II. – часть 2 (2/2)

Небольшое, но до жути уютное оббитое и внутри тоже в дерево шале, как в лучших традициях горных курортов у подножья Намсана, который играет роль полноценной горы, окружён садом и двориком, где пару качелей и даже бассейн.

Сэхун с двойняшками занимают одну из детских комнат, где гамаки-кровати, и довольно высыпают содержимое своих рюкзаков в центре комнаты, чтобы обменяться и поделиться игрушками, а затем двинуть с выбранными во двор.

– Думал, эта неделя никогда не закончится! – Бэкхён, наконец, расслабляясь, плюхается возле Джунмёна рядом на уличный диван среди подушек и тянется к подлокотнику за своим бокалом холодного Просекко. – Бесконечная.

– Знаю, у меня тоже.

Джунмён кивает, отпивая из своего, и они с Бэкхёном несколько мгновений наблюдают за альфами впереди чуть поодаль, которые уже расчехлили мангал и во всю заняты стейком, бургерами и, конечно, зефиром.

– Как твой материал на среду в колонку? Готов? – подаёт голос Бэкхёна спустя несколько мгновений комфортной тишины.

– Почти. Но ещё на написан. Займусь этим в понедельник. – отзывается Джунмён. – Шеф отстал от тебя с этим маньяком?

– Отстанет он, гляди! – Бэкхён хмыкает. – Я подговорил Джонина, – посмеиваясь, рассказывает Бэкхён. – Что буду первым, кто узнает, когда они его поймают. Повезло, что у меня не целая колонка как у тебя.

– Хорошо, побудь хоть в чём-то первым! – Джунмён хмыкает и следом смеётся, когда Бэкхён пихает его локтём в бок.

– Слушай, как ты это делаешь? Собираешься сесть и пригубить весь материал за понедельник? – вдруг уточняет он ранее заданный вопрос.

– А что не так? – удивляется Джунмён. – Я не люблю растягивать – спокойно напишу, сдам, во вторник исправлю редактуру и сдадим вечером в печать на утро.

Бэкхён хмыкает добродушно, но ничего не говорит – Джунмён знает, что он наоборот удовольствие любит растягивать.

Малышня забывает про зефир совсем, когда их зовут за общий стол ужинать, потому что свежепожаренные бургеры огромные и пахнут совсем здорово и только в праздники родители разрешают совсем вредной, но такой вкусной содовой, три вкуса которой обязательно нужно смешать в трёх стаканах и потом подраться, где чей и у кого вкуснее.

Джунмён чувствует себя расслабленно и легко, пока прижимается щекой к крепкому плечу мужа, лёжа рядом с ним на уличном диване после ужина, когда неугомонные двойняшки во главе с Сэхуном, наконец, отправлены спать. Чанёль с Бэкхёном и Джонин о чём-то переговариваются, но Джунмён не слушает.

В ушах звенящая тишина – внутри не дрожит ни одна струна или мысль. Спокойствие едва ли не гробовое.

Для кого-то, но явно не для него.

Чутьё приспано, но не потому, что внимание рассеяно, а наоборот – сомнений нет вообще: ни в том, кто, ни в том, когда и как.

Джонин дышит спокойно и размеренно – его вдохи и выдохи успокаивают ещё больше.

Джунмён чувствует тепло его кожи через рубашку щекой и думает о том, сколько эмоций внутри него, у него под кожей. Каждая из них отражается на его лице, пока он говорит, или смеётся, или жестикулирует.

Поэтому в плену у эмоций он и каждый из здесь присутствующих, и каждый человек на земле, или почти каждый – заложники своих эмоций. Они живут, повинуясь им, те диктуют их настроение, их состояние, их равновесие или его отсутствие.

А не иметь эмоций – быть свободным.

И к сожалению, тот мелкий ублюдок, который судя по частоте его выхода на охоту, сделает это и сегодня ночью – это понимает.

Его эмоции не подавлены, раз он спешит доставить себе удовольствие, пусть и таким способом. Ему чего-то не хватает и он стремится получить это всеми доступными и недоступными способами. Его эмоции не мертвы, но некоторые из них – заморожены.

Спутаны в один ком и он различает концы только тех, которые ему нравятся – вожделение, радость, удовольствие, гордость, упоение своей властью, вседозволенность.

В нём спит сочувствие, сопереживание, поэтому он убивает.

Джунмён мог бы сказать о себе так же, но в нём спит всё – он не видит и не ищет концов, чтобы распутать клубок эмоций.

Но в этом между ними разница – его разум чист и ясен, на нём нет розовых очков, что надевают эмоции, он видит мир и людей вокруг такими как есть, легко различает фальшь, ложь, лицемерие. Потому что на самом деле сам ничего из этого не умеет.

– Любовь, не засыпай.

Голос Джонина прорывается откуда-то сверху и, судя по всему, муж зовёт уже не первый раз.

– Устал? – уточняет Джонин и прежде, чем кивнуть, Джунмён бросает взгляд на циферблат его наручных часов. Бэкхён тоже сонный, но по-настоящему и, пожелав друг другу доброй ночи, альфы расходятся по своим спальням, забирая каждый свой тёплый сонный груз.

Джунмён имитирует, что он засыпает, до последнего, пока на самом деле не засыпает Джонин, укладываясь возле него в постель и сгребая в охапку во сне.

Время, на самом деле, ещё и не такое позднее, но на самом деле субботняя ночь только начинается.

Выбираясь из-под руки мужа, Джунмён окидывает комнату взглядом в поисках своей одежды и приседает, босой, у своего рюкзака, чтобы открыть тот и проверить наличие всего необходимого внутри.

Шале идеально для всех его планов.

Джунмён знал это ещё на этапе бронирования, когда понял, когда запланировал, когда заказывал.

Выходя через заднюю дверь, он пересекает двор, обходит машину и сворачивает прочь с территории шале в чащу лесопарка.

Чтобы его нашли, он должен не просто бродить среди деревьев – готовясь к убийству, у убийцы всегда есть сценарий в голове, как должен выглядеть кадр, сцена, чтобы он принял в ней участие.

Обнаруживая у беговой тропы лавочку, Джунмён садится на неё, доставая из бокового кармана рюкзака маленький прозрачный флакон, напоминающий парфюм, и снимает колпачок распыляя на обнажённую шею и на левое запястье, чтобы следом потереть запястья друг об друга.

Муж бы уже решил, что его интересные дни начались, но Джунмён ловит в свои сети сейчас совсем не мужа.

Далеко не его.

Дальше выдавить на руку немного белесой жидкости и хорошенько распределить по всем ладоням, словно перчатки.

Пряча рюкзак под лавку, чтобы не привлекал лишнего внимания, Джунмён складывает ладони на коленях и закрывает глаза, абстрагируясь и сосредотачиваясь на своих ощущениях – отключая мысли и отголоски эмоций, с которыми у него и так проблем нет.

Инстинкты обостряются, не подчинённые эмоциональному фону, а потому служат куда лучше, чем в иных ситуациях.

Чьи-то уверенные шаги на расстоянии Джунмён улавливает спустя 18 минут сидения не подвижно, когда, кажется, что в состоянии лёгкого коматоза, словно перед тем, как заснуть, замедляется даже пульс и дыхание.

Шаги приближаются.

Джунмён продолжает сидеть неподвижно, слушая внимательно – у жертвы не должно возникнуть ощущения, что жертва тут – именно он.

Об этом знает только Джунмён и будет знать до последнего, пока всё не будет закончено.

А ещё, возможно, на утро узнает полиция.

Но этого нужно ещё дождаться.

Шаги слышатся совсем близко.

Джунмён распахивает давно привыкшие к плохому освещению глаза и ждёт.

Каким будет его следующий шаг?

Попытается ли он напасть со спины или попытается выстроить кадр так, чтобы отыграть в этой сцене главную роль?

Если это влияет, а это влияет на его самооценку, разве не должен он как-то попытаться заманить жертву в свои сети? Заинтересовать её? Привлечь, как паук бабочку искусно сплетённой блестящей узорной паутиной.

– Добрый вечер.

Бинго!

Джунмён не скрывает усмешки.

– Добрый.

Отзывается коротко, продолжает держать ладони на коленях.

– Не страшно в таком месте и в такое время одному?

Что он хочет услышать? Подыграть ему?

– Я не один, – Джунмён имитирует совсем очаровательную, насколько её можно рассмотреть в темноте, улыбку. – Вы ведь тоже здесь.

– Ёнсу.

Самолюбие приятно щекочет в груди, Джунмён снова не скрывает довольной усмешки, больше напоминающей хищный оскал.

Бинго!

– Джунмён.

Он протягивает юному альфе, который младше его почти на десять лет, руку, представляясь.

Каждый из них уверен, что жертве можно назвать своё настоящее имя, ведь до утра с ним в памяти она не доживёт.

Но на самом деле действительно прав только один из них.

– Так что тут делаешь один?

Альфа смелеет, садится рядом на лавку, по-хозяйский закидывает руку ему на плечо – тестостерон, а ещё усилитель запаха на Джунмёне делают своё. Ртутный столбик его самооценки уверенно ползёт вверх.

Ртутный столбик Джунмёна – терпение, в свою очередь, стремительно по шкале опускается.

– Люблю ночной лес, – отзывается он, чуть меняя позу, чтобы, якобы прижаться чуть ближе к чужой груди, но на самом деле проделывая манипуляции, которых альфа даже не улавливает и не понимает. Джунмён занимает удобную для себе позу для последующих действий. Садится ровнее, упираясь ногами в землю, чтобы быть более устойчивым в случае уверенного рывка в сторону и вверх, чтобы вовремя встать. – Это романтично

– Точно! – подхватывает альфа, решая, что жертва сама добровольно бежит к нему в руки. – Звуки леса восхитительные: такие разные, будоражащие, опасные.

Каков поэт!

Джунмён бы расхохотался вслух, если бы это было уместно.

Кто только ведётся на эту чушь?

Неужто у омег в двадцать с хвостиком ещё ветер в голове и романтичная аура опасности всё ещё является для них привлекательной?

Как в дурацких подростковых сериалах.

– И мне так кажется, – Джунмёну вдруг кажется, что он звучит чуть неправдоподобно, со всем соглашаясь. – Тебе тоже нравится ночной лес, да?

В пору только ресницами похлопать!

Муж бы увидел – рассмеялся бы этому ребячеству вслух!

– Да, и то, что он скрывает.

Альфа кивает и улыбается довольно обаятельно, как замечает Джунмён.

– Это что же? – уточняет он, понижая голос и заставляя юного альфу придвинуться чуть ближе к его шее, где аромат уже начинает кружить голову и вот-вот начнёт толкать его на конкретные действия.

– Меня.

Драматичнее быть просто не может!

Джунмён не скрывает разочарованного выдоха, но это и вовремя.

Самое время!

В свете фонаря, что в нескольких метрах от них, Джунмён замечает тугую связку белоснежной верёвки в чужой свободной от обнимания его руке.

Наконец-то!

Альфа прижимает к себе крепче, словно пытаясь удержать на месте, и Джунмён делает, что собирался, подаётся влево и вперёд, сильно толкая юнца плечом в грудь так, что тот навзничь падает на лавку, расставляя руки и роняя верёвку, которую из его ладони Джунмён подхватывает на лету, замирая напротив.

И в это самое мгновенье хищник и жертва уверенно меняются ролями.

Альфа пытается встать, отобрать верёвку, свести всё на шутку – Джунмён все это, ещё несказанное и не сделанное, видит по выражению его лица и тому, как эмоции масками сменяются на нём одна за другой. А потому, поднимает ногу, упираясь той в лавочку между разведённых коленей альфы, и благодаря позе, в которой стоит, наклоняется к лицо горе-маньяка поближе.

– И что дальше? – интересуется он прямо.

Выбрав следующий кадр, альфа снова выдаёт всё, что намеревается сказать и сделать, выражением своего лица, и Джунмён кивает.

– А что дальше – решать буду я.

Он легко перекидывает верёвку юнцу через шею, затягивая словно петлю галстука и давит до того момента, пока опешивший от такого хода событий альфа не начинает съезжать по лавочке, теряя сознание.

Джонин бы сказал, что неожиданность отлично на него сработала.

Как и обычно, в прочем!

Узлы вязать учили в лагере в детстве – такие, чтобы легко могли выдержать большой груз вроде взрослого человека.

Так ли чувствовали себе те омеги, когда он связывал их по рукам и ногам, чтобы предоставить себе беспреградный доступ к телу, а после, кроме открытой груди и спины, ему не оставалось ничего, кроме как воспользоваться доступностью этих участков, чтобы покончить с жертвой.

Когда узлы надёжно закреплены и альфа оказывается лежать на лавке, Джунмён достаёт теперь уж свою верёвку из рюкзака, фиксируя её на ногах того, а другой свободный край перекидывая через ветку рядом растущего клёна, под которым находится лавочка, создавая таким образом рычаг.

Выдыхая, чтобы чуть собраться с силами, Джунмён вынимает из заднего кармана джинсов рабочие перчатки, надевая те, чтобы во время надусилий не стереть те, восковые, что он наносит на руки ранее, словно крем.

Подстраховка никогда не помешает, особенно с его работой.

Проверяя, хорошо ли закреплены перчатки и ещё раз выдыхая, Джунмён хватается за верёвку по другую сторону ветки обеими руками, потянув на себя. И следом даже повисает на ней всем своим весом, полностью, поджимая ноги, чтобы груз поддался, рычаг сработал и связанный альфа, привязанный к другому краю его верёвки, соскользнул с лавки и повис на ветке вверх ногами.

Закрепляя свободный край верёвки, Джунмён вздыхает чуть устало, оценивая взглядом дела рук своих.

Тут горе-маньяк, наконец, начинает приходить в себя после лёгкого удушья и когда понимает, что связанный весит над землей, начинает извиваться как червяк на крючке спиннинга перед ловлей. Джунмён ждёт несколько мгновений прежде, чем он чуть успокоится.

– Что ты делаешь, сумасшедший? Отпусти меня сейчас же! – выкрикивает альфа, глядя на него вверх ногами.

– Я-то? – Джунмён хмыкает, цепляясь за слово «сумасшедший». – А мне казалось, это ты, Ёнсу, омег ловил, насиловал и резал здесь и в соседнем парке, нет?

Юнец молчит с пару мгновений, затем снова начинает извиваться и берётся кричать, звать на помощь, но делать вверх ногами хорошо это не получается – кровь приливает к голове, сознание мутнеет, голос становится сиплым, а дышать становится трудно.

Когда силы покидают его на этот раз и он снова замирает, прекращая извиваться, хотя ещё в сознании, Джунмён подходит поближе, раскрывая на нём куртку в поисках орудия убийства во внутреннем самодельном кармане под молнией, и судя по очертаниям предмета, его обнаруживает.

Рассматривает простой охотничий нож, крутя в пальцах.

– Туповат, – замечает, глядя альфе в глаза и снова усмехаясь. – Но это не страшно.

И прежде, чем перед его носом блестит в блеклом свете фонаря лезвие, успевает только вдох сделать, когда лезвие, как по масло, легко полощет горло.

Джунмён вовремя отступает назад, когда вслед за вспоротой, как консервная банка, шеей оттуда тут же просится наружу водопад крови.

Алая жизнь заливает лицо юнца полностью, и он бы вполне мог ею захлебнуться или в ней утопиться, если бы ему было чем.

Джунмён спокойно прячет перчатки обратно в задний карман джинсов, снимая те, чтобы избавиться от них позже, да забирает рюкзак, отправляя на плечи, и оборачивается напоследок.

– Передавай привет всем в аду.

Джунмён салютуют на прощание, и двигает обратно в чащу в поисках тропинки, которой сюда от шале и пришёл.

***</p>

Джонин сминает одной рукой подушку под своей головой, другой потянувшись к мужу, но рядом вдруг того не обнаруживает. Мгновенно просыпается, как по армейской привычке, приподнимается на локтях над кроватью и окидывает пустую спальню взглядом.

Встаёт, двигая к окну, распахивает то, выглядывая во двор и замечая Джунмёна, который, кутаясь в его рубашку, в пижамных штанах двигает в дом, обогнув тот справа.

– Тебя где носит, пропажа? – интересуется он вслух, когда скрипит негромко дверь и муж оказывается в спальне.

– Не спится, был у бассейна, – отзывается Джунмён, подходя к нему и обнимая за пояс со спины, прижимаясь щекой между его лопаток. – Не хотел тебя будить.

– Меня будить? – уточняет Джонин, накрывая его ладони своими. – Это чем же?

– Собой.

Джунмён приподнимается на носочки, чтобы дотянуться, и оставляет поцелуй на устье его шеи, ожидая, пока муж развернётся к нему лицом, не выпуская из кольца рук.

И Джонин, порою такой предсказуемый, делает так, как от него ждут, и тут же заключает его лицо в ладони, потянувшись за поцелуем.

И Джунмён с удовольствием отвечает, поддаваясь, прижимаясь к его груди, следом легко вытряхивая его из футболки и позволяя снять с себя его же рубашку.

Потому что после горячей влаги крови всегда до смерти хочется горячей влаги его поцелуев.

И когда он ловит под бёдра, чтобы донести до кровати и уронить на неё; когда подминает под себя, не разрывая поцелуй; когда добирается кончиками пальцев до обнажённой кожи; когда до краёв заполняет собой, Джунмён вдруг, наконец, чувствует, что живой.

Потому что это едва не единственное, что он действительно может не только чувствовать или испытывать, но и идентифицировать.

Желание, страсть, удовольствие.

Большее, чем когда отбирает жизнь.

Большее, чем что-либо испытуемое до этого или в будущем.

Потому что с ним по-другому.

И как бы дурацкие врачи это не называли – истинностью или абсолютной физической совместимостью, в момент, когда чувствует на себе его вес, когда сжимает его в себе и прогибается в спине навстречу каждому движению его бёдер, навстречу каждому толчку, Джунмён забывает о том, что нужно мерить маски, подбирать эмоции под ситуацию и постоянно держать себя в ежовых рукавицах под эгидой самоконтроля, дабы не выдать.

В такие моменты он абсолютно расслабляется и абсолютно раскрывается, оставаясь перед Джонином нагим во всех смыслах этого слова и не боясь показаться неуместным, или неправильным, или неискренним.

И каждая эмоция, если это они, что отпечатывается на его лице, в такие мгновенье принадлежит не ему самому, а исключительно Джонину.

***</p>

Хлопок его рубашки, которую, как в дурацких фильмах, Джонин надевает на него разнеженного, засыпающего после близости, чувствуется на коже здорово.

Джунмён, чуть просыпаясь, понимает, что чувствует себя великолепно, и переворачивается на другой бок, намереваясь улечься на чужое плечо, но плечо, почему-то, вдруг шевелится и куда-то исчезает.

Джунмён распахивает сонные глаза, глядя на мужа, который спешно одевается.

– Джонин-а, куда? – зовёт.

Муж садится на кровати рядом, погладив его по волосам, и подаётся ближе, целуя его тёплые со сна губы и следом лоб.

– «Каратель» снова убил. Здесь совсем рядом, – объясняет он и Джунмён, чуть помедлив, кивает, что понял и принял к сведенью. – Я вызвал патруль – они отвезут вас домой. Ёля вызвали в лабораторию. Будь на связи. Люблю вас.

Джонин снова целует в лоб. В его движениях и взгляде заметны тревога и волнение.

– И мы.

Джунмён кивает невпопад и плюхается обратно на подушку.

До приезда патруля ещё можно немного понежиться в постели.

Муж уходит, хлопает за ним дверь и Джунмён переворачивается на спину, складывая руки под головой и довольно улыбаясь.

Не убил, а наказал того, кого должно было!