V. Ян Чонвон. (2/2)
— Это и мой дом тоже, — голос был тихим, охрипшим, словно бы курящий человек надорвал связки. Чонвон почувствовал желание убежать. Мужчина делал шаг вперёд, он — шаг назад. Шаг вперёд — шаг назад. — Что, уже успел забыть меня? И где вся твоя благодарность? «Папа, спасибо тебе за всё, я люблю тебя, буду любить всю жизнь» — где это? Я столько сделал для тебя. А ты?
— Я говорил это один раз, — не очень смело, не очень громко, но Ян пытался дать отпор, думая о том, что не хотел подвергать опасности ни маму, ни брата, ни соседей, ни кого-то другого. Ян надеялся, что всё сейчас закончится, что всё обойдётся без его участия, что ему не придётся принимать такие сложные решения и выстраивать план по тому, как выгнать нежеланного гостя.
— А теперь что? — его кривая кровожадная ухмылка, вызванная презрением к предателю, поразила юношу насквозь. — В твои годы я обожал отца. Он был авторитетом. Отца надо уважать. А ты что?
Неотъемлемая часть его молодой натуры пропиталась в позднем детстве антипатией, подкрепилась и укоренилась в подростковом периоде, когда гормоны выбивали из него раздражение и чувство никчёмности, и сейчас он пытался сохранять холодный разум, но попросту не мог — все те негативные эмоции, которые он подавлял, сжирали его изнутри. Чонвон впервые ощущал желание убить человека собственными руками.
— Зачем ты пришёл? Ты ушёл ещё до моего рождения! Зачем ты объявился?! Почему ты продолжаешь приходить?! — он сорвался на крик, не зная, как донести свои слова. В его глазах светилось «услышь меня, папа, услышь и пойми, что маленький я любил тебя, мне тебя не хватало всю жизнь», но вмиг он обрезал все точки соприкосновения со своим внутренним маленьким ребёнком и выставил вперёд для принятия решения взрослого молодого человека с чётким иным мировоззрением. — Это больше не твой дом. Уходи. Иначе я вызову полицию.
— Ты хоть знаешь их номер, плакса? — усмехнулся родитель, приближаясь ближе, словно демон. Чонвон побледнел и схватился рукой за каменную столешницу за своей спиной.
— Конечно! Девять-девять… один-восемь… Один-один-два? Восемь?.. — перебирал он комбинацию, с каждым разом его голос становился всё тише и писклявее, слова перестали слетать с языка, они застревали в глубинах мозга, не находя выход к связкам и органам ротовой полости. Всё оставалось внутри него, не находя выхода наружу: слова, ненависть, боль, раскаяние, тоска и сожаление. Желание быть рядом. Желание быть любимым родителями. Но всё, что у него было — спутанные в голове цифры экстренного вызова.
Мужчина крупной комплекции навис над ним, и Чонвон почувствовал себя слишком уязвимым для того, чтобы дать отпор. Он хотел быть избитым, лишь бы не чувствовать этой давки на его бедную нервную систему, отдающую онемение в два пояса конечностей. Кислород, отобранный у него вторженцем, перестал поступать в лёгкие.
— Зачем ты пришёл, папа? — тихонько спросил Ян, предполагая, что этот момент — переломный, что его фраза только что расколола день на до и после, словно он спустил тот самый рычаг, который активирует насильственные действия. Ему показалось, что после его вопроса тут же последует боль. И он был прав.
Его схватили за чёрные волосы на затылке до брызнувших в уголки глаз слёз. Чонвон бы скатился с ослабевших ног на пол, всхлипывая и слегка завывая то ли от несправедливости, то ли от физического недуга, но его так крепко держали, что он просто повис. Несколько чёрных волосков сорвалось с его головы, и это ощутилось, как скальп.
Он схватился за запястье мужчины двумя руками, желая, чтобы чёртов адреналин поскорее прыснул в кровь, но то ли его организм специально измывался над ним, то ли гормона не хватало для того, чтобы активировать энергию и реакцию. Только тревога усилилась настолько, что вкупе с тахикардией вызывала головокружение и темноту перед глазами. В его шею внезапно вцепилась рука с отросшими ногтями, сдавливая до хрипа. Он не слышал слов мужчины, потому что в ушах звенели собственные мысли: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»
Где-то справа раздался оглушающий звук ломающегося дерева, затем глухой стук и мощный толчок, и рука отца вырвала ещё несколько волосков, оставляя после себя жгучий след. Чонвон задрожал и опёрся руками на столешницу, склоняясь над раковиной и случайно пиная пустое мусорное ведро. Он не упал, как предполагал, но и стоять было тяжело. Воздух резанул лёгкие, как у новорождённого, и мутным взглядом Ян проскользил в гостиную, распахнув рот в дыхании.
Неизвестный аджосси, заменяющий одного из продавцов внизу, тот, что внешне наслал на юношу необъяснимый дискомфорт, сейчас стоял между ними и прижимал к уху телефон. Все звуки были словно в бочке, но он слышал отдельные «восемнадцать-одиннадцать… намдэмунно… срочно…» — после чего Вон хрипло кашлянул и постарался проявить самообладание, упираясь в почву под ногами чуть твёрже и увереннее.
— Аджосси…
— Чонвон-а! — послышался голосок госпожи Шим. Юноша обернулся, хлопая непонятливо ресницами, и принял объятия старой женщины, уставившись в пустой подъездный коридор. — Твоя мама уже идёт. Прости, это всё из-за того, что я заснула… Я бы увидела его и не впустила бы! Он же… он никогда не приходит дважды в месяц!
«Звучит как метеорит не падает дважды в одно место».
— Сюда иди! — послышался страшный голос отца, каким тот был в моменты крайней ярости. Затем треск стекла. Ян вновь развернулся и вцепился взором за двоих мужчин, увязавшихся в драку, и вдруг из их стычки на пол квартиры брызнула кровь. В неё, сверкающую и размазанную пятнами, выплюнули два зуба, и Чонвон сглотнул, отворачиваясь. В подъезде столпились люди.
Некоторые мужчины прошли внутрь квартиры, чтобы разнять их, и они же бросили в сторону Чонвона презрительное:
— Мужик должен уметь защищаться, а не ныть, — сказал один из крупных пятидесятилетних работников рынка, оттягивая отца Яна и опрокидывая его на пол, оставаясь при этом на ногах. Другой помог не названному аджосси. — Маму как будешь свою защищать, если этот вернётся, а?
— Не слушай, Чонвон-а, — женщина погладила его по грудной клетке почти по-родному, но это не помогло уйти из его сердца отяжелённого чувства вины. Этот неизвестный мужчина говорил правильные вещи. Случись что, мама не сможет на него положиться. Никто не сможет на него положиться. Он не достоин никого из своего близкого круга общения.
Зачинщика драки увели участковые, все зеваки и осуждающие разбрелись по местам, старушка Шим дождалась госпожи Ян и оставила семью наедине, перед этим пожелав им подольше оставаться в безопасности и всегда иметь на вооружение телефон службы. Чонвон не говорил с матерью и братом — сразу после того, как все ушли, она была слишком разбита для того, чтобы утешить старшего сына. Она лишь осмотрела его физические ушибы и посоветовала обработать их либо заживляющей мазью, либо наложить медицинские пластыри — «что уж я говорю, ты и сам всё знаешь, мой врач» — и затем она села в гостиной, в тысячный раз доставая старый семейный альбом, и успокаивала младшего сына.
Чонвон чувствовал опустошённость и одиночество. Он никак не мог дотянуться до своей матери даже сейчас.
Мой терапевт сказал мне, что моё острое желание привязанности основано на том, что этого у меня не было в семье, что я не оправдывал ожиданий матери и отца. Когда я сказал, что отца у меня нет и что я видел его всего дважды — а на тот момент всё действительно так и было, после моего шестилетия и до двадцатилетия я видел его дважды, — то психолог кивнул и сказал, что в этом и суть. Я, правда, задумался. Наверное, в этом был смысл.
Всё же у моего брата отец был. Пускай сейчас он в Сувоне по делам.
Сев на свою маленькую односпальную кровать у окна, из которого веяло острой лапшой и дешёвыми креветками, юноша запахнул ставни слишком резко, как и задёрнул шторы. Стало темно и очень тихо. Ему было комфортно в этой темноте, потому что он переставал видеть себя, вокруг создавалось впечатление, что его теперь не видел никто. А это значит, что и маску надевать не перед кем. Только одно-единственное чувство не выходило из него вместо со слезами. Желание написать Сонхуну и извиниться.
Но он не написал.