Глава 40: Об отцах и детях (1/2)

Утро второго ноября у Владимира Вольфовича началось очень рано и бодро. Он вскочил раньше прозвонившего будильника, принял душ и тронулся в путь: полтора часа ушло на то, чтобы доехать до деревни Н. и собрать самые необходимые вещи Грифа, и ещё полтора часа – на то, чтобы вернуться в С. Хорошо, что в деревне к нему никто не успел пристать с расспросами, не то это порядком бы его задержало. Как раз до двенадцати он уложился и вовремя зашёл в больничный вестибюль.

Опять в его ушах зазвенел чужой кашель и шмыганье, но сегодня он уже не так сильно обращал на это внимание. Спросил у врачей, куда ему подняться, и его отправили на второй этаж, представлявший из себя сплошные коридоры с редкими рекреациями и поворотами. Стены там были окрашены в голубую краску, а полы и потолки были уныло-белыми. Скучно. Мимо проезжали медсёстры с тележками, иногда проходили туда-сюда больные. Все они с интересом наблюдали за передвижениями по этажу чужого человека и явно желали поговорить с ним от скуки. Разумеется, самому Владимиру до них дела не было – ему нужен был только сын, который лежал в одной из палат. Пока он искал нужную, под номером двенадцать, он заметил, что все остальные палаты в этом отделении – многоместные и заполненные народом битком. Где-то было по восемь кроватей, где-то по шесть. Видимо, Грифу очень повезло, что он будет жить отдельно. Прямо как в царской ложе.

Владимир наконец-то добрался до последней палаты с табличкой «№12» и аккуратно зашёл в помещение. В данный момент, помимо Грифа, там было ещё несколько врачей: мужчина и две девушки-ассистентки. Они хором повернулись к Владимиру и начали уверять его, что парень в норме и в скорейшем времени придёт в сознание, «надо только чуть-чуть подождать». Староста поблагодарил их и остался в палате один, наедине с Грифом. Палата была вполне милая и чистая. Светлые тона, лёгкие занавески на окне, а за самим окном даже открытый балкон имелся с видом на небольшую площадку со скамейками. То место скорее всего было предназначено для прогулок больных. Владимир отвлёкся от окна. Стол со стулом – как раз удобно будет учиться, лампа над изголовьем кровати, стул для посетителей в углу комнаты и тумбочка для личных вещей. Владимир подошёл к сыну и грустно посмотрел на него сверху вниз. Такой чистый и белый, что прямо сияет. Светлые волосы немного лохмато лежат на подушке. Глаза спокойно закрыты. Дыхание ровное, губы немного бледные. До груди он накрыт тонким одеялом, а в правую и забинтованную его руку вставлен катетер, по которому Грифу в вены затекало лекарство. И словно с ним вчера вечером ничего и не делали – он абсолютно такой же, как и всегда. Разве что совсем слегка похудевший на лицо, потому что последний раз ел где-то сутки назад.

Владимир вздохнул, сел на стул и уставился в противоположную белую стену. Он долго слушал зуд электричества в плоской лампе на потолке, слушал шаги по отделению за дверью и, опять же, нескончаемый сухой кашель больных. Посмотрел на время в телефоне – без пяти минут час. Долго. Но ничего. Он должен быть тут, когда Гриф пробудится.

Ещё полчаса спустя Владимир начал дремать, повесив голову, и сквозь дрёму услышал чей-то тихий-тихий голос. Приоткрыл глаза и понял, что пытается его позвать никто иной, как очнувшийся Гриф.

– От-тец? – прошептал Гриф, щурясь на Владимира. Тот тут же вскочил со своего стула и, нервничая, подошёл к кровати.

– Ну привет, – неловко улыбнулся охотник. – Тебе было плохо вчера, помнишь?

– Вроде бы...

– Ну вот... С тех пор ты уже в больнице, и тебе успели сделать операцию. Сбили, вроде, твоё проклятое глазное давление... Как глаза?

– Немного щипят, и что-то мешается под веками, когда я моргаю... Но главное: я тебя вижу! – начал приходить в себя и становиться всё радостнее Гриф. – Представь? Вижу! Снова! Невероятно!

Владимир сел на кровать сбоку от Грифа, осторожно отодвинув трубочку капельницы.

– Сколько пальцев показываю? – и он растопырил пальцы своей руки, невольно улыбаясь.

– Пять, – усмехнулся Гриф и вытянул вперёд и свою руку. Сколько радости было в его глазах. И чем она вызвана – всего-то возможностью видеть свою и чужую руку. Гриф смотрел на свои ногти и узоры на коже, перебирал пальцами, как пианист, и счастливо смеялся. А Владимир смотрел на него, на его осунувшееся от болезни бледное лицо, на эту беззаботную улыбку, и чувствовал, как к его глазам неизбежно подступают слёзы. Губы у Владимира задрожали, и он отвернул лицо от сына, надеясь справиться с минутной слабостью. Но всё же он не смог одолеть себя – сверху на все эти эмоции на него накатили воспоминания о вчерашнем кошмарном сне, и Владимир закрыл лицо рукой.

– Я и не думал, что у врачей получится спасти мои несчастные глаза! – продолжал Гриф, пока не заметив произошедших с отцом изменений. – Я часто слышал, что такие случаи безнадёжны. Видимо, я везунчик! Ты даже не представляешь, как я сча...

И он запнулся, увидев как отец, сидящий на краю его кровати, всегда грозный и непроницаемый – тихо и незаметно плачет. Гриф смотрел на него теперь уже с сожалением и думал, как к нему в таком состоянии обратиться.

– Т-ты чего это? – и он слегка дотронулся до плеча отца. – Ну, не надо так... Со мной ведь уже всё хорошо.

Владимир, сердясь на самого себя, всхлипнул и резко вытер глаза и лицо. Гриф отдёрнул руку.

– Арт, мне надо тебе выговориться. Срочно, не то я сойду с ума. Позволишь?

Гриф покрутил глазами туда-сюда, соображая, но всё же кивнул.

– Не часто нам приходится болтать по душам, но сейчас мне это нужно. Я хочу... – он вздыхал и собирался с мыслями, избегая отныне смотреть на сына. – Хочу извиниться перед тобой за всё... Мне очень тяжело говорить с тобой об этом, но я должен. Должен объяснить тебе наконец причину моего скотского отношения к тебе...

– Ты прости, что встреваю, но я понимаю эту причину, – вздохнул Гриф, накручивая на палец одеяло. – Правда, я ведь уже не маленький. Ты хотел других детей. Не таких, с которыми света белого не видишь и постоянно сидишь на лекарствах, а бодрых, здоровых...

– Нет, стой! Погоди!.. Это же не правильно! – воскликнул Владимир, с отчаянием вновь взглянув в глаза Грифу. Объяснение его поступков из уст сына звучало для Владимира Вольфовича в несколько раз больнее, чем у него самого в голове. – Это меня не оправдывает, нисколечко! Мало ли кто чего хочет, но родители обязаны любить детей такими, какими они получились... – он взял короткую паузу и вновь с душевной болью увидел, как Гриф грустно потупил глаза себе на одеяло.

– Если на чистоту, то ничто уже меня не оправдает и не заставит тебя изменить ко мне отношение. Я действительно был не прав всё это долгое время... Но Арт... Я просто хочу, чтобы ты меня понял... Мне очень стыдно за то, что я делал с тобой. Мне стыдно за здоровье, что досталось тебе от меня с мамой. Мне стыдно за детство, которого мы тебе не дали. Мне стыдно за то, что мы не смогли дать тебе должной любви и быть обычной семьёй... Наверное, из-за такого колоссального количества стыда по отношению к тебе я тебя и мучил. Сам посуди: как ты будешь чувствовать себя, когда у тебя под боком постоянно бродит твоё угрызение совести? Ты, разумеется, обозлишься на источник этой моральной пытки... И я обозлился на тебя, Арт. Даже не только на тебя, но и на Соню, и на Вику – на всех вас. Несправедливо, но обозлился, и только недавно понял, как всё это было неправильно. Жестоко. Глупо и бесчеловечно... Можешь не любить меня, можешь не прощать, можешь в будущем даже никогда не звонить и не навещать нас – я не буду иметь права на это сердиться. Но только пойми меня. Пойми мой страх, стыд и глупость, прошу тебя... Не думаю, что тебе от этого стало легче – скорее всего даже не стало вовсе, – но я должен был с тобой поговорить. Вчера, когда ты был в опасности и я почувствовал страх за тебя, я одумался, хоть это и случилось слишком поздно... Я просто ужасный человек, с ужасной жизнью...

Он замолчал. Гриф молчал тоже и иногда поглядывал на поникшего отца странным, но вроде добрым взглядом. Он не стал прогонять его и швырять по палате подушки. Не стал добивать и без того пристыженного Владимира словами: «Да, ты действительно дерьмовый отец», хотя он точно так думал не раз в своей жизни. Вместо всего этого Гриф только вздохнул и сказал:

– Если ты так боишься, что я тебя ненавижу – то нет, во мне нет такого чувства. Есть обида, не скрою, и обида достаточно болезненная, но я не готов подпитывать её всю жизнь, упиваясь тем, что ты – мой враг... Я готов тебя простить. Правда.

– ... Спасибо тебе, – кивнул Владимир, всё ещё чувствуя, как на его сердце скребутся кошки. Это как раз такой случай, когда прощение не до конца излечивает и всё же оставляет в душе дыру. Спрятанную, забытую, но временами ноющую дыру. – Мало кто на твоём месте смог бы простить меня... Ты очень добрый парень, Арт, и это качество у тебя явно не от меня...

– Ты тоже не такой злой, как думаешь, – тоскливо улыбнулся Гриф. Владимир похлопал сына ладонью по колену.

– У меня, к слову, с отцом тоже было не сладко. Я плохо его помню, но то, что запомнил, хотел бы забыть. Он меня терпеть не мог и часто говорил, что лучше бы меня вовсе не было. Я мешал ему, и моя мать ему мешала. Он бил нас обоих и искренне ненавидел, хотя я до сих пор не могу понять, за что. Может за то, что мы русские?.. А однажды его убили какие-то деревенские мужики за то, что он в прошлом служил Гитлеру. Нам с мамой пришлось пуститься в бегство... В целом, мораль здесь такова, что я сам-то не знаю, как живут нормальные семьи. Вокруг меня в детстве были сплошные жестокость и бега. Я не удивлён, что у меня у самого с таким опытом ничего хорошего в жизни не сложилось... И ты, небось, также будешь меня вспоминать – недобрым словом.

– Не буду я.

– Ну кого ты обманываешь? Хоть себе-то не ври.

– Я и не вру. Не буду вспоминать наши ссоры – и точка. Забуду, как страшный сон – в конце концов, всё это уже в прошлом.

– Да уж... Как страшный сон... – проворкотал Владимир, вздрогнув от вновь всплывшего в мозгу сна, и ненадолго вновь ушёл в свои мысли.

– Может, ты хочешь чего-нибудь? – очнулся Владимир минуты через две. – Воды, еды?

– Да, пожалуй, воды было бы не плохо...

Староста поднялся, снова на всякий случай вытер рукавом свитера лицо и выглянул в коридор, попросив там у кого-то из врачей стакан с водой. Воду ему поднесли довольно быстро, и Владимир передал её сыну в руки.

– С катетером осторожнее, – предупредил он, в душе боясь показаться теперь сыну подлизой, заглаживающим чрезмерной заботой свою вину. Гриф, вроде бы, ни о чём таком не подумал и с удовольствием выпил залпом целый стакан.

– Фух, полегчало, спасибо... А где мама? – неуверенно спросил Гриф.

– Мама сюда не поехала... – подбирал Владимир слова. – Побоялась оставлять Соньку одну.

– А, вот оно что... – глухо отозвался Гриф, но в мыслях явно сошёлся с отцом: «Не побоялась, а поленилась, потому что Гриф ей не нужен». Он стал выглядеть ещё более грустно, чем до этого, и Владимир почувствовал необходимость отвлечь сына от тяжёлых мыслей.

– Скоро придут врачи. Возможно, минут через десять. Будут тебя осматривать, проверять поле зрения, а потом – обед.

– Угу... Дел – делать, да не переделать, – усмехнулся Гриф и спросил беспокоивший его вопрос. – Так где мы сейчас? Раз маме далеко ехать, значит не в Н., так ведь?

– Именно. Это – С., – пояснил Владимир Вольфович, и Гриф настороженно выпрямился и вытянул шею, выглядывая в окно.

– А-а... А сколько я тут пробуду? – в нём всё сильнее была видна скрытая тревога.

– Долго, Арт. Тебе же делали операцию. Пока ты от неё отойдёшь, пока врачи убедятся, что ты можешь жить дома. Всё это продлится до середины ноября, не иначе, – Гриф обречённо вздохнул и повесил руки. На лбу у него выступила тяжёлая морщинка. – А куда ты торопишься?

– В деревне там... дела срочные были. Их нельзя так надолго откладывать... Теперь уже не успеть...

– Ты что, о Лисе?

Гриф смешно для смотрящего со стороны дёрнулся, покраснел и в упор посмотрел в глаза отцу.

– Ч-что? – спросил он севшим голосом. – С чего ты?..

– Кхм-кхм!.. – прокашлялся в кулак, пряча усмешку, Владимир и принялся прохаживаться вдоль кровати. – Ну, скажем так, я немного побеседовал кое с кем.

– С Ли-Лисой что ли? – до сих пор заикался от удивления Гриф.

– Да нет, что ты. С её мамой, Верой Сергеевной. Из этого разговора я узнал кое-что интересное... но боюсь, что это немного не моё дело.

– Нет, ты теперь лучше скажи, что узнал!

– Ладно, вынудил: Вера Сергеевна сказала, что её дочь, Лиса, оказывается к тебе не равнодушна. Вот я и подумал, что «срочное дело» – это она.

С Грифа не успела сойти предыдущая краска, как уже снова накатила вторая. Он немного опустил лицо и всеми силами сдерживал расползавшуюся по лицу улыбку.

– Как мы сразу заулыбались, – хитро усмехнулся Владимир, и Гриф смущённо почесал рукой затылок. – Эх, не от меня ты должен был это услышать, но как случилось... На всякий случай знай: эта милая девушка нравится мне больше, чем Доминика. Я её вполне одобряю, и выглядит она, при всём уважении, более сдержанно.

– Да, это точно, – улыбнулся ему смущённый до смерти Гриф. – Она... другая.

– Очень надеюсь, – и Владимир непривычно искренне улыбнулся, оглядев сына.

Их беседу прервал стук в дверь и заглянувшая в палату голова врача, спросившего: «Ну, как поживает наш больной?..»

Осмотр Грифа прошёл быстро. Ему временно сняли капельницу, измерили температуру, пульс, давление; спросили пару вопросов, а затем начали измерять специальным фонариком поле зрения Грифа.

– Видите свет? – вопрошал врач одинаковой интонацией и отводил приборчик к уху Грифа.

– Нет, – надтреснутым голосом отвечал Гриф. Владимир в другом углу комнаты тяжело вздыхал и кусал губы при каждом отрицательном ответе сына.

– А тут видите? – фонарик был чуть выше переносицы Грифа.

– Н-нет, – подумал и ответил Гриф.

– А так? – прибор был у левой щеки.

– Тоже нет, – и Гриф с силой прикусил нижнюю губу.

– Неужели только так видите? – удивился врач и поставил фонарик прямо перед глазами Грифа.

– Да, так – вижу.

– Что ж, – хлопнул себя рукой по ноге врач и разогнулся. До этого момента он стоял внаклонку к сидевшему на кровати пациенту. – Итог неутешительный: зрение, конечно, вернулось, но в более худшем виде, чем оно было. Поле зрения сузилось ещё на несколько градусов. Если будете продолжать обращаться со своими глазами также, юноша... – и врач пафосно помолчал, создавая эффект интриги, – то вас не ждёт ничего хорошего.

– И как я с ними обращаюсь? – удивился Гриф.

– Неправильно, вот как! Анализы вашей крови показали, что вы много курите, а общая диагностика здоровья выявила нездоровый образ жизни, проявляющийся в частом стрессе, несоблюдении выписанной диеты и хроническом недосыпе. Вы хоть понимаете, какую нагрузку вы даёте на ваши несчастные глаза этими действиями?.. Бросать курить – срочно, спать – побольше, за книжками сидеть – пореже, и не забывать про приём лекарств и глазных капель. И какой-либо транспорт вам водить не советую. Всё ясно вам, юноша?

Гриф покорно кивнул, и врач обсудил что-то постороннее, касающееся оплаты палаты, с Владимиром Вольфовичем.

– Извините, – встрял в их беседу Гриф, – у меня возник ещё один вопрос.

– Задавайте, – надменно вздохнул врач, поправляя очки.

– Сколько ещё... при лучшем раскладе... у меня будет зрение?

– Вы про то, через сколько лет вы скорее всего его потеряете, так? – Гриф нехотя кивнул снова. – Что ж, вопрос интересный. Если брать лучший расклад, то видеть мир вы сможете лет до тридцати, максимум, – Гриф и Владимир одновременно обменялись тревожными взглядами. – А при худшем, то есть обстоящем в данный момент – ваших глаз вам хватит где-то на год... Вот так.

В палате повисла жуткая тишина.