими болезненными узлами.

Аннабель сделала шаг назад, затем следующий. Вновь покачала головой, по-прежнему потерянная, перепуганная, недоумевающая… Не могла больше здесь оставаться, не под вниманием этих ужасных темно-кровавых глаз — всего за мгновение оказалась в своей комнате, тут же закрыв за собой дверь и прижавшись к ней спиной, как будто это было единственной ей опорой, чтобы не разломиться окончательно под натиском осознания.

Нет. Нет, нет, она знала точно — это всё нелепица. Непонятные ей игры разума. Как можно совершить такое, даже если косвенно, и не помнить?

Да не стала бы она, и уж тем более будучи ребенком!.. Всего лишь одиннадцатилетней девочкой, обычным невинным дитем, согласно возрасту ещё глупым, бесхитростным и простодушным… да ещё и нарочно, целенаправленно…

Не стала бы ведь?