Часть 3 (2/2)

— Тогда какова была ваша цель?

— Я хотел, чтобы Наньгун Ян почувствовал, каково это — потерять все, чем ты дорожишь, оказаться на самом дне, чувствовать бесконечную вину и бессильную ярость, потому что ты не смог этого предотвратить и никто не захотел тебе помочь. Именно поэтому главный офис я взорвал последним, чтобы он успел прочувствовать все это перед смертью. Просто убить его было бы слишком милосердно.

— Но почему вы его так ненавидели? Какое вообще отношение вы имеете к Наньгун Яну?

Мо Жань оскаливается, а в его глазах мелькает тьма.

— «Какое отношение» говорите? Он мой отец.

***</p>

— Мама, ты всегда говорила, что я должен быть добрым, и я обещал тебе всегда оставаться хорошим. А остальные обещали? Потому что если да, то они не держат своего обещания, — Мо Жань смаргивает слезы, крепче обхватывая руками худенькие коленки.

Он сидит в каком-то сарае с прогнившей крышей и думает о том, что было бы неплохо завтра проснуться. Холодный ветер, завывающий в пустых оконных рамах, с ним не согласен. Он шепчет на ухо о том, что умереть будет гораздо проще, что там не будет ни голода, ни холода, зато его там уже ждут родные, нежные объятия.

Мама лежит в углу, но уже пару дней не отвечает ему. Он знает, что она мертва, она не просыпается ни от криков, ни от мягких хлопков по щекам, а ее грудь больше не вздымается с дыханием. Ее кожа теперь холодная, странного серого цвета, но все такая же мягкая. Мо Жань знает, потому что он все равно обнимает ее каждую ночь. Он старается делиться с ней теплом, потому что своего у нее не осталось, она все отдала ему, своему сыну. Дуань Ихань была прекрасной женщиной, талантливой уличной танцовщицей и любящей матерью. Последнее — слишком недолго.

Мо Жаню всего пять, но в его голове давно нет места детским мыслям. Какой ребенок будет думать о том, как бы не умереть от голода и где бы переночевать? Очевидно, крайне несчастный. Живот громко урчит и противно колется, но Мо Жань только плотнее прижимает к себе ноги: есть все равно нечего, а в такой позе болит немного меньше. Он опускает подбородок на голую коленку — штаны снова продрались, но это неплохо: греть кожу о кожу проще, чем о дешевую синтетику.

— Может, я был плохим мальчиком, и боги наказывают меня? Что думаешь, мама? Я бы хотел быть хорошим, прямо как ты. Но я хотел бы быть счастливым, как папа. Знаю, ты просила не вспоминать о нем, прости. Но я же видел, как редко ты улыбалась. А он улыбается всегда: на рекламных плакатах, на прогулках со своей той, другой семьей, даже когда я подошел к нему пару дней назад, он улыбался. Пока я не представился и не попросил немного денег на твои похороны. Неужели, я такой плохой человек, что не заслуживаю даже его улыбки? Пусть так, но ты, мама, ты точно хорошая, самая лучшая, ты заслуживаешь всего, о чем только можно мечтать, а я не могу тебя даже похоронить.

Он всхлипывает, грязным кулаком растирая по лицу слезы, и на его лице остаются коричневые разводы. В темноте их не видно, да и кому какая разница, если смотреть на него все равно никто не хочет. Мо Жань думает, что умереть, возможно, и вправду не так уж и плохо, вот только тело матери точно не должно остаться на грязном полу. Она достойна всего мира, она точно вознеслась на небеса и стала богиней красоты и добродетели, потому что не было и никогда не будет на свете человека светлее, чем его мать.

Одно хорошо: сарай, в котором прячется Мо Жань, находится на окраине, до кладбища совсем недалеко. Когда солнце окончательно скрывается за горизонтом, мальчик встает, вытирает руки об штанины, чтобы хотя бы сделать вид, что они стали чище, и хватается за края циновки, на которой лежит тело Дуань Ихань. Тащить маму тяжело: когда она еще могла стоять, Мо Жань макушкой едва доставал ей до живота, а сегодня он к тому же не съел ни крошки. Но все это неважно, потому что сегодня он, наконец, сможет похоронить свою маму, как она этого заслуживает.

Местность вокруг кладбища очень сомнительная, здесь и днем-то людей не встретишь, а сейчас ночь. Но так даже лучше: никто не увидит, как непочтительно Мо Жань обращается с телом матери. Ему самому от себя противно, но поднять ее на руки он не может, остается только волочь по земле на циновке. С ресниц срываются слезы, маленькие ножки болят от напряжения, а закоченевшие пальцы мертвой хваткой вцепились в край циновки, и Мо Жань не уверен уже, что сможет их разогнуть. Ну и пусть, тогда он навсегда останется с мамой, разве же это плохо?

Кладбище огорожено забором, но Мо Жань знает, где в нем есть прореха. Он протаскивает тело матери между прутьями, ненароком цепляя и разрывая свою курточку, но, главное, мама цела. Заходить вглубь нет смысла: там его сразу же заметит и выгонит охранник, а прямо у забора можно самому сделать могилу. На территории кладбища точно не будут копать ради ремонта труб или прокладки новой дороги, за маму можно не волноваться.

Лопаты нет, поэтому Мо Жань начинает голыми руками рыхлить землю, надеясь выкопать хотя бы неглубокую яму, только чтобы вместилось тело. Ему везет: ходят здесь крайне редко, если ходят вообще, и почва не утрамбована, поэтому поддается детским пальцам. Хорошо, что заморозки еще не наступили, мерзлую землю раскопать точно не получилось бы. Пальцы пачкаются и начинают болеть, несколько ногтей обламываются, окропляя землю кровью. Мо Жань устал, так устал, что трудно даже сидеть ровно, но все равно продолжает копать. Все ради мамы, только ради нее.

Надо успеть до рассвета, потому что при свете дня он станет слишком заметен, а значит, останавливаться нельзя. Все тело ломит то ли от холода, то ли от усталости, и хочется самому упасть в свежевырытую могилу и остаться в ней навсегда. Мо Жань стискивает зубы, запрещая себе снова плакать, и копает усерднее, потому что небо на востоке начинает светлеть, и это плохо, очень плохо. На то, чтобы повторить сегодняшний подвиг следующей ночью, сил не хватит, а значит, нельзя, чтобы его заметили сейчас.

Яма получается неглубокая, но если закидать тело землей, будет вполне похоже на могилу. Сил нет, времени тоже, поэтому Мо Жань перетаскивает циновку с мамой в углубление и начинает присыпать ее землей сверху. Очень хочется лечь рядом, дождаться собственной смерти и навсегда остаться с мамой, с той единственной, кто дарила тепло его жизни. Но маму бы это расстроило, и только поэтому Мо Жань продолжает свою бессмысленную борьбу.

Солнце уже почти выглядывает из-за горизонта, когда Мо Жань приминает последний ком земли. Времени на долгое прощание не остается, поэтому он просто наклоняется к получившемуся холмику и шепчет:

— Я буду хорошим, мама, обещаю.

А потом протискивается в дыру в заборе и спешит обратно в сарай, где падает от усталости и засыпает прямо на холодном полу.