Глава 4 "Мораль и нравственность" (1/2)
— Скажи, Осаму, что такое любовь?
— Любовь? …Биологический нейрококтейль.
— Ты так считаешь… Ты никогда не задумывался, как этот коктейль играет с твоими чувствами?
— С чего мне об этом думать?
Два парня сидели, прислонившись спиной к стене. Вечерняя прохлада пробиралась через окно над их головами. Медленный диалог разносился по темной пустой комнате, отражался от стен легким эхом.
— И ты никогда никого не любил?
— Ох, Федор, ты же знаешь, что мне не суждено.
— И ты бы не хотел? Никогда не думал какого это? Почему человечество так превозносит это чувство?
— Слушай, я могу собрать тебе любовь в пробирку, только скажи. Достаточно просто зайти в лабораторию и достать нужное оборудование.
Фёдор только усмехнулся. Его длинные черные волосы падали вниз, закрывая большую часть лица, оставляя взору одни лишь тонкие губы. Оставалось только гадать, что кричат его глаза.
— Знаешь, Осаму, ты похож на него. С каждым днем все сильнее. Ты можешь сколько угодно отрицать, что никогда не станешь, как Мори, но ты уже такой.
Глаза Дазая сощурились, а рука сама потянулась в карман. В ладонь приятно легла пачка сигарет. На секунду теплый свет огня от зажигалки осветил бледные лица и снова потух. Тяжелый дым стал медленно заполнять комнату.
— Как думаешь, когда он настигнет меня?
— А за что ты переживаешь? Когда это придет за тобой, будет уже все равно.
Голова Дазая бессильно упала на руки.
— Я боюсь, боюсь потерять всю человечность. Сколько бы я ни пытался доказать себе обратное — мне страшно. Но пока страх со мной, Огай меня не достанет. По-настоящему нужно бояться только потерять этот страх. Чертова замкнутая цепь! Ты понимаешь?
— Да, я понимаю, — равномерный голос Федора действовал успокаивающе. Этот тон прокрадывался под кожу и расслаблял напряженные струны нервов.
— Еще и этот Накахара, — продолжал напирать Дазай, — малое несмышленое дитя. Сам не понимает, во что ввязался.
— Да ладно, мы тоже когда-то думали, что Огай покровитель и святоша.
Плечи Осаму дернулись.
— Даже не хочу вспоминать это время, — промычал он.
— Ха.
Федор медленно поднялся и направился к выходу из темной комнаты. Он на секунду притормозил у двери и обернулся:
— И все же, ты не думал помочь Накахаре?
— Ему? Пф… Огай меня заживо сожрет.
— Неужели все настолько плохо?
— Накахара слишком важная пешка, — Осаму сделал долгую затяжку.
— Ясно…значит, ничего уже не изменить?
Дазай покачал головой.
-Он забавный парень. Иногда чересчур активный. Постоянно куда-то меня тащит. Достал, блин! Но он не заслуживает. Я не знаю, что в нем такого, но Мори вцепился всей хваткой. Это он приставил меня бегать за Накахарой хвостом и наблюдать, чтобы не узнал чего раньше времени.
-Но может стоит все же попробовать хоть намекнуть ему?
Ответа Фёдор ждать не стал. Его рука легла на стену, парень аккуратно поднялся и направился к выходу. Дверь хлопнула, в комнату вернулась привычная тишина.
***</p>
Завтрак. Злосчастный завтрак.
В тот день просыпаться пришлось рано. Солнце на горизонте только встало. Осаму с тяжестью разлепил глаза. Холод утра неприятно оглаживал кожу. Уложить волосы, разутюжить белую рубашку, надеть чёрный строгий костюм.
К половине восьмого Дазай был полностью готов. Последний глубокий вдох, дверь захлопнулась за спиной. Шаг за шагом он приближается к Мори Огаю.
Вот Осаму уже у двери, последний раз проверяет время на часах: без двух минут восемь. Дазай ждет, пока минутная стрелка достигнет отметки двенадцать, и толкает входную дверь.
Черноволосый мужчина сидит на вечном своем месте: во главе стола. Осаму медленно подошёл к своему стулу. Взгляд упирался в белоснежную тарелку. Дазай не смел без разрешения поднимать глаз в присутствии Огая.
— Сегодня с нами должен быть Чуя, но, кажется, он опаздывает, — раздался эхом бархатный мужской голос.
Осаму поджал губы, но продолжил сидеть в прежнем положении. Минуты шли, Накахары все не было. Огай уже приступил к еде. Плохой, плохой знак. Мори недоволен.
Наконец раздался скрип двери — в комнату ввалился растрёпанный Чуя. На нем была какая-то белая майка, а на ногах старые белые кроссовки. Провал, сплошной провал.
Но Накахара как ни в чем не бывало просто присоединился к общему завтраку.
В голове рисовался обрыв. Дазай с ужасом наблюдал за действиями Чуи, иногда напарывался на грозный взгляд Мори. Последней каплей стал недовольный тон, направленный к Накахаре. Теперь парню точно несдобровать.
Но в конце концов и эта пытка прекратилась: Огай поспешно удалился. Паника, сплошная паника. Когда дверь захлопнулась за спиной Мори, Дазай просто сорвался:
— Ты бессмертный?..Чуя… тебе нельзя тут оставаться…нужно бежать из пансионата и как можно скорее.
Слова сами вылетали из губ. Непонятная сила двигала Осаму в этот момент. Он понимал, что Накахара не захочет его слушать, но смутная надежда не оставляла его голову. Чуя был хорош, слишком хорош для жизни, которая была у Дазая. Хотя бы одного человека может же Осаму сберечь?!
Но Накахара убежал, убежал, не оставив и следа.
Дазай медленно опустился обратно на стул. Рука зарылась в уложенные волосы, растрепала коричневые пряди. Безнадежность окутывала грудь.
Но тут послышался скрип двери. Между ребер проскочила искра надежды. Но на пороге оказался вовсе не рыжеволосый парень. В проеме стояла высокая плечистая фигура. Мори Огай был не просто зол. Все лицо мужчины перекосило. Он был в ярости.
Мори вмиг оказался у стула Дазая. Его ладонь крепко схватила тонкое запястье и резко дернула вверх.
— Я разочарован, Осаму. Мне казалось, ты умнее, — процедил сквозь зубы Мори.
Вырываться было бесполезно. Огай тащил Дазая по коридорам. Затем они спустились по длинной лестнице. Этот путь был определенно знаком Осаму. Здесь он бывал нечасто и только после действительно больших проступков.
Темнота подвалов затягивала, проглатывала с головой. Вместе с мраком приходила тревога. Она распускалась во всем теле мелкими колючими бутонами. Цветки страха завязывались в венах и отравляли кровь.
Дыхание Дазая стало частым, прерывистым. Мори практически кинул его на стул у каменной стены. Осаму сжался на сыром деревянном сиденье. Он не видел в темноте, но знал наверняка — этот стул пропитан кровью, его собственной в том числе.
Лязг ножа заставил плечи дрогнуть, в ушах стало слышно биение сердца. Крепкая рука схватила Дазая за волосы и оттянула голову назад, упирая в холодную стену. Взор наткнулся на черные взбешенные глаза Мори.
— Ты у меня больше не посмеешь рот лишний раз раскрывать, — прошептал Огай одними губами.
На запястьях крепко стянулась веревка. Казалось, все в мире сейчас сконцентрировано на тупом ноже в руке Мори.
Холодное лезвие коснулось плеча, заставляя кожу покрыться мурашками. На минуту Огай застыл, проводя лишь самым кончиком. Он не давил, только мягко поглаживал, наслаждаясь эмоциями на лице Осаму.
Дазай сильно кусал губу, раздирая ее в кровь. Широкие зрачки безумно смотрели на лезвие из-под прикрытых век.
Мори знал, что единственный страх Осаму — боль. Так уж сложилось, что еще с детства у ребенка был низкий болевой порог. Дазай плохо переносил любой порез. От одного упоминания пыток его выворачивало наизнанку. Да, Огай об этом позаботился.
Лезвие вгрызлось в руку Дазая. По всей комнате раздался беспомощный вой. Как же прекрасно мальчик скулил. Настоящая ласка для ушей. Помнится, в первый раз он еще пытался сдержаться, смущенно прятал глаза и кусал внутреннюю сторону щеки.
Плечо, грудь, бедро. Руку Мори уже ничего не удерживало. Он и не заметил, как быстро улетело время. Мужчина поднялся с колен и принялся стягивать веревки с запястий парня.
— Помни об этом, Осаму. Не смей забывать эту боль, — Огай нежно заглянул в покорное лицо и аккуратно погладил растрепанную макушку. — Ну-ка, пойдем.
Сильные руки подняли худое тело. Голова Дазая беспомощно болталась на плече Мори. Осаму плохо что-либо ощущал. Его сознание металось между двумя реальностями, перед глазами плыли цветные круги.
До ушей долетел родной скрип пружин кровати, голова мягко опустилась на белую подушку. Мори медленно поднес бутылку с водой к сухим губам, заставил сделать пару глотков. Затем мужчина распрямился и быстро вышел. Только дверь хлопнула — Дазай погрузился в темноту.
***</p>
Кончики пальцев немели, с каждым движением слабость подбиралась все ближе. Осаму медленно поднялся с кровати. Шагать было тяжело. Ноги наливались свинцом, картинка перед глазами размывалась. Тело откровенно отказывалось слушаться Дазая.
Как-то удалось доковылять до ванной. Дверца небольшого шкафчика открылась со скрипом. В руку привычно легла вата, бутылек спирта и белоснежные бинты. Дазай аккуратно поддевал пуговицу за пуговицей — с плеч спала тонкая рубашка. За ней же последовали и остальные предметы одежды.
Вот он, Осаму Дазай. Уродливое худое тело, обмотанное изорванными бинтами. На белоснежной вате оставались яркие красные пятна. В некоторых местах потрепанный бинт сползал, обнажая сморщенную от шрамов кожу.
Тонкие пальцы аккуратно поддевали концы узелков и с силой срывали изношенные лоскуты с рук, талии и ног.
И вот тонкое болезненное тело лишилось последней защиты. Воздух неприятно скользил по оголенной коже, заставлял поежиться.
Осаму оторвал кусок новой ваты и смочил ее большим количеством спирта.
— Ай, бл…
Глубокий вдох — выдох. Чтобы подох этот Мори Огай.
— Кх…
Чтобы сгорел этот чертов пансионат.
— Сука…
Чтобы этот Чуя… Накахара; мысль резко остановилась.
Осаму последний раз аккуратно обработал травмированный участок. Рана на ноге все еще слегка пульсировала, но самое страшное уже позади. Дазай продолжил промакивать ватой остальные порезы.
Перед глазами мелькали образы. Образы сырого подвала, холодного лица Мори Огая, образ тупого лезвия. Дазай проклинал свое нутро, проклинал сострадание, толкнувшее его развязать язык перед Чуей Накахарой. Такой наивный ребяческий порыв. Осаму казалось, что этот период он уже пережил. Очевидно же, никто не поверит, никто не станет слушать противоречивые слова какого-то школьника.
Но этот яркий раздражительный парень… Чуя…есть в его глазах жизнь, такая ясная и еще не растворившаяся в черном тумане. Накахара свободен, он волен выбирать. И пока Чуя сам кует свою судьбу, пока Мори Огай не овладел эти рыжим созданием, Осаму должен был попытаться спасти хоть одного человека в своей жизни.
Накахара не был ему дорог, он не был ему близким другом. Нельзя сказать, что они и правда знакомы, ведь Чуя знает только того… тихого Осаму. Но Накахара был чертовски заразителен. Стремление жить в его душе завлекало, манило. Каждый раз, встречая этого парня в коридорах, хотелось закричать, рассказать ему о том, что творит Мори Огай, рассказать, как этот человек покровительствует насилию и наркотикам в стенах пансионата. Хотелось предупредить и остеречь Чую от ужасных пыток, устеречь от становления бесчеловечной пешкой. Но теперь Дазай не сможет помочь ему, он не расскажет о настоящей жестокой натуре Мори, не поможет Чуе убежать. Он больше не заикнется на эту тему, иначе Огай просто замучает его, заставит чувствовать такую боль, какой он еще никогда не знал.
Погрузившись в свои мысли, Осаму не заметил, как из ладони выскользнул бинт. Белая марля покатилась по полу, расползлась на плитке длинным лоскутом.
Безнадёжен</p>
***</p>
Чуя Накахара — открытая книга. Стоит немного наклониться и заглянуть в тонкие черты его лица. Когда Чуя волнуется, его ресницы сходят с ума, дыхание учащается, а губы непроизвольно поджимаются. Когда Накахара сосредоточен, он, незаметно для себя, приоткрывает рот и прикусывает самый кончик языка. А если Чуя думает о чем-то плохом и сильно напрягается, то рыжие выразительные брови изгибаются в противоположную сторону.
И сейчас Накахара шел рядом с Осаму и о чем-то взволнованно размышлял. После случая на завтраке парни стали сторониться друг друга. Оба чувствовали напряженную хмурость в их отношениях. Чуя теперь не наведывался в комнату Дазая так часто, а Осаму просто отмалчивался, реже вступал в диалог и больше предпочитал делать вид, что у него проблемы со слухом.
Нет, Дазай бы хотел поговорить. Сидеть в вечном молчании надоедало. Но как только он хотел открыть рот и что-то произнести, перед глазами становилась красная пелена, а в ушах звучал тихий стальной голос: «Помни о боли».
Осаму ненавидел боль. Одно слово внушало дикий ужас. Но со временем боль навещала Дазая все чаще. Один прокол, маленькая ошибка — и вот ты уже лежишь на полу в ванной и обрабатываешь новые порезы, оставленные Мори.
Дазай ненавидит Огая. Видеть этого лживого человека было противно на уровне инстинкта. Каждый раз при упоминании этого имени хотелось вывернуть желудок наизнанку. Но Осаму все продолжал приходить в кабинет Мори изо дня в день.
— Дазай… — тихо позвал Накахара.
— М?
— Почему все говорят мне бежать? Осаму склонил голову, всматриваясь в мелкие песчинки на дороге.
— Я бы хотел ответить…- Дазай сильно зажмурился, прогоняя возникшие перед глазами образы, — Но я… не могу.
— Почему?
Большего Осаму не выдержал. Живот крутило, в ушах звенел строгий мужской голос: «Помни, помни…помни…»
Дазай развернулся и бросился прочь. Накахара так и остался стоять посреди дороги и непонимающе смотреть вслед убегающему Дазаю.
До туалета Осаму добежать не успел. Единственное, что оставалось завернуть за дерево и упереться руками в землю. Живот скрутило, к горлу подступил ком. Дазая рвало пока в животе еще оставалась хоть какая-то масса. А в голове все: «Помни, помни, помни».
На плечо мягко легла чья-то рука. Холодные пальцы слегка коснулись шеи, поднялись вверх и потрепали волосы.
— Ты молодец, Осаму.
Сердце замерло, Дазай перестал даже дышать. Тишина заполонила сознание. Страх парализовал, заставлял замереть в беззвучном ожидании.
— Ну же, чего ты напрягся.
»…ЧЕГО?» — злость накрыла с головой. «И правда, с чего бы! Ничего ведь не произошло. Я просто по твоей вине вчера в очередной раз чуть не сдох, гребаный ты садист…я тебя ненавижу, ненавижу судьбу, которая отправила меня сюда. Сдохни уже, тварь…»
Слова застревали в горле, образовывали новый ком, хотели вырваться из тонких губ. Но Дазай лишь продолжал прокручивать диалог у себя в голове, продолжал фантазировать, спускаясь все глубже в пучину своих мыслей.