Глава 39: Беспокойство (2/2)

Владимир, трясясь, как осиновый лист, нашарил в шкафу своё ружьё и фонарик на батарейках. Зарядил ружьё патронами, взял его в руки покрепче, зашёл в дальний угол комнаты и приготовился отбиваться. Грохот за дверью стих и сменился жутким, сумасшедшим, похожим на тихий лай гиены, смехом Грифа. Его невозможно было слушать, и нервы Владимира начали сдавать. Ему даже показалось, что смех Грифа начал просачиваться сквозь стены и звучать уже не за дверью, а в самом кабинете. Владимир дрожавшими руками взял фонарик, нажал на кнопку и с ужасом увидел Грифа прямо перед собой! Невольно крикнул и нацелил на светящуюся фигуру ствол ружья. Гриф стоял, практически упираясь грудью в дуло. Стоял, склонив голову и улыбаясь белыми зубами. Он всё ещё не потерял свою наследственную красоту, за которую его любили все девушки в округе, но за счёт этого смеха и этих его белых, без радужки и зрачка, глаз он выглядел чудищем.

– Уйди, умоляю! – простонал Владимир, положив палец на курок.

– Я же сказал, что не уйду, пока не расправлюсь с тобой. Думаешь, твоё ружьё меня остановит?

Владимир щёлкнул предохранителем, предупреждая тем самым, что настроен серьёзно.

– Что, застрелишь своего сына? – поднял брови над слепыми глазами Гриф. – «Я тебя породил – я тебя и убью», да?

– Скорее я убью тебя, чтобы ты не убил меня. И вообще, ты не мой сын.

– Так тебе твоя шкура дороже, чем жизнь твоих детей? – с угрозой спросил Гриф, прослушав последнюю фразу отца, и наклонил голову к другому плечу. Его зеленоватые волосы перекатились следом. – В таком случае, ты точно не достоин жизни, дрянной человек. Ты трусливый эгоист, не способный быть хорошим родителем! Я всю жизнь мечтаю прикончить тебя, и поэтому я тебя убью, прямо сейчас!!

Владимир среагировал на этот вопль моментально и надавил на курок. Комната взорвалась шумом. Вспышка – и Гриф повалился на спину. Из его улыбавшегося рта слабым фонтаном начала выплёскиваться кровь. Владимир, глядя на это, сполз по стенке на пол, обнял ружьё и истерически зарыдал от пережитого ужаса и от вида своего мёртвого сына на полу перед собой...

Вторая часть его сна была иной – по времени это было уже после гибели Грифа. Куда его похоронили и как на его смерть отреагировали жена и дочь Владимира, он не помнил. В данный момент, во сне, он собирал Соньку в школу, одевая её в зимнюю одежду перед большим зеркалом. Сонька послушно продевала руки в рукава, ноги в штанины зимних штанов, подставляла голову для шапки. Как только Владимир наклонился, чтобы надеть на дочь рукавицы, та спросила невинным детским голоском:

– Папа, а когда я вырасту, ты тоже убьёшь меня, как Грифа? Я ведь тоже болею.

– Что ты такое гов?.. – только хотел спросить он, как увидел отражение своей дочери в зеркале справа. Себя он там видел такого же, какой он есть, а вот Соня в зеркале была совсем иной. Вместо неё там была божественной красоты девушка-блондинка в таких же лохмотьях, какие были у Грифа, в шрамах и порезах и со старым-добрым охотничьим ножом в руке. Она оскалила зубы в улыбке и угрожающе провела ножом возле своего горла. Затем показала остриём этого ножа на Владимира и прошипела: «Ме-е-е-есть!..»

Владимир вскочил на диване оттого, что его кто-то настырно будил и тряс за плечо. Сон и страшное зеркало исчезли, а вместо них снова появилась больница, зал ожидания в зелёных оттенках и милая медсестра в халате и медицинской маске.

– Извините, что разбудила. Не пугайтесь, – сказала она. Хотя Владимир испугался вовсе не её. – Вы – Владимир Вольфович Лефлер, так?

– Да, это я, – пропыхтел он, пытаясь отдышаться. – А что? Операция кончилась?

– Да, уже как полчаса назад, в девять часов. Ваш сын, Артур Лефлер, в реанимации. Его состояние в норме. Зрение должно вернуться, хотя в данный момент стопроцентную гарантию на это дать нельзя. В общем, причин для беспокойства стало меньше, вы можете выдохнуть, – говорила она хоть и вежливо, но достаточно сухо и профессионально. Без личных чувств.

– Спасибо вам огромное... Когда я смогу его увидеть?

– Только завтра, после двенадцати, когда его переведут в палату. Ночь он пробудет под присмотром врачей.

– Могу я снять для него платную палату?

– Конечно. Для этого нужно обратиться в регистратуру, на первом этаже. Вас проводить?

– Да-да, спасибо...

– Простите, вы плохо себя чувствуете? У вас дыхание нарушено и пульс слишком сильный.

– Ничего страшного. Мне кошмар про сына приснился...

– А, это бывает. Вам нужно будет выпить немного валерьянки. Пройдёмте, пройдёмте...

Снова Владимир Вольфович торчал у окошка регистратуры, облокотившись на него локтем и ежеминутно вздыхая от начинающейся боли в спине. Женщина по ту сторону окошка вроде оказалась толковая и делала всё, что было нужно, быстро и ловко. Грузная, с простой причёской-кичкой на затылке и с очками на самом краешке носа, сквозь которые она хмурила свои полные ответственности глаза. За её спиной на стульях сидели кокетливого вида молодые медсестры и хихикали между собой, наслаждаясь свободным «окном». Одна пила кофе, другая подпиливала пилкой ногти. Да уж, все стереотипы в себе собрали...

– Девки, вы бы вместо того, чтобы трещать, слушали, в какую палату пациента нового положат, – пригрозила им женщина. Девушки обернулись на неё горящими глазами.

– Это вы про того красавчика что ли? Со светлыми волосами? – допрашивала одна из них – та, что с пилкой.

– Угум, – сухо промычала в ответ женщина, продолжая вносить информацию в компьютер. – Он будет на нашей с вами ответственности, зарубите себе на носу...

Девушки переглянулись и тихо, но очень эмоционально запищали. Владимир незаметно закатил глаза.

– Ну тихо, без эмоций там! – стукнула по столу женщина и вновь обратилась к старосте. – Дату рождения сына, пожалуйста, скажите ещё раз. Я из-за этих трещёток не услышала...

– Пятое января, тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года.

– Псс! Юля! Да Юля! – прошипела девушка с пилкой, наклоняясь к подруге. – Он Козерог!

– Что? Громче скажи – чего шепчешь?

– Ещё и Козерог он, говорю! А Козероги – всегда красивые до жути, я тебе отвечаю. Не ну просто джекпот, прикинь?

– Да я сама в шоке! – ахала Юля. – А у меня с ним ещё и совместимость!..

– Вот дают, – усмехнулась женщина за компьютером. – Тоже мне, гадалки... Посерьёзнее, прошу!

– Простите, Зоя Филипповна... – прилично извинилась девушка с пилкой и тут, вспомнив ещё что-то, подала голос снова. – А напомните, какого он года?

– Никакого... – недовольно отозвалась полная женщина, всё сильнее раздражаясь на своих глупых помощниц. – Девятнадцать ему – сами посчитайте, если умеете... Что вы в самом деле? Хватит зариться на бедного мальчишку, он младше вас лет на пять.

– Но восемнадцать-то уже есть, а это главное, – плотоядно мяукнула Юля, и обе медсестры расхохотались.

– Постыдились бы хоть при отце!.. – не выдержала и обернулась на них Зоя Филипповна.

– Ничего, я к такому привык, – кивнул ей Владимир, и женщина развернулась к нему лицом обратно.

– Ах, привыкли?.. – подумала и добавила. – Ну да, ясное дело... Девушки, расходитесь уже, достали вы меня своими шурами-мурами. Он для вас прежде всего пациент, а не какой-то там Козерог, ясно?

Девушки снисходительно усмехнулись ей и сказали, что всё прекрасно поняли.

– Всё, вот вам ключи: идите на второй этаж, готовьте палату. Как закончите, будете свободны.

Девушки подхватили ключи, вышли из регистратуры, хихикнули, глянув на Владимира Вольфовича, и сбежали, аккуратно переступая каблуками по кафельным полам.

– Вы не обращайте на них внимания, – извинялась за коллег женщина. – Таких, как они – дурочек – тут меньшинство. Только из института вышли, да и туда, наверное, по связям попали...

– Мой сын тоже на врача учится, второй год уже.

– Ух ты! Правда что ли? – тут же появилось в глазах Зои Филипповны участие, и она весело взглянула на старосту поверх оправы своих очков. – Ну вот, ещё один будущий коллега, значит. Нам будет, что с ним обсудить... И как учиться? Хорошо?

– Отличник, – подтвердил Владимир, но на душе у него почему-то стало тяжелее.

– Ну и ну: и красавец, и отличник. Мечта, да и только! Никогда таких за жизнь не встречала... – и она, тяжко вздохнув о своей ушедшей молодости, спросила доверительно. – А как у него с отношениями с... так скажем... прекрасным полом? А то эти фифы, понимаете ли – те ещё провокаторы. Не хотелось бы, чтобы они тут... вытворять начали всякое.

– Он не такой, уверяю вас. Он больше предпочитает свои учебники, чем лишний раз общения с девушками.

– А-а-а, – облегчённо выдохнула врач и тоже начала выбираться из-за своего столика. – Ну слава Богу, что всё так обстоит. Мне прямо спокойнее стало на душе. Ладно, Владимир Вольфович. Всё с вашим сыном будет хорошо, – она вышла в вестибюль и заперла за собой дверь, перебирая ключ пухлыми, как сардельки, пальцами. – Вам есть, где переночевать? А то, насколько я помню, вы издалека к нам приехали.

– Всё верно. Но я переночую в гостинице, не беспокойтесь.

– И хорошо, и правильно. Приходите завтра где-то к одиннадцати, а можете даже и к двенадцати. Хорошо?

– Да, обязательно. До свидания.

– Спокойной вам ночи...

В номере гостиницы Владимир позвонил своей уже дремавшей жене и доложил ей о том, что происходило в больнице. В сущности он пересказал слова врачей и ожидал хоть какой-то реакции у жены, пусть даже и не бурной. Но та только кивала, «ага»-кала в трубку и, видимо, желала поскорее приложиться головой на подушку и уснуть. Владимир обозвал её в душе эгоисткой, но вслух произнёс только: «Спокойной ночи...» – и убрал телефон. Тяжёлая ситуация у него в семье. Она всегда была тяжёлой, но сейчас словно обострилась и стала грозиться. Все эти нехорошие кошмары, участившиеся ссоры с женой. Пару раз Владимир уже начинал повышать голос на дочку, что тоже не есть хороший знак.

Не в силах сидеть в темноте, вспоминая про свой сегодняшний сон, Владимир засыпал при свете ночника и глядел на окно, за которым изредка проносились машины. Совесть грызла и изъедала его душу изнутри, как соляная кислота. Он невольно вспоминал всё подряд из своего неоднозначного прошлого: то, каким он был, когда был юношей; как он встретил Викторию и как поторопился жениться на ней, не узнав её лучше; то, как он в ней постепенно разочаровывался и переставал испытывать к ней любовь. То, как он боялся и не выносил своих больных маленьких детей и то, как также не хотела с ними возиться Виктория. Да, она на самом деле не любит ни Грифа, ни Соню. Она – любительница пустить слезу на публике, вызвать к себе жалость и продемонстрировать, какая она бедная-несчастная мать. А как придёт домой, так и не обращает ни на кого из своих отпрысков внимания – лишь спрячется в угол с бутылкой и сигаретой и ничего ей кроме них не надо. Так и росли Соня с Грифом: вместе, встав по другую сторону баррикад от своих родителей, воспитывая и уча чему-то друг друга.

Ладно, винить во всём жену – дело плёвое... Но сам-то он любит своих детей? Сам-то он что к ним испытывает? Владимир думал. Временами ему казалось, что он даже знать их не хочет. А иногда, напротив, казалось, что ему их жаль и что ему хочется вернуть с ними хорошие отношения. Подружиться, сблизиться, чтобы дать своим детям глотнуть хоть немного счастья, которого они и правда заслуживают не меньше других. С Соней это, возможно, и не поздно провернуть... но Гриф. Господи, Гриф – его он упустил, безвозвратно. Чего ни делай, а он уже взрослый парень, выросший самостоятельно и одиноко, без родительской любви. Скорее всего, сон Владимира не врал – он был лишь гипертрофированной правдой: Гриф действительно так относится к отцу – либо с ненавистью, либо никак – и не собирается его прощать, а также не собирается давать ему в обиду свою младшую сестрёнку. «Боже, почему мы с Викторией такие изверги? И почему я так редко об этом задумывался?..»