XVIII. (1/2)

***

Душистый аромат цветов-предвестников лета резко вбивается в нос, чуть щекоча кончик. Зелёный, богато расцветший сад, наполнен яркостью красок, переливающихся под светом утреннего солнца, протискивающегося сквозь перистые, пушистые и слегка рванные облака. Легкие поток ветра обдувает шею, колышет спутанные волосы. Увидь его мама в таком состоянии, явно бы начала читать лекцию о том, что опрятные мальчики выглядят иначе. Но даже это выходило у неё с особой любовью и нежностью: незаметными касаниями, поглаживая спину и заправляя челку в бок.

Ночнушка, что все ещё была надета на мальчика, липла к потной коже, из-за чего та начала зудеть. Но даже этот неприятный фактор не был способен отвлечь увлечённого ребёнка от лепки птицы с размашистыми крыльями: головка была вздернута кверху, показывая своё непокорство и бунтарство; хохолок сверху чуть поник и сполз к открытому клюву,- ещё мгновение и она запоёт. Мальчик закусил кончик языка и сощурил глаза, пытаясь разглядеть мелкие детали. Перед ним в творческом беспорядке были раскиданы стеки, брикеты пластилина и пара спиц для проработки особо крохотных элементов фигурки.

Крыша беседки не сильно защищала детское лицо от слепящего солнца, отчего Гарри то и дело прерывался, чтобы потереть тыльной стороной ладони слезящиеся глаза.

Он расслабленно сидел на деревянной, сухой скамье, болтая ногами вперёд и назад, когда заприметил вдалеке женщину средних лет с пучком каштановых волос на голове. Ее спокойные и добрые черты лица дополняли морщинки вокруг рта и глаз, отчего та выглядела весьма уставшей, а кремовое платье со сборками у подола и предельно опрятный вид забавно смотрелся с вылезшими из прически прядками. Она медленно ступала по мокрой траве в сторону сына, придерживая перед платья рукой, чтобы не задеть его носком темных туфель.

Мальчик приятно улыбнулся женщине, пододвигаясь к краю и уступая ей место, а затем потянулся к своей пташке, усаживая ее на ладошку. Вблизи он мог рассмотреть россыпь веснушек на смуглом лице женщины, а из-под редких ресничек проглядывали бледно-серые кристаллики, внимательно глядящие на фигурку.

—А почему все клетки открыты?—старушка кивнула головой в сторону пяти кривых клеток, чьи дверцы были либо полностью открыты, либо напрочь сломаны.—Разве птица не упорхнёт далеко от дома?

От былой улыбки не осталось и следа; ее место заняли поджатые губы и детский суровый взгляд. Гарри пододвинул птичку ближе к себе, прикрывая ее второй ладошкой, чтобы та не увидела эти страшные «железные» сооружения. Он долго не отрывал от неё взгляд, качая головой в отрицании:

—Моя птичка не будет жить в клетке,—наивно воскликнул парнишка.—Не хочу, чтобы ее крылья пострадали взаперти,—грустно добавил он следом, надувая губы бантиком.

—Но ведь это же ее дом, Гарри,—женщина взяла одну клетку в руку и поднесла ее к лицу, пристально разглядывая кривые, слипшиеся прутья.

Монотонный тон ее голоса обидел мальчика, он вовсе не считал клетку домом для таких свободолюбивых созданий. Она ограничивает их, запирая желание взлететь к небу на замок.

—Я не люблю клетки,—расстроенно добавил мальчик, поднимая руку с птичкой повыше,—смотри, как она красиво летает. У неё бы так не вышло, будь она внутри.

Дама расплылась в улыбке, наблюдая за плавными движениями фигурки, отчего на щечке появилась ямочка- не такая же глубокая, как у сына, но он точно унаследовал эту особенность от неё. Простонав из-за боль в пояснице, женщина все же наклонилась вперёд, чтобы поставить разваливавшуюся клетку на тряпичный коврик, прибитый к столу тяжелыми прямоугольниками пластилина.Она повернулась к сыну, поправляя загнутый воротник на шее и поглаживая его кудрявую макушку.

—Тебе это сердце подсказало?—Энн перевела костлявую руку к груди ребёнка, постукивая по тому самому месту.

Гарри проследил за ее движениями, ненадолго отвлекаясь от выписывания пируэтов. Он накрыл пальчики женщины своей крохотной ладошкой и поднял на неё невинный взгляд. Получив короткий кивок мальчика в ответ, ее глаза ярко заискрились счастьем, а может это была всего лишь игра лучей солнца на радужке...

—Слушай своё сердце, Гарри,—она прильнула ближе и прижалась пухлыми пунцовыми губами ко лбу сына.

От неё веяло тёплом и материнской заботой, пробирающейся под кожу.

—Конечно, мам,—как ни в чем не бывало произнёс паренёк, вновь склоняясь над испачканным столиком.

***

Недавно взошедшее солнце чуть припекало голову юноши, скрутившегося клубочком на кровати, из-за чего тот зарылся лицом поглубже в подушки, продолжая посапывать и не имея ни сил, ни желания просыпаться. Он чувствовал приятную усталость, вшитую в каждую мышцу его тела, а голова казалось тяжелее обычного. Кровать сбоку от него несильно прогнулась, заставляя сползти в сторону; прядки спутанных волос одна за другой отлипали от сомкнутых глаз и прекращали щекотать нежную кожу.

—Лу,—Гарри еле слышно подал низкий голос, пытаясь привлечь внимание паренька.—Лу, просыпайся.

Ватное тело, кряхтя, лениво проползло глубже под одеяло, высовывая наружу маленькую ладошку, растопыривая всю пятерню. Ручка безвольно болталась перед лицом Стайлса, задумчиво наблюдающего за сонным мальчиком, то тихо посапывающим, то недовольно ворчащим во сне.

—Я не понимаю,— смеясь прошептал кудрявый, поддевая двумя пальцами край одеяла, обнажая покрасневший носик, румяные щечки и приоткрытые губы, с края которых стекала вязкая слюнка, небольшой лужицей проявляясь на некогда сухой подушке,—ты хочешь поспать ещё пять минут?

Томлинсон все также посапывал, не раскрывая глаза и всеми силами цепляясь за остатки сна, что непременно ускользали от него. Он резко потянул ткань на себя, вырывая ее из рук ошеломлённого Гарри.

—А ну не отворачивайся от меня!—Стайлс навалился на тело Луи, решившего отречься и отодвинуться от него подальше, укутываясь в одеяло, что позже мирно слетело на пол, будучи помятым. Зной овладел хрупким телом, прикрытым лишь тонкой футболкой, что служила исключительно элементом одежды, но никак не согревающей тканью, и штанами, оголяющими голень с гусиными мурашками.

Луи прижал ноги ближе к груди, ожидая хоть какого-то намёка на теплоту, прорастающую внутри, но получил холодный отказ.

Он недовольно прошипел в подушку, когда два пальца закрались под рёбра, жгуче вдавливая кожу под них. Позже большие ладони подхватили сомкнутые воедино бёдра и рвано вернули тело в исходное положение, что заставило Томмо продрать глаза и посмотреть на смеющегося нарушителя его покоя; из-под верхней губы, растянутой в тонкую розовую полоску, выглядывали заячьи зубки, кудри вились на концах, а от самих волос, что то и дело раздражающе кололи чувствительную после сна кожу, доносился легких фруктовый аромат.

Персик. На этот раз Луи слышал запах персика.

Он, как ребёнок, надул губы и издевательски захныкал, понимая, что нет смысла бороться с кудрявым разбойником, но в качестве своеобразного наказания, Томлинсон ткнул пальцем во впадинку на щеке, удерживая там палец и наблюдая, как ярко наливается румянцем лицо верхнего мальчика.

Гарри не любил, когда кто-то так настойчиво тыкает в его лицо, указывая на причудливую особенность парня, но, в прочем, почему бы не сделать маленькое исключение в списке?

—Что тебе нужно, большой ребёнок?—хриплым голосом пошатнул воздух Луи, потирая уголки глаз, что слиплись после сна и наотрез отказывались раскрываться.

—Всего лишь хотел сообщить, что я приготовил нам завтрак, —Стайлс наклонился ниже, прижимаясь губами ко лбу Томлинсона и умиляясь тому, как он по-детски морщит носик, отходя ото сна.

—Что?—Томмо окончательно открыл глаза, сразу сощурившая их из-за яркого света, что сильно раздражал и припекал их.

Над ним нависала бледная и расплывающаяся фигура друга, которая начала ходить мигающими белыми пятнышками, пока Луи полностью не раскрыл замыленные глазки.

—Я приготовил нам завтрак,—голос был похож на бубнение под нос (скорее всего он не так уж давно проснулся; об этом свидетельствовали все ещё припухшие черты лица- особенно губы. Они были такие розовые и мягкие на вид.)

Луи без особой охоты выполз из-под огромного тела, что насильно пригвоздило его к сонному островку, морщась из-за прохладного пола, когда его ступни соприкоснулись с паркетом.

Он, чертыхаясь под нос, наклонился за одеялом, скрученным бубликом, и натянул ткань повыше, закутываясь по шею и ограждая себя от легкого порыва сквозняка, оседавшего на нем. Юноша почувствовал россыпь мурашек, плавно и безостановочно ползающих под одеждой и покалывающих тело.

Комната уже опустела, а в отдалении слышался глухой ленивый топот ног по скрипучему полу. Луи боролся с желанием обратно провалиться в сон, чувствуя небольшое гудение во всем теле. Он протер слипающиеся глаза кулачками и тихо зевнул, чмокнув губами.

Нехотя скинув с себя покрывало, он вяло заковылял вдоль по слабо освещенному коридору. На коричневых стенах, что явно добавляли мрачности помещению, в ряд располагались канделябры с торчащими свечками. Некоторые из них уже почти скрылись за узорчатым штырем; на нем осел застывший воск, что каплями стекал по держателю. Другие же свечи были не тронуты,- даже фитиль выглядел как новый. Целых свечек было гораздо больше, и Луи сделал вывод, что они располагались здесь больше для антуража.

В промежутках между канделябров безучастно висели картины, расписанные маслом; краска в некоторых местах потрескалась и осыпалась, образую блеклые пробелы на ярко раскрашенном полотне.

Пара картин сильно отличалась от остальных: они высели без узорчатых рам, что съедали половину пустующего пространства, а были просто прибиты к стене маленькими гвоздиками, чьи шляпки чуть клонились в бок. Рисунок был сделан недавно, как понял Луи: бумага была совсем новая, а краска не успела испортиться и выглядела свежо; не «пахло» стариной как от остальных картин.

На самом листе были хаотичные разводы и капли темно-синих или вовсе чёрных цветов: в каких-то местах они были полупрозрачными и бледными,- почти сливались с бумагой. В других же пигмент сильно накопился и превратился в грязную лужицу. Луи бегло дотронулся до темного пятнышка, проверяя сухость рисунка. Тот чуть прилип к подушечке пальца, выдавая в нем совсем недавнее «появление на свет».

Продолжая разглядывать мрачную картинку, Томлинсон заметил, что все эти пятна формируют по центру широко распахнутое крыло птицы.

Его мутно-серые, затуманенные глаза пронзил сизый омут с золотым проблеском печали.

Оно было детально проработано- вплоть до мелочей. Тонкие, потрёпанные края перьев очевидно были прорисованы ручкой или карандашом, и походили на кустарники с засохшими ветками. Крыло будто застыло в движении; оторвалось от птицы и парило самостоятельно, сползая вниз по дуновению ветра.

Томлинсона пугала лишь мрачность и размытость рисунка: место, где крыло прикрепляется к птице, сильно размыто и чернит. Томмо готов поклясться, что там видны кроваво-красные цвета; перья же выглядят воздушно и легко, он мог бы даже сказать, свободно.

Наконец он услышал в стороне от себя шаги кудрявого парня, что стоял у спуска с лестницы, стеснительно поглядывая за Луи. Томлинсона забавляло, что находясь в своём доме, Гарри все равно остаётся таким по-детски застенчивым. Стайлс имитировал кашель, оповещая о своём присутствии Луи, что почти мгновенно оторвался от своего критического взгляда на живописную картину, и подошёл к мальчику.

—Тебя долго не было. Я подумал, что что-то случилось,—заботливо протараторил Гарри, боясь, что Луи почти что не разобрал и половины его фразы.

—Прости, засмотрелся на картины,—Луи сделал недолгую паузу, лениво почесывая затылок, сопровождая это зевком. Он все ещё не до конца проснулся.—Почему та с крылом без рамки?—Томлинсон по памяти ткнул пальцем в то место, где висело то загадочное крылышко.

—Глупая детская зарисовка и не более,—сухо сказал Гарри.

Луи поник, услышав отзыв о «Крыле». Да, в голове он уже успел дать название иллюстрации. По его мнению, она заслуживала большего признания, чем Стайлс мог дать. Гарольд охнул, заприметив сконфуженный взгляд парня, и просочился между им и стеной, потянул бумажку вниз, вырывая ее из-под железного прутика с характерным рвущимся звуком.

—Не думаю, что она провисит здесь слишком долго,—Гарри протянул рисунок Луи, чьи голубые глазки были обращены то на картинку, то на Стайлса.—Возьми, если тебе понравилась работа,—он прижал листок к груди, шурша материалом, что жестко покалывал кожу, прикрытую тонкой тканью.— Я буду рад, если она украсит стену твоей комнаты.

Улыбка продолжала играть на все ещё уставшем после сна лице юноши; верхняя губа задралась повыше, обнажая кончики белых зубов, и он взял картину в руки, проходясь большим пальцем по порванному краю.

Люстра с стеклянными кружочками и лампочками внутри была мертва, позволяя лишь уличный свету достаточно ярко освещать пергаментные стены кухни; солнечные лучи были уже не столь обжигающими и плотными. Они мягко стелились на диван с декоративными подушками, огибая и сглаживая их формы.

На столе друг напротив друга стояли две кружки на блюдце, содержимое которых развеивалось по помещению приторно сладким ароматом, отдающим кислинкой в конце.

Пересохшее горло Луи резко дернулось, а на языке начала скапливаться липкая слюнка, пока он поджимал ноги к груди, запрокидывая голову на спинку дивана.

—Это вчерашний чай, кудряш?—насмешливо спросил Томлинсон, кивая в сторону напитков, пока Гарри, стоя к нему спиной, жарил шипящую яичницу на сковороде.

Стайлс хихикнул и, накрыв сковородку крышкой, приглушая симфонию кипящего масла, облокотился о столешницу, вызывающе глядя на друга.

—Ну не думаешь же ты, что я буду переводить на тебя продукты,—кудрявый закатил глаза и цокнул языком, будто говорил самое очевидное на свете, что не ускользнуло от внимания Луи. Спутанные волосы, сползающие на подрагивающие от смеха плечи, морщинки под глазами от разливающегося океана благоговения и радости. Он мысленно трепетал от счастья, видя перед собой столь легкого и беззаботного Стайлса, словно пушинка, порхающего на кухне.

Томлинсон притянул чашку ближе к губам, чуть обмакивая их в горячую жидкость и морщась от обжигающего ощущения на кончике языка и уголках рта, что начали покалывать и пульсировать. Он втянул щеки, обнажая острые скулы, накапливая побольше слюны во рту, чтобы перебить покалывание внутри.

Гарри стоял поодаль, напевая что-то под нос, пока доставал с верхних полок две белые тарелочки: стекло звонко ударялось и пискляво скользило друг о друга. Луи лениво наблюдал за происходящим, следя за неспешными движениями мальчика, что аккуратно поддевал яичницу лопаткой и перекладывал на тарелки, придерживая сбоку вилочкой.

Гарри носился по кухне точно заведённая юла: прыгал от полки к полке, открывая шкафчики с столовыми приборами и придерживая костлявыми пальцами уголок дверцы, бесшумно закрывая ее. В мгновение нос мальчика с прической ежика потянул на себя солоноватый и чуть масленный дымок яичницы: белок цвета только что выпавшего снега ровным кружочком вздымался над тарелкой, а по центру из темно-оранжевого мешочка тонкой струйкой вытекал желток, обрамляя подрумянившийся край.

—Ты точно человек?—сонный мальчик стеснительно кивнул в сторону поджаренного хлеба, на котором внахлест лежало два тонких зелёных ломтика, что заставили все внутри Луи скривиться.— Кто вообще ест авокадо?

—Люди, которые знают, что такое вкус,— тонко подметил кудрявый мальчик, улыбаясь во все тридцать два зуба и вытягивая из пластикового пакета новые ломтики хлеба.

Он мысленно корил себя за то, что не может слопать эти небольшие кусочки фрукта, не заставляя кудрявую повариху переделывать ему завтрак, но вкусовые предпочтения во всю трубили, что не потерпят появления таящей мякоти на языке.

Гарри заметил тень смятения на бледном исхудалом лице и без лишних вопросов, или же упреков, принялся колдовать над тостером новую порцию хрустящих хлебцев, за что Луи тихо поблагодарил его, получая в ответ понимающую улыбку.

Ножиком Гарри поддел кубик сливочного масла и тонким слоем распределил его по румяной поверхности, дабы убрать пресное послевкусие и отправил новый кусочек на своё законное место.

Луи гонял языком скопившуюся слюну, чувствуя, как она с хлюпаньем сталкивается с щекой и скользит по стенкам горла; громко сглотнув, Питер Пен провёл указательным и большим пальцами по сухим уголкам рта, смазывая чуть влажные губы.

Он пристально наблюдал за Гарри: его нос горбинкой, резкая, почти что острая,-линяя челюсти.

«А он и впрямь красив. Ну, наверное…»

Парадокс был в том, что Луи сразу же оценил его красоту,- если бы ещё не настолько много острой напыщенности,- было бы просто великолепно; но раньше это вызывало в нем зависть. Он считал несправедливым, что в таком нахале есть хоть что-то притягательное; сейчас же это ощущалось, как благодать. Гарри казался идеальным человеком, чтобы просто немного повосхищаться им. И Луи нравится Гарри. Но он не до конца понимал, что вкладывает в это слово. Оно больше ассоциировалось с чем-то романтическим или же склоняло к симпатии, а это, пожалуй, не совсем то. Он и впрямь отметил, что Гарри первый парень, с которым он хочет считаться, чьё внимание желает заполучить. Так что он остановился на том, что ему просто приятно быть рядом с ним.

Он терпеливо ждал механическую домохозяйку, что протирала съедобный беспорядок, размазанный по столешнице. На сухом розовом полотенце появились темные желтоватые пятнышки и разводы, а сама ткань помялась, складочки уже не выглядели такими острыми и плотными- скорее потрепавшимися и нуждающимися в стирке.

Игнорируя вибрацию в животе, Луи обвил его руками, стягивая и нажимая на бока-под мягкими подушечками проскальзывали выпуклые решетки-ребра; частый топот маленькой пятки по плитке приглушал оркестр желудка, где статным дирижёром с палочкой выступал поджаренный ломтик хлеба с бурыми краями, хрустящими на зубах и обжигающими кончик языка резкой горечью. Крошки звонко ударялись о фарфор и подскакивали вверх, позже прилипая к вытекшему желтку, от которого по-прежнему исходил слабый дымок.

Оставшееся время, проведённое за столом, было наполнено мирной тишиной и тягучими пережёвываниями пищи. Томлинсон вздохнул с облегчением, смачно вкушая ощущение того, что это его первое спокойное утро за все эти месяцы, когда ему удалось выспаться, не торопясь подготовиться к завтраку и не чувствовать гнёта времени. Оно почти что остановилось, неохотно передвигая стрелки часов, сверлящим тиканьем лаская уши.

Картинка перед глазами то переливалась пастельными оттенками, то ненадолго скрывалась темной подоплекой.

Даже пугающая тишина кажется приятным наслаждением, когда ты разделяешь ее с правильным человеком.

Гарри возвёл руку над кружкой с чаем, чья испарина оседала на мягкой коже. Длинными пальцами он обхватил верхушку, полностью игнорируя удобную ручку. Луи медленно пережевывал тост, тяжело сглатывая сухие куски, но даже царапающие корки хлеба не перекрыли вырвавшийся из него смешок.

Стайлс застыл с чашкой у приоткрытых губ, на которые уже попала горячая жидкость. Половина лица была закрыта рукой, что неуклюже держала элемент посуды, а в глазах читался немой вопрос: «что не так?»

—Почему ты так ее держишь?— не унимался Питер Пен, с любопытством поглядывая за другом. —Хаз, для кружек давно придумали держатели,— брови Луи чуть подпрыгнули от очевидности произнесённого факта, но Гарри по-прежнему плотно держал кружку за края.

—Они не сильно эффективны,— пробубнил кудрявый мальчик, делая шумный глоток, блаженно прикрывая глаза от наплывающего наслаждения.

***

Приторно сладкий аромат, развеивался по небольшой тёмной кухне, которую освещала единственная тусклая лампочка, отбрасывающая мириады теней на струящиеся волнами хлопковые шторы, что плотно прикрывали окна. Воздух был спертым, несмотря на то, что оконца были слегка приоткрыты и впускали несильный поток свежего воздуха в помещение.

За круглым столом, покрытым кружевной бежевой скатертью, сидела женщина средних лет с растрёпанными угольно-чёрными волосами, небрежно выпадающими из пучка, собранного на спех- лишь бы в лицо не лезли. На кончик ее округлого носа сползли очки, из-за чего приходилось сощуривать уставшие глаза, дабы поддеть крючком петельку от скомканной пряжи.

Заметив появление мальчика перед собой, черты лица смягчились: усталость мигом испарилась, а на лице заиграла улыбка, одновременно с которой пришло и неодобрение из-за не спящего ребёнка в столь позднее время.

Мальчик не выглядел чересчур помятым или уставшим- скорее и вовсе не прислонился к взбитой подушке, чтобы отдохнуть. Только воротничок ночной сорочки был изогнут с одного края, что придавало образу детской неряшливости.

Энн отодвинула слегка потрёпанный стул, выползая из-за рабочего места, и поковыляла к сыну, зачесывая пару кудрей назад- не ради того, чтобы убрать их с округлого личика, а чтобы лишь прикоснуться.

—Почему ты так поздно не спишь, Гарри?— женщина перевела руку к горлу, неторопливо одергивая непослушный воротник и приглаживая его к тонкому плечику.

—Можно мне немного молока?— кроха кивнул в сторону шкафчика со стеклянными дверцами, где точно, как на выставке, стоял новый фарфоровый сервиз.

—Из той чашечки?— Энн также подцепила взглядом чашку, что стояла во главе этого хрупкого чуда (Гарри сразу заприметил ее: такая красная с чёрными расписными лепестками, белой изогнутой ручкой, и такая же светлая по краям).

Мальчик бодро закивал, а глаза его заискрились от ожидания. В этих зелёных камушках промелькнули янтарные блики, точно падающие звездочки на небе- также мимолетно и завораживающе.

Гарри бегло подошёл к пуфику, стоящему в углу кухни рядом с занавесками, и резко подтолкнул его в сторону столика, кряхтя при этом. Оперевшись ручкой о стенку, он быстро запрыгнул на мягкую сидушку, обращая взор к матери, что помешивала нагревающееся молоко в кастрюле. Он разметил ладошки на коленях, жадно наблюдая за тем, как из-за скрипучей дверцы выглядывает край чашечки, и некогда пустое пространство наполняется тёплым напитком, от которого исходит немного пара, окутывающего все вокруг.

Чашка звонко приземлилась прямо под носом у ребёнка, а глухое хлюпанье молочка сгладило звучание.

Желтый свет лампочки игриво плыл в круглых разводах напитка, перескакивая с одного кольца на другое. Сквозняк потревожил вертикально вздымающуюся дымку, растворяя ее в воздухе.

Два коротких пальчика обвили чуть тёплую ручку, а мизинчик слегка оттопырился, как у истинных джентельменов викторианской Англии; второй ладошкой мальчик обвил изогнутое дно, морщась из-за обжигающего ощущения, и приподнял увесистую посудину, спешно поднося к приоткрытым губам, как вдруг резкий щелчок и лопающийся звук фарфора разорвали туго натянутую ниточку благоговения, и напиток разлился по всему столу, каплями стекая вниз по ножкам и размазываясь по плитке. Несколько пятен высветились на домашних штанах, а горячее молоко больно щипало и кусало кожу. Но больше негодования приносила оторванная ручка с заострёнными краями, что также сильно была зажата меж пальцев. Самой же кружки и след простыл- остались лишь воспоминания, рассыпанные на полу в виде кривых осколков.

В переносице резко стало туго, а из носа потекла прозрачная, кислая жидкость, попадающая на уголки рта. Глаза были застелены тонкой пеленой слез, что застревали в ресницах и кололи красные щеки.

Первый всхлип досады из-за потери драгоценной вещи. Просто чашка. Красивый элемент. Столь ценный для чьего-то крохотного сердца.

Мама быстро подбежала к сыну, трясущимися руками осматривая кожу ребёнка, боясь увидеть разводы крови или порезы. Энн аккуратно разжала чужие пальчики, забирая поломанную вещь и раздосадовано вздохнула, наблюдая эту картину: плачущий мальчик, а вокруг битый фарфор.

Прибрав беспорядок, она присела рядом с Гарри и провела сухими подушечками пальцев по лицу, стирая влагу с пухлых щек, и прислонила губы ко лбу сына, разделяя его утрату.

—Это всего лишь чашка, Гарри,— спокойна пробубнила она в кудрявые волосы.

—Любимая,— тоскливо буркнул мальчик, скрещивая руки на груди.

С чего вдруг это «всего лишь чашка»? Она единственная в своём роде; такая красивая, расписная, с кривыми линиями, плавно перетекающими из тонких в более толстые и яркие.

—У нас есть ещё пара таких же,—в голосе слышалась усталость; женщина просидела за вязанием несколько часов и ее это изрядно вымотало: поясница гудела, а глаза сами собой хотели закрыться, чтобы избавиться от противного жжения.

—Не правда!— бойко протестовал Гарри.

—Почему же?— с неподдельным интересом поинтересовалась мама, отлепляясь от головы сынишки, поддевая пальцами кончик круглого подбородка, чтобы взглянуть в его глазки.

—Ты говорила, что нет одинаковых людей, значит, и кружки все разные,— подбросил в воздух гениальное умозаключение малыш.—Просто эта была слишком хиленькой, вот и треснула,— насупившись подытожил Гарри.

—Ну вещи можно копировать, Гарри. Они не уникальны.

Гарри клюнул в сторону все ещё открытого шкафчика, указывая на него пальчикам и добавляя:

—Смотри, там осталась только синяя и зелёная, а красненькой нет,— он чуть улыбнулся, подмечая эту находку,— потому что она была одной единственной, мам.

—Мы можем завтра слепить собственную чашечку,— вдруг предложила женщина.

На неё были устремлены два задумчивых глаза, что искали у мамы ответы на его детские вопросы.

—Слепить? Прям из пластилина сделать чашечку,— с надеждой спросил мальчик, улыбаясь простоте плана. Всего то надо сделать большой полый кружок и приклеить ручку, да такую, чтобы на века.

—Нет, не из пластилина,— захохотала сиплым голоском мамочка Энн.— Мы слепим ее из глины, а потом распишем так, как ты захочешь. Тогда она и станет уникальной, ведь ты сделаешь ее сам.

Мальчик утёр нос рукавом, все еще прошмыгивая покрасневшим кончиком, и расплылся в улыбке, заслышав план мамы, что взяла его за ручку и поволокла в спальню, накрывая плотным, пушистым одеялом до самых ушей. Его ресницы лениво и невесомо порхали вверх и вниз, отягощенные приближающимся сном.

***

—Почему она не расписана?— Луи вертел в руке глиняное изделие, проходясь пальцем по ровно вылепленным стенкам, поднося посуду ближе, с неким азартом рассматривая изогнутые линии.

Гарри не охотно участвовал в диалоге, отстранённо бормоча в воздух какие-то фразы, которые почти моментально растворялись в пространстве, не успев долететь до заинтересованных ушей, пока копался в горе спутанной одежды, ища нужную вещицу. Ранее идеально сложенное в стопочку одеяние, сейчас превратилось в спутанное месиво, а складки жутко въелись в некогда отглаженные рубашки.

—Не было желания,— как-то сухо и без энтузиазма ответил Гарри, перекатывая горькие слова языком и ловя слева в груди мерзкое жжение.

Но было ли то ложью? Уже даже сам носитель бремени окутал себя сомнениями на этот счёт. Слишком долго он примерял на себя разные образы, угождая людям, что и вовсе потерялся в одном из них. Человеку всегда хочется кому-то понравиться. По абсолютно разным причинам. Лишь бы получить в ответ что-то скрашивающее его день. Но, по своей сути, все люди на одно лицо, а их кучерявый принц повидал немало. Он не понимает, что представляет из себя человек. Для Гарри Стайлса самое страшное- разъяренный человек. Он опаснее голодного льва или бродячего, голодного пса. Понимая, что это безобразие и есть человек, его сердце сковывало отчаяние. Зерном раздора же всегда была, есть и будет ложь. Он тщательно избегал ее, огибая все острые углы, дабы не уколоться, но порой единственная рука, протянутая ради помощи, а не жгучей пощечины- рука Апата<span class="footnote" id="fn_31424901_0"></span>. Ему всегда было необходимо уверить кого-то в том, что он не фальшивка. Не важно как. Главное, чтобы все принимали ту правду, которую он преподносит на блюдечке. И, вроде бы, клевета наказуема, но… Это не страшно в мире, где никто никого не слушает.

Позже Гарри принял роль шута. Он сам повесил на себя клеймо. Стайлс выстроил себе неуютную конуру, прозвав ее домом. Но, несмотря на это, рано или поздно проявится его настоящая суть.

Гарри Эдвард Стайлс- неполноценный человек.

—Можешь взять эту кофту на сегодняшний вечер. Достаточно строго, но и в то же время стильно,— кудряш прижал однотонную вещь к себя, разглаживая по телу, чтобы продемонстрировать другу.— Люблю такое,— игриво произнёс он, подпрыгивая к Луи и примеряя обтягивающую вещь на Томлинсона.— На первый взгляд, весьма сексуально,— оценивающим взглядом, изображая профессионального стилиста, подытожил Гарри.

—Она такая крохотная,— пробормотал Луи, окидывая взглядом вещь на пару размеров меньше, чем носит сам Гарри.—Неужто ты когда-то был таким?

—Она,— Стайлс запнулся, проглатывая вот уже вырвавшиеся слова,— моей бывшей девушки.

На долю секунды лицо Луи преобразила улыбку- Эль была не права насчёт него; она просто пошутила или ей наврали, а она- дурочка- поверила. Если бы то было правдой, то Гарри бы рассказал Луи. Обязательно.

—Мог дать и дырявую тряпку, в принципе,— Томмо поставил кружку на полку стеклянного шкафчика, ювелирно подравнивая ее второй ручкой,— я еду на работу, а не в модельное агенство, Гарри.

—Ты все ещё можешь попробовать соблазнить начальницу, чтобы получить минимальную прибавку к зарплате. Но в таком виде «минимальная зарплата» звучит оскорбительно,— надув губы, Гарри приземлился на упругий матрац, что громко проскрипел из-за неожиданно появившейся тяжести.— Я бы выписал премию.

Луи залился смехом, падая на мягкую мебель следом за кудрявым. Питер Пен скрестил руки на животе, желая оттянуть время до работы, чтобы снова не погружаться в томящие восемь часов работы в скучном, по его мнению, театре.

Гарри закинул кофту на спинку дивана, следя за тем, чтобы ни один ее чистейший край не коснулся пола. Он бы явно невероятно рассердился, случись это.

—У меня начальник,— Стайлс прилёг рядом так, что их лица были на одном уровне.

—Не вижу в этом проблемы,— на одном дыхании пробубнил тот.

—Не видишь проблемы в том, чтобы мужчина соблазнял мужчину,— проглотив ком, скорее сказал, нежели спросил Томмо, поёрзав на месте, то ли отстраняясь, то ли выкатывая из-за спины скрутившееся одеяло.

—А ты видишь?— кадык подпрыгнул из-за неровного тона голоса, когда Стайлс вновь взглянул на Луи, желая прочитать ответ по глазам, но тот смотрел в потолок, почти не дыша.

Грудь плавно вздымалась, вроде, не выдавая в нем тревогу, но сам Томлинсон чувствовал, что был напичкан бомбами замедленного действия, чьё время неумолимо подходило к концу.

—Не знаю,— кратко ответил он, приподнимаясь на локтях, будто специально игнорировал вопрос.—Гарри, помнишь про три дня?— рассеянно спросил Луи, не рассчитывая на то, что Стайлс забывал об уговоре.

Гарри разочаровался, понимая, что точку поставили за него.

Оживлённое кивание слегка разукрасило лицо мальчика, что вслед за другом вспорхнул над кроватью. На лягушачьей мордашке разыгралась озорная улыбка.

—Помню,— Гарри придвинулся ближе, будто нависая над крохотным мальчишкой (именно так себя чувствовал Луи, находясь рядом с Гарри: крохотный мальчишка).—Ты больше не сможешь со мной встречаться?— немой вопрос завис в воздухе; давящая боль трезвонила в висках и колола в груди. Это так мерзко и неприятно. Буквально ощущаешь, как она ползёт под кожей и переставляет свои острые лапки по всему телу, будто какая-то сороконожка, а смахнуть ее не можешь…

—Что? Нет!— громогласно запротестовал Луи, но его ответ, казалось, вовсе не убедил Гарри, все так же беспокойно перебирающего пальцы.— Нет, нет, нет, Гарри.

—Одного «нет» было вполне достаточно,— хохоча, отвлёкся Стайлс, ещё больше сокращая расстояние между ними.— Так зачем ты переспрашиваешь?— кривая, но задорная ухмылка намертво приклеилась к надоедливому лицу кудрявого.

Луи молчал некоторое время, думая над тем, что он собирается предложить Гарри. Мысли гоняли в разные стороны и бросались в россыпную, то исчезая, то вновь появляясь и деформируясь во что-то принципиально новое. На языке уже прыгали слова, ждущие своего звездного часа, а зелёные камешки так настойчиво требовали их выхода на сцену.

—Знаешь, я хочу внести свою лепту в наш уговор,— Томмо начал издалека, заводя руки за голову и чуть сползая вниз на кровать, довольствуясь окаменевшим лицом друга.

—И какую же «свою лепту» ты хочешь внести?

Юноша ёрзал на месте, выгоняя из-под спины скомканную ткань. Он не спешил с предложением, растягивая стрелки часов все больше и больше.

—Ты как партизан: из тебя почти невозможно выведать какую-то информацию, так что,— идея казалась ему глупой, но в Томлинсоне есть прекрасная черта: сочетать гениальное с бредовым так, чтобы это было его неотъемлемой частью, а не просто не спланированным, импульсивным решением.— Мы будем продолжать встречаться каждые три дня. Может чаще, если пожелаешь,— Гарри старался не подавать виду, но Луи был готов поклясться, что это взбудоражило и обрадовало Кудряшку Сью.— И каждый раз я буду задавать тебе вопрос, касающийся твоей личной жизни: прошлого, настоящего, будущего. Ну, ты понял,— небрежно подытожил Луи.

Стайлс впал в ступор: суженные зрачки почти полностью потерялись в расширенных глазах, что ни на секунду не были отведены от Томлинсона.

—Всего один вопрос обо мне?

Луи кивнул.

—А что если он покажется мне провокационным?— Томмо хихикнул про себя, восхищаясь осторожности Стайлса.

—Тогда ты просто не будешь на него отвечать, кудряш,— подмигнул ему Лу, приподнимаясь на локтях.— Можем потренироваться сейчас, если ты не против. Ты же не против?— Томмо вернулся обратно к Гарри, чтобы они были на одном уровне, и закрутил одну его кудряшек на палец, дабы лучше рассмотреть его.

—Я то не против, только… Думаю, ты уже потратил одну попытку,— улыбка Стайлса становилась все шире и шире- как и шок на лице Луи: приоткрытый рот и удивленный взгляд медленно переползли к Томлинсону, а закрученный лоскут резко соскочил с пальца, дергаясь в воздухе.

Громкий смех отзывался от всех углов комнаты. Казалось, что если Гарри покинет дом, то этот грубоватый, приглушённый, но и в то же время раскатистый звук все равно будет продолжать ласкать уши.

—Что ты имеешь в виду? Этот вопрос не относился к твоей личности,— Луи и впрямь почувствовал, как споткнулся о собственные ноги, но так же отчаянно пытался в них разобраться и встать в повелительную позу.

—Относился. Ты поинтересовался, как я отношусь к «тренировке», следовательно, задал мне вопрос о моем состоянии, Лу,— Гарри шаг за шагом распутывал этот загадочный клубок, которым обмотал себя Томлинсон.— Так что свою первую попытку ты истратил. Впредь обдумывай свои вопросы.

С глухим хлопком шатен прижал ладони к лицу, мысленно ругая себя за такую непростительную ошибку. Порой такая наблюдательность Гарольда выводила его из себя, но деваться было некуда. В этот раз он проиграл.

—А теперь настала моя очередь!— почти визжа проворковал Гарри.

—Ты тоже будешь задавать мне вопросы?

—Да.

—Крадешь мою изюминку!— воскликнул Лу.

—Не чуди! Расскажи мне больше о своём прошлом.

—Мне начать с момента зачатия или же позднее?— кольнул острым языком Луи.— Больше конкретики, Гарри.

—Расскажи ещё что-нибудь о своём музыкальном прошлом,— Гарри так воодушевлённо попросил его об этом.

Луи так и видел, как Стайлс наконец порхает рядом с ним.

—Ну, а что тут говорить. Разонравилось, да и…— что-то в Луи щелкнуло, требуя рассказать Гарри всю правду. Он давно привык говорить одну и ту же ложь по сценарию, но сейчас почему-то решил сказать все как есть.— Знаешь, на самом деле, мне не разонравилось. Музыка- это то, чем я дышу, наверное. Или дышал. С музыкой я знаю своё прошлое, настоящие и будущее. А без нее могу предугадать только завтрашний день. Знаешь, есть вещи, зацепившись за которые однажды, не можешь жить в их отсутствии. Они кардинально меняют ход жизни. И даже попытавшись от них избавиться, они, сделав круг, возвращаются. Они становятся частью тебя. Или же не оставляют от тебя и кусочка… Я так мечтал поступить на музыкальный факультет в столице. Ты только представь, сколько возможностей бы открылось!— Луи рассказывал свою историю так восторженно и так завороженно, что и вовсе позабыл, что говорит об этом кому-то впервые.— Но на вступительном экзамене какой-то сынок влиятельного засранца, этого ублюдка!

—Не выражайся,— пригрозил Гарри, но Луи уже так вошёл в кураж, что и позабыл следить за языком.

—Короче, куплено все было,— грустно буркнул Томлинсон.— Мне поставили неуд и вежливо попросили больше не притрагиваться к инструменту, потому что таланта и навыков мне явно не хватает, чтобы хотя бы подышать над фортепиано,— Луи совсем почернел; над ним будто повисла огромная туча, из которой не переставая лил сильный-сильный дождь, смывая с него все краски.

—Мне жаль,— честно сказал Гарри, потупив взгляд в пол. Он и впрямь не мог подобрать нужных слов, чтобы утешить Луи, потому что таких слов, скорее всего, ещё не придумали.

—Черт с ними! Минутка вопросов- ответов на сегодня завершена! Мне пора выезжать, если не хочу и впрямь подкатывать к начальнику, чтобы меня не выкинули с работы.

—Я могу постирать грязную толстовку и вернуть ее вечером, если хочешь.

—У нас есть прачечная для сотрудников. Я уже достаточно помотал тебе нервы. Можешь отдыхать, раб— Луи стянул домашнюю футболку, не заметив прилетевшую в голову подушку от насупившегося Стайлса, который уже потянулся за следующей мягкой вещью, как вдруг мелкая ручонка

ухватилась за запястье, приковывая его к кровати и наседая сверху.

—С каких это пор ты стал моим хозяином?—кучерявый отчаянно старался скинуть с себя полуголое наглое тело, барахтаясь и брыкаясь, но в ответ получил ещё одну прижатую к кровати и завёрнутую в одеяло руку.

Сбивчиво дыша, Гарри кинул беглый взгляд на не сильно выделяющийся рельеф мышц, постоянно перекатывающихся под кожей, пока Луи удерживал Стайлса в нужном положении. Не сильно волосатая грудь резко сокращалась из-за частых вздохов, а на небольшом животике начали проступать мурашки из-за прохлады в комнате с приоткрытой форточкой. Младший, хихикая, ещё дернулся пару- тройку раз; после, поняв, что Луи решил играть по чёрному, Гарольд пошёл на крайние меры, резко отрывая спину от кровати и слюняво облизывая щеку Томмо, что слегка ошарашило верхнего, но заставило моментально ослабить хватку.

—Даже после такого не отпустишь?— язвительно поинтересовался кудряш, ехидно улыбаясь.

—М-мне пора на работу,— откашлявшись, чтобы заполнить неловкость, удушающую его, напомнил Томлинсон, слезая с поникшего Гарри.

Он тоже почувствовал неловкость, закравшуюся во внутрь, но старался не подавать виду, будто того действия, что произошло минуту ранее, вовсе и не было.

—Прикрой дверь, когда выйдешь,— невзначай буркнул Луи, подкручивая длинные рукава до запястий, чтобы вещь не выглядела украденой, а сидела по форме.

—Мне выйти?— напрасно поинтересовался юнец, встречаясь с настороженным взглядом напротив.

—Да, и побыстрее, иначе вылечу с работы, как пробка из шампусика.

Гарри хихикнул, посчитав сказанную фразу забавной. Столь угрюмый Луи, помешанный на возможном опоздании, говорит «шампусик». Но его нельзя назвать вечно серьёзным; скорее это именно то, что бесспорно дополняет мальчика со стрижкой ежика: причудливая язвительность и коверкание слов при любом подвернувшемся случае.

Дверной язычок вновь звонко прогремел, оставляя каждого из них в уединении.

***

Тяжёлые частые капли дождя отбивали похоронный марш, разбиваясь насмерть о почти панорамные окна; брызги разлетались в разные стороны, оседая разводами на каменных плитах. В бликах отражалось темно-серое небо, туго затянутое тучами, а легкий ветер обрёл жуткую тяжесть, покрывающую все ещё бьющиеся сердца, выжимая из них горечь утраты.

Люди, сидевшие на стульях, что повидали немало бледных, исхудавших лиц; слышали слишком много сдержанных всхлипов и отчаянных разговоров, покорно ждали очереди, чтобы,-шаг за шагом,- подплыть к открытому гробу и проститься в последний раз, предварительно раскрыв пухлый бутон и поправив атласную ленточку, сотканную из печали и возложить в изножье скромный букет.

Пожалуй, при жизни усопшие не получали столько даров.

В темном, лакированном дереве гроба искривлёнными зигзагами плясал белый свет подвешенных люстр; он неспешно огибал все неровности, плавно скользил по высоким фанерным стенам, заглядывая в каждый укромный угол комнаты, подплывая ближе к лицу... хотя, скорее всего, это уже была своего рода оптическая иллюзия; словно ловкий фокусник, она обманывала человека, в чьих глазах застряли слёзы, запутавшись в коротких, слипшихся ресницах.

Маленький мальчик, одетый в черный отглаженный костюм, что явно был ему не по годам; широко распахнутые глазки бегали по траурному залу, ловя точно такие же потерянные взгляды, выражающие сожаление. С боку, по правую руку,- стояла юная девушка- лет тринадцати; на бледном лице, проступило легкое покраснение из-за накатывающей тревоги. Дыхание резко участилось, часто прерываясь на короткие всхлипы, когда они с братом подошли вплотную к «похоронной шкатулке».

Лицо женщины почти не изменилось: такая же молодая, с незаметными морщинками под глазами, легкой полуулыбкой. Казалось, будто она просто задремала и совсем скоро протрет заспанные глаза и вернётся домой, чтобы продолжить заниматься домашними делами. Она была такой же как и раньше, разве что, щеки чуть впали, обтягивая острые скулы, глазное ложе проступало сильнее обычного, а подрагивающий из-за дыхания живот женщины оказался обманкой заплаканных глаз.

Мужчина, стоявший сзади, плотно прижал к себе дрожащих от ужаса детей, что готовы были реветь навзрыд по сигналу. Но он держался стойко, смотря на хрупкое и столь непривычное тело жены; колеблясь и переступая с ноги на ногу, он все же возложил свой букет кроваво- красных роз к общей кучке таких же, слегка поправив композицию, потому что знал, как жена любила раскрытые бутоны, обрамлённые зелёными чашелистиками.

—Господь, упокой ее душу,— сквозь ком горечи промолвил мужчина, чей голос окончательно перестал подчиняться ему.

Гарри с немым вопросом взглянул на отца, что отчаянно прижимал к себе хрупкое тело дочери, чья коса совсем потрепалась и потеряла прежний красивый вид. Ее губы искривились и подрагивали от бессилия; со всей злостью вонзив два зуба в губу, она пискнула, но не дала слезал пролиться и испачкать личико.

Мальчик сделал короткий шаг к гробу, чуть вздёрнув подбородок кверху, чтобы лучше видеть очертания матери. Он приоткрыл рот, а глаза бегали по «сонному» лицу, ища подвох в том, что сейчас происходит.

—Мам,— совсем тихо прошептал кудрявый мальчик, обхватывая ручками торчащую наружу обивку гроба,—просыпайся,— солоноватая вода яростно терзала обветренные губы.— Нам же надо расписать кружечку...

***

Узорчатые снежные кристаллики невесомо приземлялись на запачканное, немытое стекло, мгновенно тая и стекая вниз кривыми ручейками, вечно улетая назад и оставляя за собой разводы. На окне автобуса проступили неровные пятна пара, так и ждущего, чтобы на нем очередной скучающий «художник» оставил свои загогулины.

Не желая опираться лбом о заляпанное стёклышко, Луи с тихим скрежетом провёл первые линии рисунка: для небольших точки, расположенные на разном уровне, потому что автобус наткнулся на какую-то кучку камней, затем появилась кривая улыбка до ушей, потому что Томлинсону было приятно ее видеть.

Ему всегда хотелось наблюдать веселого человека поблизости; этот небольшой элемент в образе проявлял столько чудаковатости в людях: зажмуренные глазки с морщинками вокруг, обнаженные зубки, которые порой закусывали розоватую плоть, ямочки в уголках губ и на щеках- все это казалось ему столь прекрасным, но поистине редким, что невольно мальчик делал все, что в его силах, чтобы заставить другого по-настоящему заулыбаться. Плавать, каким способом. Душа все равно рвалась намертво пристыковать к проходящему мимо долю веселья, словно степлером.

Это доставляло ему удовольствие.

«— Да. Такому чертёнку как ты нужно что-то особенное, — брюнетка склонила голову вбок, вглядываясь в черты лица парня. — Добрая улыбка и потускневшие глаза».

Луи по-детски нахмурил бровки, выпячивая складочку на переносице, и поднёс палец к морозному стеклу, ставя крестики вместе тех точек- глаз и ещё больше растягивая улыбку, отводя кривые края чуть в бок. Теперь этот рисунок больше походил на него: грустный человек со счастливым нутром.

—Думаю перекрасить кухню. Что думаешь об этом?— все это время хриплый женский голос вылетал из динамика, пока Луи заинтересованно впитывал каждое произнесенное слово матери.

—Нет, я против,— обиженно буркнул Томлинсон, протискиваясь между грузным мужчиной в сером пальто, чтобы уступить место пожилой барышне, ковыляющей до сиденья с помощью потрепанного костыля.—Мы же красили ее вместе.

Временами его охватывала нуждаемость в семье рядом. Луи становилось тоскливо от мысли, что он не увидит родных ещё ближайший месяц: не сможет помочь маме, на чьи плечи вывалилась куча маленьких, но столь прекрасных карапузов; не устроит привычную «бойню» с сёстрами за ванную утром. Эти мысли выедали из него все человеческое, потому что семья всегда была для него на первом месте. Перекрасить старые обои- мелочь, и он это знает, но он лично бегал в ближайший строительный и тратил накопленные в тайне от мамы деньги на краску и два валика, чтобы потом провести пару бессонных ночей на пару с Джоанной и освежить интерьер. Для него это нечто большее, чем просто покраска стен.

—Знаю, Бу, но они уже такие старые,—опечалено вздохнула Джей, проводя пальцем по небольшому пятну.— Тем более, они настолько маркие,— громогласный голос ястребом вылетел из динамиков.

Транспорт резко затормозил, от чего рука чуть ли не соскользнула с поручня, а телом Луи наткнулся на того же крупного мужичка, глядящего на него исподлобья. Дверцы распахнулись со скрипом старости, впуская вовнутрь автобуса сильный ветер, кусающий открытое лицо и шею, когда костлявые ножки, прикрытые лишь парой осенних тряпичных кед, зашаркали по хрустящей, белой присыпке, устилающей тротуар.

—Дождись хотя бы моего приезда. Я помогу, раз твоя душа перфекциониста так рвётся перестроить нашу лачужку,— тусклый голос матери зацвёл красочными мягкими лилиями, и Томлинсон уверен, что Джей прикрыла рот кулачком, когда первое хихиканье послышалось в трубке.

Для его ушей это божественная песнь.

—Ты совсем ничего мне не рассказывал про своих новых друзей,— колко подметила Джоанна.— Так и не нашёл никого достойней Эда?

Губы Луи уже начали неметь от холода, а зубы отбивали свой выдуманный ритм, не попадая в ноты, но что-то все же заставило его забыть о прохладе и улыбнуться после этих слов. Эд полная противоположность Томлинсона: тихий, скромный паренёк, что любит бренчать песни на гитаре, зарывшись в пледах и одеялах на не застеленной кровати. Он это называет «творческим беспорядком», но низенький шатен видел в этом безобразии исключительно беспорядок.

Он очень привязан к веснушчатому, потому так и невзлюбил идею обучение в другом городе, где не сможет услышать привычного мелодичного звучания нового романтического творения. И по этой же причине ему так приглянулся Найл: такой же задорный, скромный и ценящий перебор пальцев по шестиструнному инструменту.

—Найл-мой сосед,— вскользь упомянул Томмо,— почти копия нашего рыжего гитариста, но только он блондин,— сконфуженно подметил Луи, не потому, что тот странно относился к светловолосым, а потому, что это была чуть ли не единственная разница, не считая любовь Хорона к выпивке и вкусной еде, весьма инфантильного поведения и ребячества, но указать он решил именно на волосы. Найл был до жуть радостным, заряженным энергией и любовью к жизни. «До жути» в том плане, что ирландец буквально был тем самым человеком, который мог утопить рыбу. Он кошмарно нравится Луи.— Он меня познакомил со многими в унике; весьма общительный и надоедливый парень, но он мне нравится.

—Всего один друг за три месяца учебы?— мама не на шутку разволновалась.— Даже для такого скромняги, как ты, это небольшой перебор, не думаешь, Лу?

Что-то в нем перемкнуло. Все из-за дурацкого «Лу», к которому его приучил Гарольд.

—И вовсе не один,— запротестовал Томмо.— Есть ещё Гарри,— с несвойственной ломкой в голосе подметил Луи. Он особо не делился с мамой подробностями своих знакомств, но именно сейчас внутри него что-то трепетало и рвалось наружу, чтобы рассказать про все те маленькие, незначительные вещи, которые он узнал о Гарри.— Как раз еду от него. Он очень милый и заботливый. И ты не поверишь, но он умеет готовить не хуже тебя.

—Прямо-таки не хуже?— передразнила миссис Томлинсон.— Не забывай, что у твоей старушки ещё есть порох в пороховницах. И не с такими новобранцами я могу потягаться,— для неё это и впрямь звучало, как вызов.

—Как-нибудь привезу его в наш городок- там и поборитесь на пьедестале почёта моего желудка,— Луи вечно стряхивал снег с оголенных лодыжек, косточки которых начали то ли розоветь, то ли синеть из-за погоды. От полнейшего обледенения его спасала лишь ветровка и тёплая водолазка, которая была не просто красивым достоянием гардероба Кудряшки Сью, но и впрямь тёплой вещью, за что Томлинсон не раз мысленно поблагодарил Гарри.

—Так ты у него ночевал?— вопрос матери поставил сына в ступор. В вопросе не было чего-то негативного или осуждающего, но это не помешало Луи почувствовать себя на допросе, а после запнуться о собственные ноги от неожиданности, отчего его щеки мигом залились ализариновым цветом от собственной неуклюжести.

Луи прошипел из-за чувствительной кожи, столкнувшейся с чертовски твёрдым кроссовком:

—Мне было далеко ехать до квартиры, так что я остался у него.

Недолгая пауза тянулась будто мучительные тысячелетия.

—Это прекрасно, Бу. Я рада, что рядом с тобой такие добрые люди,— мирный голос Джей нажал на окаменевшие легкие, выпуская из них затаившийся воздух.

—Да, он,— Луи прикусил свой медленно ползущий из-за холода язык,—они и впрямь прелестные.

На горизонте виднелось обшарпанное, на первый взгляд, непримечательное здание- так и не подумаешь, что это театр. Его выдавала лишь жухлая табличка, привинченная к входной арке, хотя, судя по наполовину стертой надписи, ее под замену не пускали лет пять, и не пустят ещё столько же.

Это прискорбное место спасали лишь удачно поставленные спектакли, что заманивали людей вовнутрь.

«Не суди книгу по обложке»- подумалось Луи. И впрямь, снаружи серое, блеклое здание с непривлекательным фасадом, а капнешь поглубже и заприметишь красочный, дивный мирок.

Но даже это не спасло Томлинсона от тяжелого, огорчённого вздоха; не успев, перешагнуть порог театра, он уже устал от предстоящей работы. Но ему нужны деньги. Его семье нужны деньги. Он не может позволить себе дать слабину, так что крупная, деревянная дверь неохотно, но открылась под ансамбль его кряхтения:

—Ладно, мамуль, твоему сынишке пора готовиться к коммуникации с новой порцией людей,— он прижал телефон к уху, попутно роясь в кармане рюкзака, нащупывая в хламе из чеков и звенящих ключей свой пропуск, и предъявил его охране, получая короткий, незаинтересованный взгляд на карточку, будто этому оглоблю не так уж и важно, что ему показывают.— Я постараюсь набрать тебе позже, хорошо?

—Конечно, Бу. Люблю тебя,— уже скучающе проговорила женщина. Она пыталась скрыть тоску в голосе, но Луи все же мог отчетливо ее слышать.

Она скучает.

—И я тебя.

В комнате для сотрудников сильно пахло сыростью, обувью, на подошве которой скопилась куча уличной влаги, и кофе. Резкий, яркий запах крепкого кофе особенно хорошо слышался рядом с круглым столиком, на котором стояло пару чашек с недопитой густой жижей. Само место по-прежнему вызывало в Луи рвотные позывы и отвращение. Желтые обои ещё до его прихода на работу обзавелись темными пятнами, а диванчик еле-еле доживал свои последние дни: все дырки и неровности небрежно сдерживал скотч. Его концы давно отклеились от мебели и постоянно цеплялись за одежду, если проходящий мимо зевака, не был достаточно осторожен. Презрительно закатив уставшие глаза, Луи скинул с себя ледяную одежду, закидывая ее на батарею, следом облепляя тёплую груду железа руками. Кончики пальцев чуть посинели и онемели, от чего тёплая батарея казалась холоднее льда. Он грубо потёр руки друг о друга, истерично следя за тикающими часами у входа. Будь его воля, он бы давно уволился отсюда и всецело посвящал себя учебе, чтобы позже получить достойную должность; может быть, попытался бы наладить свою личную жизнь, хотя и не считал вовсе, что ему это сейчас жизненно необходимо. Просто как приятное дополнение к цикличности его дней. Но он не может дать слабину. Нелюбимая работа. Зарплата ниже прожиточного минимума. Неудобный график, повлёкший за собой кучу штрафов из-за стабильных опозданий.