Глава 39: Беспокойство (1/2)

1</p>

Без вожака стаи обычно распадаются. Ненадолго пришлось распасться и нашей. Праздник в пролёте, в хижине делать больше нечего, да и говорить о чём-то постороннем, не касающемся Грифа, не выходило. Решение было одно – разойтись по домам и заниматься каждому своими делами, пока не выяснятся новости. Помахали друг другу руками, с кем-то обнялись и рассыпались кто куда. Соломон, Зелёная, Леопольд и Каспер пошли вчетвером к рельсам, так как жили в посёлке, а Джо, Енот и Дизель разбрелись по своим деревенским домам, но перед этим предложили проводить меня до дома.

– Нет уж, ребята. Спасибо, но я дойду сама. Я так привыкла.

– Как знаешь... Только не грусти, ладно? – заботливо попросил Енот и обнял меня. Я крепко обняла его в ответ. – Наш Гриф очень живучий.

– Да, я это знаю...

– Лисичка, ты главное, это... – сказал было Джо, но, не придумав продолжение, тоже обнялся со мной. За ним и Дизель, правда слегка неловко, так как до этого мы особо друг к другу не приближались. Я последний раз сказала им: «Пока!» – и пошла домой, запихав кулаки на самое дно своих карманов. Ветер задувал, сосны выли. Всё вокруг шевелилось и неприятно рычало. С шорохом под моими ногами пробегали целые стада засохшей листвы. Я не обращала внимания ни на что из этого, а просто шла, видя в мыслях смутный образ лежащего на подушках Грифа. Один раз, правда, моё внимание привлекли большие следы, похожие на следы Тени в берёзовой роще, но я в тот момент не была способна о них думать...

Дома всё было, как всегда: шумно, беспорядочно, тепло до духоты, но всё равно уныло. Мама клацала клавиатурой компьютера с видом одержимой. Постоянно залезала в черновики, ставила там маркерами галочки. Делала глоток кофе и опять клацала. По радио свой любимый «Владимирский Централ» распевал Михаил Круг. Связь у антенны иногда прерывалась, поэтому куски песни безвозвратно пропадали. Я сидела в кресле со старой книжкой «Горе от ума» и пыталась вникнуть в текст пьесы, так как нам её задавали читать на осенние каникулы. Печатные буквы расплывались по жёлтым старым страницам и отказывались складываться во что-то осмысленное. Я злилась и неистовала от того, что мне приходится заниматься какой-то ерундой, когда Грифу так плохо. Отложила книгу на подлокотник и задумалась, глядя в окно. Вот уже, наверное, Владимир Вольфович почти доехал до С.. Как только мы с мамой сядем обедать, а это будет минут через сорок, они уже будут в больнице. Грифа врачи положат на носилки и в скором темпе повезут в реанимацию... Представлять, как ему скальпелями режут глаза, я не захотела и мысленно пропустила этот момент. И вот он, почти как живой у меня в голове: лежит на больничной койке в рубашке, подключённый к датчикам и аппарату искусственной вентиляции лёгких. Пульс ровный, и, возможно, когда он очнётся уже в палате, он будет видеть. А может и не будет. Ох, если не будет, то я тоже этого не переживу...

По радио Круг сменился Наутилусом Помпилиусом, что не могло хоть чуть-чуть меня не порадовать. Я закрыла глаза, слушая красивую мелодию, и украдкой заплакала, ассоциируя слова песни со своей судьбой. Конечно, мама моих слёз не заметила, так как была поглощена своей книгой. Но сейчас мне и не было нужно её внимание. Достаточно на сегодня слёз на публику. Я утёрла влажные щёки и прикрылась книгой, на самом деле не читая, а всё ещё слушая песню. Скорее бы всё стало хорошо...

2</p>

«Пусть горит, как газовая конфорка, разливая вокруг себя жар, он, не давший мне ни крупицы тепла...»

«Дом, в котором...» М. Петросян</p>

Небольшой городок С. находился примерно в ста километрах к югу от деревни Н. и был местом, куда жители деревни и посёлка ездили на каждый праздник. Или на каждую беду, так как там, помимо парка аттракционов и кинотеатров, было немало больниц, крематориев и кладбищ. Последние два места, слава Богу, не являлись целью приезда Владимира Вольфовича. Он ехал в больницу, находящуюся на окраине города и окружённую примитивными домами-хрущёвками, которыми вдоль и поперёк застроены непосредственно все страны СНГ. Заехал на парковку, попререкался с водителем, который плохо поставил свой автомобиль, и понёс еле живого Грифа в здание больницы. Поднялся с сыном на руках по крыльцу, боком толкнул входную дверь, и в вестибюле к нему тут же сорвались дежурные врачи. Позвали того, кто может привезти тележку, погрузили на неё бедного юношу и увезли, а Владимира Вольфовича как отца начали допрашивать:

– Фамилия-имя-отчество? Дата рождения? СНИЛС и полис, пожалуйста... Симптомы, диагноз? Угу... Угу...

Гриф был успешно занесён в базу данных, а Владимиру Вольфовичу сообщили, где он может дожидаться конца всех процедур и самой операции сына.

– Благодарю вас. А сколько времени это может занять?

– Часов шесть, приблизительно. Возможно, что получится дольше, – ответил врач.

«Шесть часов сидеть в больнице – рехнуться можно!» – подумал с отчаянием Владимир, но не отступил и смиренно принял это испытание. В конце концов, не впервой. Он побрёл по лестнице в зал ожидания, с отвращением вдыхая больничный стерильный воздух. Отовсюду эхом слышались чихи и кашель, а также назойливые старческие голоса. Цокот каблуков медсестёр и низкий бас врачей, дававших кому-то наставления: «Женщина, с этим вам в сто первый кабинет. Ещё раз говорю!» – «Но в регистратуре мне сказали, что я должна подняться к вам!» – «Мало ли что там сказали? А мы без этих бумаг не принимаем! Попробуйте зайти в четыреста пятый кабинет. Если врача там не будет, зайдёте в четыреста десятый...» Ужасы больницы – вот они, во всей красе. И эту бюрократическую чушь старосте придётся слышать несколько часов подряд.

Он с тоской прошёлся перед окнами и заметил в небе редкие снежинки на фоне тёмно-синего от темноты города. «Скоро пойдёт снег...» Сел на диван из треснутого во многих местах кожзаменителя и попытался уснуть. Только так можно перетерпеть долгое пребывание здесь. Мимо иногда пробегали врачи, иногда проползали пациенты. Кто-то шёл на костылях, кого-то везли в коляске. Только немногие из них шли без первого и без второго, но катили за собой капельницы.

– Сынок, – пробулькал такой дед с капельницей, неожиданно подошедший к Владимиру Вольфовичу. Тот сел на диване ровнее и показал на лице любезность. Дед был худющий, как скелет, коричневый кожей, в больничной сорочке с голыми коленками, обросший реденькой бородкой и покрытый бородавками везде, где только можно. Весь в морщинах, как не проглаженная после стирки рубашка. Совсем древний дедок. – Сынок, не найдётся у тебя закурить часом, а?

– А вам разве можно, дедушка? – мягко отклонил его просьбу Владимир.

– Нельзя, но мне уже не жисть без сигареты! Чес-с слово, хоть руку на отсечение отдам! Задушили меня тут правилами: то нельзя, это нельзя. Не кури, а то помрёшь. А я, может, уже и сам не против помереть, чтобы в покое к лешему оставили... Не дашь, да? Тоже из этих – из жалеющих? – и он с укором пошамкал беззубым, впавшим ртом.

– Воля ваша, – вздохнул Владимир и дал ему случайно прихваченную из дома зажигалку жены. Дед засиял и ожил.

– Вот удружил, сынок! Вот спасибо тебе! Я верну, минуток эдак через двадцать. Ты главное тут сиди, не уходи.

– Не уйду, дедуля, – улыбнулся Владимир. Дед радостно прокряхтел, воровато оглядел коридор и покатил свою капельницу к балкону. «И не холодно ему будет в одной больничной рубашке на балконе стоять?» – задумался староста. Дед вернулся, как и обещал, через двадцать минут. Улыбался, выкатывая нижнюю челюсть вперёд, и распинался перед Владимиром – видимо, от недостатка общения с людьми:

– Вишь, не зря я сигареты всё это время в носках прятал! Не зря хранил! Знал, что когда-нибудь найду доброго человека с огоньком. Помог ты мне, словом, аж душе легче стало.

– Душе легче, а здоровью навредили.

– Ой, сынок, – весь нахмурился дед и отмахнулся рукой-костью. – У меня такое здоровье, что ему уже хуже не будет... Всё равно немного осталось... А ты тут почём сидишь-выжидаешь? В очереди, чай поди?

– Жду, пока сына вылечат, – стал печальнее Владимир.

– О-охь ты! Сам-то молодой ещё какой, а сын уже болеет? Да и сын-то у тебя, должно быть, ещё совсем мальчишка?

– Считайте, что так: девятнадцать ему.

– Мальчишка, мальчишка, – кивал дед. – И чего ж его так?

– Болезнь врождённая, с глазами связана.

– Эх, больное поколение пошло... – и старик уселся рядом. Капельница осталась стоять рядом с диваном. – Вот то-то у меня в детстве было, годах в двадцатых... – Владимир широко-широко раскрыл глаза, а дед польщённо улыбнулся. – Да, такой я древний. Уже десятый десяток мне идёт – девяносто два будет. Так вот, годах в двадцатых, я помню, все, как один, здоровёхонькие были. Бегали, гуляли, жили! Все спортсмены были, за здоровьем следили, жили лет по сто, как я теперь... А сейчас у нас чаго? М? Всё химия везде, чёрт знает что едим, чёрт знает чем на жисть зарабатываем... Обмельчали, обмельчали, как пить дать... После девяностых этих вообще не страна, а страх какой-то. Всё бандюги на кажном углу бегають, до сих пор, по-моему... Мою квартирку бедную лет десять назад разворовали, помнится. Лысые такие мужики – как коленка, – и все в чёрной коже, как фашисты какие-то, ей-богу! А меня они – хрясь по затылку пистолетом, чтобы не мешалси под ногами... И всё. Телевизир вынесли новый, и деньги все, само собой... Хорошо ещё президент наш новый что-то пытается. А то ещё пару лет побыл бы Ельцин – и всё, раздербанили бы нас иностранцы, как Тузик грелку. Попомни, сынок, слова старика: всему миру наши леса надобны. Они же ентот... как бишь?.. резурс! Резурс жизненно необходимый! Правильно? А какие там резурсы в Европе? Они ж кончаются у них потихоньку... А наши резурсы им отдавать нельзя, нельзя! Не для того мы за них столько веков воевали, чтобы теперь американцу продаться... – Владимир молча кивал старику и предпочитал не прерывать его словесный поток. Пусть поговорит, раз ему не с кем. Правда дед вдруг замолк и сказал:

– Не согласен ты со мной, да, сынок? Что-то вижу, притих.

– Да нет, что вы. Я просто слушаю вас внимательно.

– Ну-ну, – энтузиазм старика почему-то угас, а может быть, он просто выговорил всё, что хотел. Хлопнув себя по ногам, он сказал тоном выше, завершая разговор. – Ладно, сынок. Пойду, а то меня ужо обыскались, должно быть, – и он кое-как, с помощью старосты, поднялся на свои тонкие, жилистые ноги. – Буду за твоего парнишку перед сном молиться. Как бишь звать его?

– Артур.

– Ишь, какое имя чинное! Небось и сам как король, а? Хе-хе. Ну, прощай, сынок. Будь здоров.

– И вы будьте здоровы, дедушка. Чтоб вам до ста лет дожить, и дальше!

– Ох, ну дальше-то не надо, – скрипуче засмеялся дед. – А когда мне сотня-то стукнет?.. Четырнадцатый год, значиться... Дак это ещё чесать и чесать, восемь лет целых! Не, я столько не протяну, сы́на.

– Уже не восемь, а семь, считайте – этот год почти прошёл. Так что доживёте, ещё как! – смеялся в ответ Владимир.

– Да, живы будем – не помрём, – махнул рукой дед и, напевая какую-то военную песню, пошаркал вглубь крашеного в зелёный коридора, а затем скрылся. Владимир снова остался один и немного погрустил оттого, что потерял такого смешного и опытного собеседника. Сколько всего этот человек пережил, сколько правителей от Ленина при нём успело смениться. На его глазах появился Советский Союз, и при нём же он рухнул. Что уж там – он, как оказалось, старше самой королевы Англии! Какая захватывающая с исторической точки зрения жизнь. А он, Владимир, даже имени у того дедушки не спросил. Должно быть, он какой-нибудь Иван или Василий, а может быть Пётр – тогда эти имена были очень популярны...

Староста, рассуждая подобным образом, постепенно уснул, и снилось ему что-то неспокойное...

Снилось ему следующее. Будто бы однажды ещё маленький Гриф подрался с кем-то из одноклассников на школьной перемене. Владимира по этому поводу вызвали в кабинет директора, где собрался весь учительский состав. Посреди комнаты стоял понурый светловолосый мальчик в старой одежде и сильно сжимал кулаки, словно был готов в любой момент накинуться на окруживших его преподавателей. Учителя ругали его как хором, так и по очереди. И с каждым бранным словом в адрес сына Владимир чувствовал нарастающий стыд за такое отвратительное и не воспитанное дитя, которое к тому же надоело ему до смерти своими нескончаемыми проблемами со здоровьем. Драка стала последней каплей для старосты.

После уроков Владимир повёл Грифа домой, а дома даже ругать не стал – просто схватил парня за руку выше локтя и грубо потащил его в подвал. Затолкнул его туда, спихивая сапогом с лестницы, и запер за ним люк на замок. Мальчик тут же начал биться из-под пола и вопить не своим голосом:

– Выпусти меня, папа! Открой, пожалуйста! Ты не можешь меня здесь запереть! Родители так не поступают! Открой дверь, папа!

Крики, стук и слёзы – ничего из этого не заставило мужчину сжалиться. Владимир в своём сне твёрдо решил не выпускать мальчика наружу никогда, и пошёл на пустую кухню читать газету и пить кофе. Читал до самого позднего вечера и тревожно поглядывал на настенные часы. Уже поздно, вечереет, а Виктория с Сонькой всё ещё где-то шатаются. Где, интересно? Гриф, как ни странно, унялся и больше не барабанил кулаками в люк. Тем и лучше – шума не будет.

Владимир почитал деловую статью в газете ещё какое-то время, и тут часы со стены гулко пробили двенадцать. Это было неожиданно и страшно, ведь у этих часов никогда не было маятника. Следовательно, отбивать время им было просто нечем. Староста поднялся со стула и только хотел заняться починкой часового механизма, как свет во всём доме погас, разом окунув помещение кухни в непроглядную тьму. Сердце Владимира забилось чуть ощутимее, и на душе ему стало неприятно. В коридоре тем временем шёл подозрительный шорох, будто пол царапает коготками мышь или крыса.

Владимир выглянул в матово-чёрный коридор и с ужасом заметил, как замок люка на полу сам собой отпирается. Это он издаёт такой мерзкий, скребущийся звук! Владимир похолодел от пальцев рук до пяток и смотрел на то, как края отпертого люка отрываются от пола, как он вздымается вверх, а затем, перевернувшись, с грохотом падает, открывая проход в подвал. По полу потянуло холодом и болотной сыростью, а из чёрного отверстия люка выползли белые и тонкие руки Грифа. Затем, взяв упор, начал подтягиваться оттуда и сам Гриф, только теперь изменившийся – взрослый, девятнадцатилетний парень с отросшими за годы сидения в подвале светлыми волосами, загораживающими его лицо. Одежда на нём была изорвана, пальцы и ногти были ободраны в кровь от попыток выбраться из подвала. Гриф неестественно сутулился и ворочал суставами, словно был чем-то нечеловеческим, сатанинским. Сквозь волосы была видна его злая и торжествующая улыбка. Он на свободе. Он будет мстить.

– Оте-ец, – прошипел он, и Владимир шарахнулся в кухню, схватив в руку первую попавшуюся сковороду. – Где ты, отец? Прячешься от меня, верно? Боишься собственного сына?

Староста задержал дыхание и снова подкрался к выходу из кухни в коридор. Гриф вылез на пол целиком и брёл босыми ногами по паркету. Брёл слепо, не видя ничего перед собой и потому выставив перед лицом руку. Иногда этой рукой парень натыкался на шкафы и полки и аккуратно огибал их. Страшное зрелище!

– Я хоть и не увижу тебя, так как ослеп от подвальной темноты, но зато услышу прекрасно. Не надейся укрыться: после семи лет сидения в заточении я достану тебя хоть из-под земли!

Он прошёл мимо кухни, освободив путь для бегства Владимира, но тот решил подождать ещё немного. Древко сковороды скользило у него в руках от выделившегося на ладонях холодного пота.

– Я ненавижу тебя за то, что ты меня ненавидел, слышишь?! – крикнул Гриф в стену перед собой. Владимира нервно передёрнуло. – Чем я это заслужил? Только моими треклятыми глазами? Но я их себе не выбирал... А ты выкинул меня, как брак!! Выкинул, потому что я мешал тебе, портил тебе репутацию, мол у тебя сын – инвалид! Ты не любил меня нисколечко!.. Ну так и мне тебя любить не за что...

Владимир на цыпочках вышел в коридор и посмотрел на Грифа, который сейчас стоял к нему спиной и жутко молчал, вслушиваясь.

– С Соней я тебе не дам сделать то же самое. Не дам тебе её ненавидеть за то, в чём она не виновата... Пусть у неё не будет отца, но зато она будет счастливее, чем я.

Сердце Владимира разрывалось от страха, и на этих своих словах Гриф резко развернул голову – старосте показалось, что на все сто восемьдесят градусов. Владимир вскрикнул и побежал в свой кабинет. Ноги плохо слушались его, а Гриф, похожий на огромного бледно-зелёного паука, завопил звериным рёвом и кинулся за отцом, в погоню.

Староста успел нырнуть в свой кабинет и задвинуть тумбой вход. Гриф в коридоре тем временем врезался в дверь и начал драть её ногтями.

– Ты от меня не скроешься! Я тебя оттуда вытащу и сожру живьём! Чтобы ты видел, как умираешь! Чтобы ты понял, как мне было плохо из-за тебя!