Запись одиннадцатая (2/2)

Превосходно. Что ж, она ощутила.

Демиан полагает, это как-либо изменило её взгляд на вещи?

Будь у неё возможность повторить этот страшный период, но только при условии, что теперь уже дверь не отопрут и её план претворится в жизнь, — Аннабель бы повторила без раздумий.

Неожиданно он протянул ей руку, чтобы помочь подняться с пола, но она этот жест проигнорировала, не шелохнулась, вместо этого продолжила:

— То есть, ты мучился от жажды вместе со мной почти полгода всего лишь ради моего поучения?

Голос её всё такой же хрипловатый. Изможденный, пустой, пугающе бесстрастный… Ей показалось, Демиан хотел закатить глаза, но он этого все же не сделал, вместо этого поразительно спокойно объяснял:

— Аннабель, я старше тебя. Голод для меня, несомненно, тоже мучителен, но я могу не пить кровь и оставаться в относительно здравом уме намного дольше. Иногда самообладание мне отказывает, но это не сравнится с тем, что ты сходишь с ума уже через несколько недель. Что мне эти месяцы?

Интересно, насколько сильно́ это его самообладание сейчас. Прежде он так долго без её крови не обходился.

Если он не лжет, можно предположить, что он не стал бы будить её, если бы не крайняя необходимость в крови, дал бы помучиться ещё дольше. Сколько ещё времени он мог бы выдержать?

Насколько больно ему сейчас даже просто говорить с ней?

Хотелось бы верить, что очень.

Аннабель в молчании посидела ещё пару секунд, прежде чем всё же поднялась на ноги. Безусловно, без его помощи. Из-за этого невольно пошатнулась, и Демиан даже успел протянуть к ней руку, чтобы её поймать, если понадобится, но она сама удержала равновесие. Равнодушно оправила складки юбки. Поинтересовалась:

— Но раз я выпила так много крови перед этим… — картина того, как она её пила, встала перед глазами, опаляя долей стыда. К счастью, пока Аннабель ещё не была в силах умирать от этого стыда в полной мере. — Не должна ли я была тоже вполне выдержать хотя бы месяц?

— Твой организм привык к регулярности. Частым и немалым порциям. Утоление жажды естественным, а соответственно неограниченным путем привело тебя лишь к перенасыщению, которое довольно быстро спало. Переход от одного «режима» к другому должен быть постепенным. Внезапные хаотичные перемены только лишь бьют по организму не самым приятным образом и результата от них никакого.

Аннабель успела позабыть, каково это. Говорить с ним.

Как читать энциклопедию.

Такой контраст с его тоном в последнюю их встречу… до неё так и не доходило. Что на него в тот миг нашло? Почему теперь он вновь спокойно разъясняет все необходимые нюансы, как какой-нибудь профессор, хотя в марте он внезапно предстал пред ней тем монстром, которым на деле является?.. Который вполне может переломить ей шею одним расслабленным жестом, если ему захочется.

Холод всё же взвильнул сквозняком под кожей.

Аннабель начинала приходить в себя. Приближалась к тому, чтобы опомниться. Вникнуть, вобрать во внимание то, что было прежде и как он может быть опасен, какой угрозой быть…

Даже сейчас. Невзирая на заметную изможденность, он не выглядел слабым либо уязвимым. В нём всё такая же сила, просто сокрытая внутри, и всё равно хорошо читаемая, кричащая. Сталь, острая, о которую можно порезаться при любом неверном шаге или слове и на которую его физическое состояние нисколько не влияет.

Господи, и ему снова нужна её кровь… снова нужно вогнать клыки ей в артерию…

Эмоциям как будто тоже, как и телу, требовалось время на то, чтобы проснуться. И вот они пробуждались наконец — потягивались нерасторопно, приобретали всю свою силу постепенно, мигая редкими вспышками мартовских воспоминаний перед глазами и жаля. Больно. Вгоняя в какую-то неожиданную рассеянность:

— Мне… — начала она, но губы вновь пересохли. — Мне нужно время. Ты сказал, я могу сперва прийти в себя?.. Или еще несколько часов без крови ты не?..

— Разумеется. Несколько часов у тебя вполне есть.

Какой же потерянной Аннабель себя теперь чувствовала. Сумела только слабо кивнуть в ответ, вздохнула снова тягостно, коснулась руками лица. Под кожей будто песок. Такое отвратительное чувство…

Демиан не стал больше тяготить её своим присутствием, направился к двери и спокойно её за собой прикрыл — понимал, Аннабель нет смысла наступать на те же грабли, запираться снова, зная теперь, что всё это время он мог, вполне мог и сможет снова… господи. Даже не понять в полной мере, от кого ей тошно больше — от него или от себя самой.

Аннабель дождалась, когда дверь закроется, когда чужое сердце отдалится на достаточное расстояние, и позволила себе обреченно рухнуть на постель, так и стоявшую посреди комнаты.

Какой же, Господи-Боже, кошмар…

Честно — Аннабель не представляла, что ей делать. Хотелось, чтобы иссушение, даже если бы не погубило её, но помогло скоротить срок пребывания в заточении, а по итогу… жалкие пять месяцев, возможно, даже неполные, ведь она не знала конкретный день, только месяц.

До чего же безрассудная и глупая… стоило сперва дать ему насытиться её кровью, а затем уже претворять план в жизнь. Тогда бы удалось, возможно, выкрасть ещё несколько месяцев. Но разве сумела бы она в марте, когда он так сильно её напугал, спокойно подставить ему вновь шею, вытерпеть весь этот процесс, отягощенный воспрявшей заново к нему ненавистью? А какая, по сути, разница… теперь ведь всё равно придется, в любом случае…

Под тяжестью всех мыслей сон утянул её довольно быстро, как долгожданную свою гостью, укрыл её мягкой дремой, которой ей так не хватало.

Кошмаров не было, но проснулась она с ещё более скверным самочувствием. Не тем, что было во время иссушения, однако же чувство было, будто она, простудившаяся, легла спать в надежде проснуться с новыми силами, а организм-предатель, напротив, ещё больше увяз в этой хвори.

Но невзирая на самочувствие, оказалось, что Демиан был прав.

Системы её тела заработали исправно. Сердце билось мерно, дышалось свободно, всё вновь стало умеренно отчетливым и обостренно слышимым, но не так болезненно, как при жажде, где каждый шорох подобен громоподобному удару по слуху. Всё как прежде.

В первую очередь она, нерешительно покинув свою комнату, отправилась в кабинет, надеясь с Демианом не пересечься. Села за стол, уже ставший ей непривычным.

Как же давно она ничего не писала… с трудом гнущиеся пальцы совсем отвыкли держать перо. Первые выведенные ею слова были на грани безобразности, но Аннабель довольно скоро вернулась в колею, расписывая целые пространные абзацы и сама того не замечая — увлеклась, целиком погрязнув в переборе минувших событий.

Сначала дописала брошенную на половине прошлую запись, все те месяцы её продумывания планов, затем само претворение плана… хотелось выпустить перо из рук и закрыть лицо руками. Заплакать, возможно. В миллионный раз — настолько она слабая. Изнеможенная, загнанная, как беспомощный зверек, дух её хлипкий и уже ничего не выдерживает. Никогда не выдерживал, ведь эти пустые слезы она льет с первого же дня в подвале.

Как же хотелось написать что-нибудь ещё… как угодно отсрочить миг, когда придется возвращаться в игру, правила которой ей неведомы. Быть вечной проигравшей стороной, из раза в раз. В том числе безропотно подставлять вену ненавистному чудовищу, ведь выхода никакого нет больше. Ни выхода, ни выбора, только не у неё.

Демиан и так ждал немыслимо долго, ей не стоит испытывать его шаткое от жажды самообладание. Уж точно не после всего случившегося в марте.

Оказалось, за долгие месяцы взаперти своей комнаты Аннабель отвыкла не только от кабинета. Отвыкла ещё и от всего пространства, в котором до иссушения провела словно целую вечность. И в то же время жалкий процент от того, сколько еще придется.

Всё в точности такое же, как и было, но чувство всё же необычное. Как если бы все те полтора года были лишь неправдоподобным кошмаром, и вот она снова в него вернулась. И будет возвращаться вновь и вновь, какие бы попытки убежать от реальности ни предпринимала. Её ловушка, её капкан. Не выбраться.

Единственное, что странного бросилось ей в глаза, когда она, стоя на пороге коридора, окидывала взглядом гостиную — хрустальная пепельница. Та, в которую Демиан курил при Аннабель всего пару раз.

Вся заполонена окурками.

И воздух — подстать этому. Тяжелый, прокуренный.

Аннабель этого даже не слышала. Тления сигарет. Поначалу вслушивалась во всё подряд, но затем, по мере усугубления её состояния, все звуки за стеной, даже мельчайшие, стали сплошным грохотом, больно бьющим по рассудку, и расплетать полутона, определяя, что происходит, не удавалось, слишком больно, да и не к чему ей это.

Может, табак помогает хотя бы немного заглушить жажду? Иначе не объяснить… при Аннабель ведь такого не было. Безнадежно зависимым от сигарет он не казался.

Сам он в этот момент сидел в кресле, и Аннабель не сразу даже заметила, что он, похоже… задремал. Локоть разместил на подлокотнике, пальцы упирались в висок, служа опорой слегка склоненной вбок голове — в таком положении обычно слушают крайне докучливого собеседника, только у Демиана вдобавок были прикрыты глаза.

Ей вспомнился вновь тот давний уже момент. Когда они оба, в одной постели, рядом друг с другом, и его рука на её талии…

В этот раз он не казался столь же безмятежным.

Голод сильно на нем сказывался, но его облик по-прежнему притягивал взгляд — как всё то же завораживающее мраморное изваяние. Просто уже не только-только сотворенное, а, как и он в действительности, повидавшее столетия.

Даже мелькнуло против воли беглое желание коснуться. Настолько неподвижного, омертвевшего… лишь одно сердцебиение выдавало в нем жизнь.

И пусть желание это претворять она бы точно не стала, ни при каких обстоятельствах, всё равно вздрогнула, когда он внезапно открыл глаза. Тут же отвела свои, в напряжении сцепила руки замком за спиной, нарочито отрешенно поинтересовалась:

— Раз уж сбежать мне все равно не суждено, что мешает тебе спокойно спать, как и принято, в постели?

— Что я слышу, Аннабель? Это забота обо мне? — его губы изогнулись в усмешке. — Я польщен.

Аннабель слегка скривилась. Злилась на себя. Сама не ведала, зачем спросила.

Демиан отнял руку от виска, немного выпрямился, потер шею… и в этой жесте было так непривычно много от человека. Обычного уставшего человека.

— В моем состоянии спать надлежащим образом довольно рискованно, — решил он всё же объясниться уже без издевок. — Ввиду моих лет и того, что я уже неоднократно баловался иссушением, впадать в долгий сон мне куда проще, чем тебе. Быстрее. И куда труднее из него выбираться. Я не могу позволить себе полноценно расслабиться, пока испытываю сильную жажду.

Аннабель медленно кивнула, стараясь не проиграть упрямому голосу любопытства, требующему поинтересоваться, зачем он себя когда-то иссушал. Какое ей дело…

Вместо этого она, усваивая информацию, пыталась понять, может ли это быть ей полезным. Никаких мыслей на этот счет. Только всё то же неуемное и неуместное любопытство, но ей не хотелось в лишний раз с ним о чем-либо говорить. Хотелось отмучиться и уйти — в кабинет, в спальню, куда угодно.

Чувство тревоги так и въелось иглами под кожу. Пускай злым или угрожающим он не выглядел… слишком хорошо Аннабель помнила его жестокие глаза и его ледяной тон. Его пальцы на её запястье и его ужасные слова.

Демиан утомленно вздохнул. Видимо, зря — должно быть, от запаха её крови, даже пусть стояла она в отдалении, даже пусть никаких открытых у неё ран не было и кровь бежала исключительно внутри, его жажда заметно обострилась. Кожа не побледнела — уже некуда бледнеть. Но проявились отчетливо темные полосы вен на шее, на виске, на кистях рук…

Глаза почернели тоже, но он вовремя прикрыл глаза, пытаясь совладать с собой.

Удивительно — вышло. Всего несколько мгновений, за которые её сердце разогналось в испуганном ритме, за что она сама себя проклинала, и цвет его вен вернулся к прежнему, к голубоватому оттенку.

Оттягивать миг дальше уже некуда.

— Ну, что, может быть, сядешь мне на колени для удобства?

Аннабель не позволила ему себя смутить. Если это и выбило её из колеи, то всего на мгновение, притом хотелось надеяться, что внешне незаметное — она тут же взяла себя в руки, бросила с нескрываемым раздражением:

— В тебе ни капли чести, верно?

— Да, за столько лет несколько поистрепалась.

Ей не удавалось различить или припомнить — до мартовского случая он вел себя таким же образом? Да, пусть язвил, но не столь же откровенно… не целясь в её уязвимые места, не играя на её стыде, страхе, любых других чувствах.

Или же это её память попросту вычеркивает всё пренеприятнейшее, оставляя только все те их безмятежные разговоры и его обходительность? Не помешает перечитать прежние записи, всё уже смешалось…

Разместилась Аннабель на диване. Теперь, когда все те её далекие планы порушились самым ничтожным образом, терпеть утерю крови на ногах ни к чему. Демиан это понимал, поднялся со своего кресла и приблизился к софе, и каждый его шаг отмеряло её собственное сердце — целиком проснувшееся, чутко отзывалось на любое его действие, кололо тревогой.

Как же не хотелось, чтобы он приближался…

Но он приблизился. Уперся рукой в спинку, чтобы наклониться к ней.

Аннабель затаила дыхание, сердце совсем зашлось, на грани очередной истерики, но Демиан не стал долго мучить её этой близостью. Жажда ему того не позволяла: за секунду до того, как его лицо исчезло из её поля зрения — когда он опустил голову, ближе к её шее, — она заметила, как тьма в его венах снова взяла верх, омрачая без того жуткий облик.

И вот вновь… Клыки, прорезающие кожу.

Мурашки рассыпались по коже, и Аннабель невольно подалась назад, в безвольной попытке отстраниться, напираясь на преграду в виде спинки дивана.

Рука Демиана тотчас же легла ей на подбородок, удерживая голову в одном положении. Чуткости, с которой он часто касался её прежде, в этом жесте не было, но и жестокости тоже. Даже в этой твердой хватке читалась некоторая… осторожность. Как будто Аннабель была хрустальной, и не то чтобы ему есть дело до этого хрусталя, но и с осколками, если он не рассчитает силу, возиться ему бы не хотелось. Никакого желания причинять ей настоящий вред.

К этой боли можно было, наверное, тоже привыкнуть. Быть может, это чувства её чуть притупились, но боль в шее не столь нестерпимая. Горящая, острая, но если на ней не концентрироваться, если думать о чем угодно ещё… на ощущении его близости, на спокойном биении его сердца совсем рядом, на запахе его парфюма… нет, ещё хуже. Аннабель прикрыла глаза, сцепила замком немеющие пальцы на коленях, пытаясь считать секунды — на английском и французском, попеременно, только бы отвлечь разум от тела, в котором уже начинали зудеть вены от этого ощущения убывания и возобновления крови.

Аннабель была уверена, что потеряет сознание — когда стала тяжелеть голова, когда слабость охватила все конечности, когда вот-вот уже должна была захлестнуть тьма… не потеряла.

Демиан отстранился.

Не поднялся, не выпрямился, по-прежнему был к ней склоненным, но отстранился от её шеи, отчего она могла теперь разглядеть вновь его лицо, находящееся чрезмерно близко.

Всего лишь мгновение ещё под его кожей буйствовала мгла, затопившая вены и радужки глаз, но затем — всё пришло в порядок, только взгляд чуть иной, чем прежде.

На самую малость затуманенный.

Господи. Аннабель не сразу осознала.

Демиан, очевидно, в этот миг должен был быть пьян.

Прежде она всегда, когда он напивался её кровью, пребывала без сознания несколько часов, за которые он уже целиком приходил в себя. А теперь?..

Ничего предосудительного он себе не позволил, этот миг, что он задержался, прежде чем выпрямиться, длился не более пары секунд, но у Аннабель сердце, без того гулко бьющееся в упрямой попытке восполнить утерянное в венах, разбушевалось ещё больше, словно Демиан мог бы. Мог бы сотворить нечто предосудительное.

Но по итогу он только выпрямился, взглянул на неё ещё раз, теперь уже сверху вниз, и Аннабель, способная вновь наконец дышать от восстановления дистанции меж ними, невозмутимо спросила:

— Ты говорил, что «баловался» иссушением? Ради эксперимента?

Во рту до безумия сухо — и губы, и в горле… даже язык при произнесении слов будто бы скреб, как щеткой, по сухому небу. Легкая рассеянность окутывала голову, подобно дымке тумана, перед глазами бегали пятна, такие же, как когда подолгу смотришь на яркое, и слабость не позволила бы ей даже просто сдвинуться с места, если бы она захотела, но у неё того в планах и не было. На по-прежнему ноющей, прескверно зудящей от заживления шее чувствовалась густая теплая влага. Оставшаяся кровь.

Иными словами — состояние гадкое, но не хуже, чем когда она просыпается после потери сознания.

— Не только, — ответил он и вытер кровь с краешка своих губ. — Бывало, просто в крайность надоедал мир.

— Не проще ли было сразу под солнце? — даже сама понять не сумела, серьезным это было вопросом или простым намеком на то, что лучше бы он убился давным-давно…

— Аннабель, я не какой-нибудь взбалмошный подросток, чтобы пытаться себя убить по каждой мелочи.

За миг осознания, что это, судя по тону, был насмешливый упрек в её сторону, Демиан достал из кармана аккуратно сложенный платок и протянул его ей. Аннабель рассеянно моргнула, сперва не поняв, к чему это и зачем, но после осознала, нерешительно протянула руку и забрала, прикладывая к залитой кровью шее.

— По мелочи? — возмутилась она, когда он уже отдалился и разместился в кресле. — Демиан, все мои близкие будут уже стары или мертвы.

— За тридцать лет ты вполне можешь успеть отгоревать по этой потере.

Ну, разумеется. Всё у него просто.

За столько веков он, несомненно, перестал уже воспринимать горе за нечто весомое… Аннабель сомневалась, что он вовсе помнил это чувство, как следовало бы. Мог помнить как факт, ведь Далию и Летту он всё же терял и вряд ли это когда-нибудь забудет, но само чувство, поедающее душу до размера целой дыры, которая может лишь по краям затянуться, а сердцевина так и останется чернеть и укореняться… помнит ли Демиан вовсе, каково это — чувствовать?

— Я говорила тебе, мое мнение не изменится. — От Демиана ей было до одури тошно, но разговор она продолжала спокойно. Не понять только, зачем вообще продолжала. — Срок мне уготовлен, после него меня ждет рассвет.

Демиан вздохнул — утомленно, на грани раздражения, конечно, от её неизменного упрямства. Расслабленно прислонился к спинке кресла, закинул ногу на ногу.

Его наплевательство к её горестям в этот миг достигало такого острого, неприкрытого уровня, что аж стало щемить в груди. Непонятно почему.

Аннабель смотрела на него и всё не могла разобрать, как влияет на него опьянение… может, срывает маску обходительности, которой последнее время и так не столь много?.. Приоткрывает в нем окно к искренности, и если эта искренность заключается как раз-таки в его бездушной черствости…

— Я тоже говорил тебе, — без особого интереса напомнил он взамен. — Что будет, если ты не перестанешь твердить о своих шекспировских планах<span class="footnote" id="fn_32233524_0"></span>.

Аннабель не верила той его угрозе. Это глупо, он не стал бы. Не стал бы держать её и уж тем более сам сидеть с ней вместе взаперти дольше обещанного.

— Ты не посмеешь, — заявила она удивительно смело для той, что не была уверена ни в чем. В том, что на уме у Демиана — тем более.

Стало быть, сказывалось прескверное самочувствие, возвращающее её к тому странному безразличию, высушивающему в ней все эмоции, как совсем недавно, сразу после пробуждения.

Впору бы испугаться подобной внезапной дерзости, сорвавшейся с губ, но как же странно, что прежде она могла говорить что угодно, а теперь надлежало опасаться за каждое свое слово… в любом случае, за это заявление Демиан ничего ей не сделал, только усмехнулся обыденно:

— А что меня должно останавливать?

Аннабель, всё так же вытирая с шеи кровь, уже вознамерилась подобрать любой ответ, когда Демиан у неё эту возможность отнял. Продолжив сам:

— Твое бесконечное «ненавижу» в дневниках?

Её рука на шее замерла.

Осознание пришло не сразу. Как будто встала какая-нибудь преграда меж нею и принятием.

Ей попросту не хотелось его принимать. Как-либо допускать в голову и душу. Осознание, что правда…

— Ты читал.

Лаконичная констатация. Бесцветным голосом и отрешенным взглядом в пустоту.

Ей почему-то казалось всегда, что ему незачем читать. Что он не опустился бы до этого. Как бы она и к нему ни относились, сама не представляла, почему, но было всё же стойкое ощущение… да, пусть дневники всегда были у него под рукой и он мог открыть их в любой момент, пусть она сама же, в прошлой записи, так тщательно и нелепо конспирировалась, лишь бы он, если вдруг прочтет, ничего не разобрал… и всё же. Всё же неожиданно.

Аннабель не думала, что эта весть так по ней ударит, что эмоций в уставшем обессилевшем теле воспрянет столь много. Но что-то надтреснулось. В очередной раз. Если сосчитать, сколько раз вся она изнутри трескалась, её внутренности уже должны казаться грудой переломанных сухих веток, от неё уже ничего не должно было остаться совсем, а она всё ломается и ломается, раз за разом.

— Нужно же мне было чем-то занять время, — непринужденно объяснил он. Как ни в чем не бывало. Как о глупости. Пустяке. — Когда я предоставлял тебе дневники, я не говорил, что они останутся неприкосновенны.

Господи, когда уже это всё закончится…

Как же мерзко ей стало от мысли, что он сидел и читал! Развлекался этим, занимал время. Только бы избавиться от скуки. Копался в её мыслях, глядел на все-все ситуации за эти два года её глазами, лицезрел всё самое потаенное, все её реакции, рассуждения, домыслы… как будто забрался ей в голову и этим всё в ней осквернил, опорочил, одним только своим присутствием. Сперва осквернил её жизнь преследованием, теперь даже это, всё сокровенное, хранившееся в её душе…

Аннабель поднялась с кресла, едва не качнувшись, потому что от резкого подъема потемнело в глазах — безграничная слабость ещё не спала, — и на нетвердых ногах направилась к коридору.

Чего бы он ни добивался, ей это представление надоело в крайность.

Терпеть это его извечное наплевательство и непонятно откуда взявшуюся желчь…

Аннабель остановилась внезапно. Прокрутила ту же мысль в голове снова.

Чего бы ни добивался…

— Чего ты добиваешься? — спросила она прямо, вновь к нему обернувшись.

Демиан посмотрел на неё заинтересованно. Взгляд по-прежнему совсем немного блестел опьянением, но был всецело осознанным — это не эйфория ударяла ему в голову. Не она толкала его на жестокие реплики и открытый цинизм.

Там, в спальне, когда он поил её своей кровью, ей показалось на миг, что тот далекий момент его злости уже давно позади. Но вот он, Демиан, во всей своей черствой красе — их диалог длился не более десяти минут, а у неё уже ощущение, будто её прокрутили через железную мясорубку.

Не просто так. Что-то здесь определенно крылось.

Как мог человек, вежливо беседующий с ней о чем угодно, старавшийся не коснуться её в лишний раз во время танца, чтобы не смущать чрезмерно, сглаживающий всевозможные углы, не делавший ей ничего за её вечные попытки сбежать или за непозволительную язвительность… и ещё целое море всего… быть теперь таким?

С холодом во взгляде и не меньшим льдом в словах.

Должны же быть причины.

Демиан словно водит её по какому-то замысловатому лабиринту его личностей. Первая пара лет — одна маска, учтивая преимущественно и тактичная; а теперь — настал черёд иной, куда более нелицеприятной…

— Ты будто специально показываешь мне диаметрально противоположные стороны твоего характера, — решилась она озвучить эту нелепую догадку. — Зачем?

Предсказуемо, его это предположение только в некоторой степени развеселило. Демиан даже скрывать этого не стал, позволил себе над домыслом посмеяться.

Её вернуло куда-то в самое-самое начало. Почти-первую их встречу, когда она только осознавала, что её похитили, а его всё крайне забавляло. Тот же смех, мягкий, бархатистый, ласкающий слух, но всё внутри сжимается до боли от тревоги, непонимания и ужаса того, что могло бы за смехом последовать.

Что тогда, что сейчас — она не представляла, чего от него ожидать. Ей казалось, что она уже к нему привыкла, что быть жестоким по отношению к ней ему бессмысленно, но теперь, когда всё перевернулось с ног на голову… все те месяцы, что она с ним беседовала — в никуда. Порвали, выбросили. Отмотали назад.

— Аннабель, — по-прежнему усмехаясь, начал он, и в темном его взгляде сквозило нечто совершенно недоброе, нечто, от чего интуитивно хочется убежать. — Если бы я захотел тебе продемонстрировать сторону, «диаметрально противоположную» тому, что было прежде, боюсь, ты бы не только со мной больше в жизни не заговорила, ты бы панически делала всё, чтобы держаться от меня подальше, насколько это возможно в четырех стенах.

Аннабель это понимала, безусловно, всё понимала, но сердце всё же дрогнуло, сжалось от охватившего его холода.

Ей не хотелось даже представлять.

Всё равно, что бы ни нарисовала её небедная фантазия, это было бы всего лишь жалкой песчинкой с истинной, изощренной жестокостью Демиана.

— Ты думаешь, мне не могло просто надоесть? Надоело возиться вечно с тем, чтобы ни в коем случае не задеть твоих чувств, надоело, что ты раз за разом творишь глупости и обвиняешь затем меня во всех грехах, без разницы, по делу и нет. Всё это, знаешь ли… несколько утомляет.

Эта скука в голосе, это безучастие… всё это читалось в нем и прежде, но на каком-то совсем ином уровне, иная ступень. Эта ступень была близка к бездне. К аду, в котором ей предстоит вариться ещё тридцать лет, если он говорит правду и ему элементарно надоело быть со своей пленницей милосердным.

— Я не верю тебе.

Не хочет верить — так было бы сказать правильнее.

Не хочет верить, что вся та обходительность оказалась действительно, как Аннабель и полагала прежде, всего лишь маской, которую он скомкал и которой больше не видать. Теперь — только терпеть подобное отношение годами. Десятилетиями.

Её голос звучал не так уверенно, как хотелось бы, но она старалась, истинно старалась вложить в него твердую убежденность:

— Что бы ты ни делал, в этом всегда кроется несколько смыслов.

То, как перетянуты были её нервы — удивительно, что не трескалась изнутри вновь. А Демиан всё смотрел на неё, и его губы растянулись в ухмылке, и взгляд никак не понять… как будто он был удовлетворен её выводом. И в то же время — совсем нет. Извечная парадоксальность, извечное сочетание двух крайностей, которое путает так, что разум уже скоро поломается окончательно от попыток его понять.

В конечном счете, Демиан только повел плечом в безразличном жесте:

— Твое право. Можешь не верить.

Вот так всё просто.

Может не верить. Но сути это нисколько, конечно, не меняло.

Аннабель стиснула зубы, прикрыла на секунду глаза, не зная, отвечать ли на это что-либо или уже уйти куда подальше… рассудила, что нервов на первый вариант у неё уже не осталось. Уже трещат и рвутся. Ей жизненно необходима тишина и отсутствие Демиана рядом с ней.

Шагнув назад спиной, Аннабель отрешенно мотнула головой, по-прежнему попросту не веря в реальность произошедшего только что диалога, в реальность этой новой маски Демиана… развернулась и отправилась в свою комнату.

Что бы ни заставило Демиана так внезапно переломить ход их обычной жизни, эта новая глава её заточения нисколько ей не нравилась. И явно ничего хорошего не сулила.