Том 1. Глава 12. «Хочу быть человеком» (2/2)

Когда Чжао Цзун двумя пальцами приподнял его подбородок, чтобы лучше разглядеть лицо мальчика, Гоу мотнул головой, стряхнув с себя чужую руку, а его ладонь крепче сжала обрезок стали, обмотанный кусками тряпья, но мужчина лишь усмехнулся.

– Если убьёшь меня, – процедил он, водя указательным пальцем по щеке Гоу, – то уже не выйдешь из этой комнаты живым. Ты ведь это понимаешь?

– Да, – Гоу, улыбаясь, смотрел на него пустыми глазами, мутными, как стоялая болотная вода. – Вот только мне терять нечего. Я нищим родился, таким и подохну, чего не скажешь о Вас, Господин. Но, можете не беспокоиться, – Гоу отодвинул руку, молниеносно спрятав лезвие в складках одежды, – к Вашему счастью, я не собираюсь Вас убивать. Пока что.

***</p>

«Нужно было просто убить его», – Гоу прищурился от слепящего света, прикрыв глаза ладонью. «Нужно было просто убить», – он поморщился, ощутив в груди знакомое жжение, а затем его лёгкие, вместо воздуха, наполнила густая кровь, заставив мальчика содрогнуться в глухом прерывистом кашле.

– Проклятие! – Гоу неловко переступил с ноги на ногу, закусив щёку, чтобы не расплакаться от тянущего чувства боли, волнами разливающегося по телу. – Какой дрянью напоил меня этот жулик, перед тем, как отправить в Бай Лао Ху?

… «Не бойся, – Чжао Цзун намотал спутанные волосы Гоу на кулак, запрокинув его голову назад, а когда мальчик, задыхаясь от злости и беспомощности, приоткрыл рот, – силой влил в него тёмно-коричневую жидкость с резким запахом. – Даю слово, что, если ты всё-таки останешься в живых, я сделаю из тебя настоящего заклинателя.

– Я выживу! – крикнул Гоу, вырываясь из цепких рук Правителя. – Даже не сомневайтесь в моих силах» …

Утерев рукавом капли пота со лба, Гоу вздохнул, робко шагнув в Лоян, со всех сторон укрытый снежным одеялом. Оглядывая людей, проходящих по улицам, он снова спросил себя: «Неужели им всем суждено умереть?», и его воображение в очередной раз обрисовало мрачную картину.

Через несколько дней после того, как Гоу появился в столице, по Лояну и его окрестностям стремительно распространилась эпидемия чумы, унёсшей жизни нескольких тысяч человек. Из-за костров, на которых сжигались тела умерших, снег постепенно стаял, обнажив грязные дороги, мощёные серым камнем, по которым одна за другой проезжали телеги с трупами.

В этой же грязи лежал и сам Гоу, накрытый охапкой рвани. Его лихорадило и непрерывно рвало кровью, но он был всё ещё жив, хоть и слишком истощён: с тех самых пор, как он пересёк границы Бай Лао Ху, у него во рту не было и единого рисового зёрнышка.

– Господин! – вдруг услышал он звонкий юношеский голос, и тряпки, закрывающие его тело, приподняли чьи-то руки, приятно пахнущие сушёными травами, – здесь ещё один!

– Живой? – спросил кто-то, и парень ответил утвердительно.

– Убирайтесь вон, – Гоу выругался, и это усилие вызвало в нём новый приступ удушающего кашля. – Уходите, пока не заразились.

В глубине души ему хотелось взвыть от тоски, броситься в ноги этим людям и умолять их о помощи, но он скорее откусил бы себе язык.

– Прочь! – повторил Гоу, шмыгнув носом, – убирайтесь прочь, демоны бы вас всех побрали!

Над ним снова кто-то склонился, и Гоу открыл глаза, уже собираясь обругать человека, потревожившего его покой, но замер, не в силах пошевелиться: перед ним на корточках сидел молодой заклинатель, протянувший ему руку.

За всю свою жизнь повидавший большое количество красивых и уродливых людей, тучных и отощавших, длинноволосых и бритых наголо, Гоу был поражён его глазами: светло-серые, они напоминали полупрозрачную корку льда на застывшем озере и грязный снег. Он мог бы поклясться, что в них отражалась вся его никчёмная жизнь.

– Как тебя зовут? – спросил заклинатель, помогая ему сесть.

Гоу поднял голову, несколько мгновений вглядываясь в его лицо, а затем, впервые за шестнадцать лет жизни, произнёс вслух своё имя.

– И Цзин, – тихо сказал он. – Цао И Цзин, Господин.

Чума, которую он принёс в своём теле, ураганом пронеслась по Лояну, Фу Юэ, Линь Шуану и другим городам Бай Лао Ху. После того, как эпидемия, наконец, отступила, улицы клана были такими же пустыми, как кости, с которых срезали жир и высосали костный мозг.

Исчезли торговцы, продающие ярко-раскрашенные маски, бумажные фонарики и рисовые пирожные; закрылись разграбленные лавки травников и лекарей, из которых воры вынесли всё, до последнего лепестка, надеясь перепродать драгоценные снадобья подороже. Таверны и постоялые дворы стояли полузаброшенные. Время от времени за их ставнями проскальзывали силуэты отощавших владельцев, которые уже долгое время не видели в своём заведении ни одного гостя, кроме смерти.

Цао И Цзину повезло гораздо больше, чем другим: он не только не погиб, но и стал в несколько раз сильнее, чем до болезни. Его тело, в котором долгое время развивался вирус чумы, окрепло и закалилось, как сталь, выдержанная огнём.

Взятый на воспитание великодушным Главой Бай Лао Ху, он быстро освоился со своей ролью примерного ученика, твёрдо решив остаться ближе к руке, которая кидает куски пожирнее. Привыкший к роли робкого нелюдимого мальчугана, Цао И Цзин повеселился на славу, наблюдая за тем, как Бай Цзы Фэн пытается его «приручить».

Изображая застенчивого ребёнка, покусанного улицей, бывший Гоу, которого теперь все называли девятнадцатым[5], пушистым заячьим хвостом сопровождал Бай Цзы Фэна на все его встречи. С того дня, как Глава Бай Лао Ху, протянул ему руку, прошло уже чуть больше трёх месяцев, но девятнадцатый намертво прилип к своему спасителю, всегда находясь подле него. Его новоиспечённые соученики и соученицы полагали, что он хочет таким образом обратить на себя внимание Бай Цзы Фэна, но истина заключалась в том, что Цао И Цзин был просто очарован его умением держаться и говорить.

За свою недолгую жизнь он повидал великое множество бродячих поэтов, певцов и сказителей, но их речи были вычурны и тяжеловесны, в отличие от слов Бай Цзы Фэна: Глава Бай Лао Ху всегда изъяснялся легко и точно, так, будто говорить ему было ещё проще, чем дышать. Он был прирождённым оратором, и Цао И Цзин, заметивший в нём это качество, всеми силами пытался внимать тому, что он говорит и делает. Много раз он тайком пытался сымитировать едва заметную улыбку Бай Цзы Фэна, от которой у него на душе становилось теплее или повторить движение его тонко очерченных пальцев, которыми Глава убирал от лица мешающие волосы.

Убедившись в том, что его гримаса больше напоминает волчий оскал, нежели улыбку, Цао И Цзин вскоре отказался от своей затеи, но всё равно продолжал тенью следовать за Бай Цзы Фэном. Ему хотелось, чтобы Глава принадлежал только ему, с ног и до головы, он не мог позволить кому-то в одиночку любоваться человеком, одно присутствие которого делало его счастливее.

Одно лишь омрачало его ещё по-наивному детский восторг: Цао И Цзин не мог смотреть в глаза своему Божеству, и ему приходилось довольствоваться мимолётно украденными взглядами, которыми Бай Цзы Фэн награждал своих собеседников, но не Цао И Цзина. Когда Глава смотрел на него, девятнадцатому казалось, что он может прочесть его мысли, как развёрнутый свиток. Прочесть и разгадать, что он за человек, и с какой целью переступил границы Бай Лао Ху.

«И тогда», – думал девятнадцатый, борясь с искушением поднять голову и взглянуть на учителя, – «он отвернётся от меня. Выбросит за ненадобностью и заклеймит злейшим врагом. Иногда мне хочется, чтобы так и было. Ведь когда он узнает всю правду, мне не придётся больше носить эту уродливую маску предателя. Но это означает, что я потеряю его навсегда».

Подгоняемый этой мыслью, Цао И Цзин до такой степени потерял покой, что по ночам, вместо того, чтобы отдыхать в своей комнате, укладывался у порога спальни Бай Цзы Фэна, чтобы быть к нему немного ближе.

Просыпаясь с рассветом, он тихо вставал, чтобы не потревожить сон Главы, и выходил на улицу, дожидаясь его пробуждения во дворе. Так было каждый день, пока однажды, его не заметила одиннадцатая шизце, пришедшая к Бай Цзы Фэну с ранним визитом. Споткнувшись о Цао И Цзина, растянувшегося прямо поперёк входа, девушка, вскрикнув, наклонилась, ощупывая его лицо кончиками пальцев. Поняв, кто лежит перед ней, Цзы Яо схватила подростка за левое ухо, силком выведя Цао И Цзина на улицу.

– Жалкий отброс! – ругалась она, пока девятнадцатый лихорадочно думал над тем, как объяснить ей своё поведение. – Мало того, что ты ходишь за учителем целыми днями, так ты ещё и спишь у него под дверью!

– Тише, цзе-цзе, – смущённо пробормотал Цао И Цзин, прижав руки к внезапно заалевшим щекам, охваченным огнём.

– «Цзе-цзе»? – Цзы Яо брезгливо вытерла руку о край одежд. – Кого это ты назвал сестрой? Наставник приютил тебя из жалости, а ты уж осмелился полагать, что мы здесь на равных? – она презрительно рассмеялась. – Если хочешь знать, – продолжила Цзы Яо, ещё более скривив лицо, ранее казавшееся Цао И Цзину довольно миловидным, – мы даже поспорили на то, когда ты подохнешь: через неделю или через две, но ты оказался живучим, как сорняк.

Цао И Цзин стоял, выслушивая весь поток нелестных эпитетов, будто бы впрок заготовленных для него одиннадцатой, а его кулаки, спрятанные за спиной, мелко подрагивали от злости.

– Кстати, – Цзы Яо отошла от него на приличное расстояние, – даже и не думай о том, чтобы снова лечь у покоев учителя. Своим присутствием ты только половицы мараешь. – Ну, – повысила голос одиннадцатая, – почему ты молчишь, когда я к тебе обращаюсь?

– Я понял, – еле слышно ответил Цао И Цзин, стараясь скрыть раздражение. – Я не посмею ослушаться твоего приказа.

Когда девушка скрылась в доме, он разжал пальцы, обнаружив, что из полумесяцев, оставленных ногтями на ладонях, сочится липкая кровь. Коснувшись её кончиком языка, Цао И Цзин ещё долго неподвижно стоял, глядя себе под ноги. Постороннему наблюдателю могло показаться, что он плачет – время от времени из груди Цао И Цзина доносились резкие всхлипывающие звуки, но девятнадцатый смеялся. Горько и отрывисто, но это определённо был смех.

[1] Гоу (狗) – пёс.

[2] Пу бу (瀑布) – водопад.

[3] Йин (鹰) – ястреб.

[4] Цзунцзы (粽子) – блюдо из клейкого риса (иногда – с начинкой), завёрнутого в тростниковый лист.

[5] Ученики одного наставника нумеруются не по возрасту, а в том порядке, в котором они попали к нему на обучение.