Глава 5: Уютный вечер (2/2)

– Алекс, а Алекс? А почему тут больше не ведут уроки? – спросил Кореец. Лицо его приняло хитрое, лукавое выражение.

– Потому что тут завелись призраки детей, погибших от двоек! – провыл Алекс. Ловко от вопроса уклонился, ведь переспрашивать его после этой шутки было бы занудством. А занудство Алекс всегда игнорирует. – Пошли за мной, дети мои. Да смотрите, не оглядывайтесь по сторонам на перекрёстке! – и они свернули куда-то в темноту. Единственным источником света стал фонарик на лбу у Алекса.

– На каком перекрёстке? – спросил мальчик-кореец и закрутил головой.

– На том, который будет за поворотом. А вот, собственно, и он – здрасьте пожаловали, – и Рыжий встал на месте.

– А почему нельзя оглядываться? – дрожащим голосом переспросил Малыш, нервно стискивая свой школьный пиджак.

– Потому что там темно. А те, кто живут в темноте, не любят, чтобы их видели. Смекнул? – Малыш ничего не смекнул, но кивнул, дабы не показаться дураком. У него по всему телу начал проступать холодный пот. – Вот и славно! За мной!

Рыжий прошёл по узкому подвальному перекрёстку уверенно, словно был у себя дома, Кореец же старался держаться смельчаком и шёл почти также, даже глазом не скосившись в темноту примыкающих коридоров. Малыш резко выдохнул, как перед прыжком в пропасть, зажмурился и пробежал перекрёсток на полном ходу. Не рассчитав расстояния, он врезался в худую спину Корейца, а тот по инерции влетел в Рыжего. Алекс обернулся на мальчиков.

– Не обязательно было так бежать – они не тронули бы тебя, если бы ты просто смотрел прямо.

– Да кто «они»?! – не выдержал Малыш и отошёл на пару шагов от перекрёстка. Алекс в ответ на это только сделал хитрый жест бровями.

– Я же говорю – «они», – и он опять, как ни в чём ни бывало, зашагал по коридору.

– А ты не врёшь, что там кто-то есть? – крикнул ему в спину напуганный мальчик. – Может ты всё придумываешь и только запугиваешь нас?

– Тогда сходи и загляни за поворот – в чём проблема? Не веришь – сам проверь, только заранее говорю: я тебе безопасность не гарантирую, – беспечным тоном отозвался Рыжий. Его голос снова раскатами раздался по коридору и улетел туда, в чёрную мглу перекрёстка. Оттуда в ответ потянуло холодом. У Малыша всё же не хватило храбрости проверить, соврал ли ему Алекс насчёт обитателей перекрёстка, поэтому он злился и на Рыжего, и на себя в том числе.

– Неужели ему так сложно ответить прямо? – прошипел малыш и нахмурился.

– Да, он любит мудрить, – улыбнулся Кореец и похлопал друга по плечу.

– А ты вот ему веришь?

– Я – верю. Мало ли что на свете бывает, верно?

– Ага, твои чердачные феи, например, – и они тихо засмеялись.

Оставшуюся дорогу по тёмным лестницам и коридорам шли молча. Даже не просто молча, а в торжественном молчании. Луч фонарика со лба Рыжего скакал по кафельным плиткам и по шершавым стенам, иногда по потолку и по плоским перегоревшим люстрам. Вдруг Алекс сбавил темп, и они очутились перед дверью. Она была почти такой же, как та, у входа, только крашенной в серый цвет. Рыжий как-то театрально схватился за ручки двери и дёрнул обе её створки на себя. Они распахнулись и открыли проход в небольшое подсобное помещение, в котором уже сидели Кудрявый с большим пакетом и Русый. Кудряш всё такой же улыбчивый, сияющий и отлгаженный, а Русый всё также в очках и с каменным, неизменным лицом. Скорее всего, основная часть его эмоций проявлялась в глазах, но так как он скрывает глаза за очками, его эмоций не было видно почти никогда.

– А вот и мы! – взмахнул длинными руками Алекс. – Скучали тут без нас?

– Мы наслаждались редким моментом тишины, – сказал Русый и слегка улыбнулся. Малыш в этот момент усиленно пытался представить его без этих огромных очков, закрывающих большую часть лица Русого. Как у него сейчас выглядят глаза? Улыбаются ли они?..

– Ой, можно подумать, я вам так надоел! – не по-настоящему возмутился Алекс. У него сегодня было слишком хорошее настроение, чтобы обижаться на подобные замечания в свой адрес. – В таком случае, вам придётся ещё часик меня потерпеть, уж извините!

– Извиним, только выключи уже свой маяк! – прищурился и прикрыл лицо рукой Кудрявый. Алекс послушно щёлкнул переключателем и обратился к маленьким гостям:

– Пацаны, чего вы встали на пороге, как неродные? Заходите, дует же.

– А разве мы не ждём старших? – нахмурился Малыш.

– Ждём, но не на сквозняке же их ждать. Мы пока дверь закроем, а когда они придут, они постучат. Заходим!

Кореец и Малыш сделали пару нерешительных шагов в подсобное помещение, а Рыжий громко захлопнул за ними железную дверь. Эхо разлетелось по всем подземным коридорам и потревожило тех, кто живёт в темноте подвалов...

P.P.S. Наступили зимние каникулы, и дети, обретя долгожданную свободу, скопом вываливались из домов на улицу, зарывались в снег, кидались им и лепили всё, что в голову придёт. С работы домой тем временем возвращался местный охотник. Несмотря на то, что для большинства людей день только начался, этот человек уже успел отработать своё и устать. Он шёл, закинув сумку на плечо и перешагивая длинными ногами сугробы, и думал о чём-то, нахмурив высокий лоб. Уже в паре метров от калитки он столкнулся с мальчишкой, который оказался его сыном. Мальчик от неожиданности чуть не упал в снег вместе со своим старым рюкзаком.

– Арт! Аккуратнее, – и мужчина поймал его и удержал на ногах.

– Прости, пап, – быстро извинился мальчик и виновато посмотрел отцу в глаза. Сейчас на сыне старосты не было очков, так как они моментально потели и мутнели на морозе. Голубые глаза подслеповато моргали и из-за этого пристально вглядывались в лицо мужчины. На мальчике была тёплая древняя куртка, такие же древние валенки, шапка-ушанка и вязаные рукавицы.

– Ты опять к друзьям?

– Разумеется, – и он нерешительно улыбнулся. Сразу видно, что ему редко приходится общаться с отцом, поэтому он не знает, каким тоном с ним можно говорить, а каким не стоит. – Мы будем на санках с горки кататься.

– У нас же нет саней.

– Ничего, мы с ребятами картон где-нибудь добудем! – выкрутился малец. Он выглядел очень суетливо и явно торопился. Но отец не торопился отпускать сына к товарищам.

– Ты помнишь, что ты только недавно выздоровел?

– Помню, конечно же...

– Ну так? А если ты сейчас будешь кувыркаться в снегу и ещё сильнее, чем в прошлый раз, простудишься?

– Но... Но меня уже ждут! – жалобно попросил малец. В глазах у него блестело отчаяние.

– Там и без тебя детей хватает, не соскучатся. В твоей жизни врачей и так не мало, а ты хочешь их себе добавить? Чтобы ещё и воспаление лёгких, и ревматизм были в добавок ко всему? Такой ты будешь красавец со всеми этими болячками, – мальчик уныло смотрел себе под ноги. Проиграл. – А сейчас – в дом, и без капризов, ты не маленький.

Отец и сын зашли во двор и забрались по скользкому крыльцу. Мальчик это сделал с видом приговорённого к казни, а охотник – с видом палача. Сын поднимался и думал, что только ему удалось вырваться из душного, мрачного дома, только он сбежал от вечно причитающей и плачущей от чего-то мамы, как опять его ведут обратно. На привязь. В конуру.

Они вошли в дом и молча принялись стряхивать снег со своих ботинок.

– Наследишь в коридоре, Арт – будешь мыть весь дом, – пригрозил отец, быстрее справившийся с обувью.

– Как с горки кататься – я больной, а как весь дом драить, так мне можно, – ворчал сын специально, чтобы отец услышал. Возмущение Русого достигло того предела, когда оно перевешивает страх.

– Ты что, бессмертный, чтобы дерзить мне?! – пригрозил охотник, повысив голос. В этот момент удачно – а может и неудачно – вышла из комнатки младшая сестра Русого. Милая, светловолосая годовалая девочка, у которой из-за врождённой болезни были проблемы с движением. Она хромала и подёргивалась, но несмотря на все тяготы болезни тащила папе в двух ручках рисунок.

– Са-атри! Зяйка! Это зяйка! – запищала она, изо всех своих силёнок протягивая папе альбомный лист. Охотник, забыв про то, что он ругался с сыном, взял её кривой рисунок, рассмотрел и выдавил из себя улыбку.

– Молодец, Соня. Красивый зайка.

Девочке этих слов было не достаточно. Она смотрела на папу во все глаза и ждала ещё чего-то, чего так и не получила этого. Её личико начало тускнеть, и она с надеждой на спасение поглядывала на старшего брата. Он как раз справился с валенками и вышел из-за папиной спины.

– Не смотри на неё так, – хмуро посоветовал мальчик и взял Соню за ручку. Девочка была брату ростом немного выше колена.

– Ч-что? – рассеянно переспросил охотник. – Как я на неё смотрю?

– Как на инвалида. Она это чувствует, я-то знаю, – весомо ответил мальчик и вместе с сестрой ушёл в её комнату, шёпотом предложив ей порисовать вместе. Малышка тут же развеселилась, согласилась, и дверь за детьми закрылась. Остался только сероватый коридор, высокий мужчина и детский рисунок у него в руке. Он смотрел на Зайку и думал...

Его недолгое раздумье прервало то, что он почувствовал в воздухе ненавистный ему запах – запах сигарет. Он знал, откуда он шёл, поэтому, убрав рисунок на полку, он широкими шагами прошёл в кухню и увидел за столом свою жену. Всегда запуганная, всегда болезненная и худая, и всегда у неё изо рта торчат жёлтые от сигарет зубы. На неё было страшно смотреть посторонним, и неприятно – домашним. На этой ли женщине он женился? Вовсе нет. Он женился на светловолосой весёлой девушке, которая бодро смотрела на жизнь и была готова ко всему, что она преподнесёт ей... Но почему-то теперь она превратилась в олицетворение слов «болезнь», «чума» и «психбольница». Жена вжала шею в плечи, от чего её ключицы выступили сквозь кожу, и попыталась спрятать дымящуюся сигарету. Муж нахмурил брови так, что его глаза скрылись под ними, стремительно подошёл к жене и выхватил у неё из костлявой руки сигарету.

– Ты опять? – громко спросил он. Жена зябко дрожала и смотрела в стол выпуклыми глазами. – Я же тебя просил, чтобы больше этой гадости в нашем доме не было! – он порвал сигарету пальцами и выкинул в мусорное ведро под раковиной. – Ты совсем не можешь себя в руках держать?!

– Н... Н... Нет, Володя...

– Не надо заикаться, Вика, – умолял он, шагая взял вперёд по маленькой кухне. – Я ж не буду тебя бить! Меня возмущает твоё безволие, вот и всё!.. Неужели тебе невозможно взять и не покупать эту дрянь? Скажи мне!

– Ты не понимаешь... Это очень сложно... Это же зависимость...

– Не прикидывайся жертвой – эта зависимость у тебя не врождённая! – и он уселся напротив своей жены: она – сутулая, больная и худая, с выпирающими отовсюду костями, и он – статный, сильный, крепкий и достаточно красивый по общепринятым меркам – высокий лоб с горизонтальными морщинками, ясные голубые глаза, в которых последние годы слишком часто сверкает гнев. Над глазами выступают чёткие дуги бровей. Словом, наружность у него была не то, что у его жены – у него она была благородной, даже немного скандинавской и аристократической. Единственное, чего ему не доставало, чтобы полностью зваться аристократом – это наличие лёгкой, светлой щетины. Она вносила долю дикости и провинциальности в его внешность.

– Ведь ты сама начала курить, Вика. Никто тебе насильно сигареты в рот не запихивал, верно? – большие глаза Виктории заслезились. – Нет, я понимаю, если бы ты курила, будучи подростком с плохой компанией или будучи старой несчастной девой. Но ты куришь, когда у тебя есть семья, дети, домик в деревне и свежий воздух круглый год! И я хорошо зарабатываю – мы не бедно живём! Чего тебе вдруг взбрело травиться?!

– Да не знаю я, Вова! – у неё по щеке протекла слезинка. Она поправила сползавший с тощего плеча кардиган. – Оно само как-то началось. Я уже и не помню, как...

– А я помню! – и глаза Володи яростно зажглись. Виктория боялась этого огня и вжалась в спинку стула. – Тебе может напомнить, как оно началось? При каких обстоятельствах и когда? А? Меня это настолько шокировало, что я запомнил всё до деталей, милая моя! – Виктория приняла самый жалкий вид, который только можно представить. – Что, не хочешь, чтобы я рассказывал? Сама вспомнила, да? Вернулась память значит?! – в его глазах был гнев, плавно перерастающий в ненависть. На него было воистину страшно смотреть. – Виктория, для тебя ничего святого нет! Ни одной женщине в здравом уме не придёт в голову курить и пить, когда она носит под сердцем ребёнка!

– Я совсем чуть-чуть тогда выпила!.. – слабо проскулила она.

– По мнению алкоголика «чуть-чуть» – это бутылка! – отрезал Владимир и вдруг с криками перешёл практически на шёпот. – Вика, я тебя видел. Там было не чуть-чуть, так что не ври мне... Я думал, тебя можно оставить одну с этими твоими «друзьями». Думал, что ты взрослый человек... Я тебе не говорил этого раньше, но ты с тех пор меня так разочаровала... И теперь, образцовая ты мать, чёрт побери, посмотри на наших детей! – и он, вновь повысив голос, хлопнул ладонью по столешнице. Вся посуда, стоявшая на ней, зазвенела. Вика начала жалко всхлипывать. – Что ты с ними сделала?! Ты думаешь, они не от алкоголя и сигарет такие больные? Не от того, что ты их ещё до рождения травила!? Безответственная и бессовестная ты баба! – в отчаянии закричал на неё Владимир, вскочил из-за стола и опять начал ходить. Виктория уже плакала, не сдерживаясь. Муж посмотрел на неё с величайшим отвращением и сказал. – Ты мне слезами на жалость не надавишь. Я тебе никогда не прощу того дня, ясно? Ни-ко-гда.

– Володя!! – срывающимся голосом воскликнула она, упала со стула на кафельный пол и подползла к мужу. Вцепившись ему пальцами в штанину, она выла. – Я брошу всё это! Правда! Я могу! Я не буду ни пить, ни курить ради тебя, Вова! Я изменюсь!.. Я ещё молода – я выздоровею, стану снова прежней и мы заведём других детей, обещаю!

– Боже, ты хоть себя слышишь?! – воскликнул Владимир и отпихнул от себя жену, как чумную. Он смотрел прямо ей в глаза и ужасался. – А с этими детьми ты что сделаешь? С теми, которые уже есть? Что, выкинешь их в мусор, как неудавшийся блин? Ты понимаешь, что ты им уже сломала жизнь и что ты в этом виновата? Одному сделала эту чёртову глаукому, а второй – паралич! И теперь у нас сын будет слепой, а дочь будет ездить в коляске и умрёт к двадцати годам! О каких новых детях может идти речь, сумасшедшая?! – но Виктория в каком-то нервном припадке тряслась, дёргала мужа за штанину и совершенно его не слушала. Только причитала, чтобы он от них не уходил, хотя он и слова не упоминал о том, что хочет бросить их. К этому худому, как собачка-левретка, существу невозможно было относиться с сочувствием. Всё сострадание к Виктории упорно вытесняли брезгливость и отвращение.

Поэтому Владимир резко из взрывного и гневного стал невыносимо холодным, выдернул свою ногу из пальцев жены и ушёл с кухни в свой кабинет. Зайдя в него, он громко захлопнул дверь, и стало тихо.

– Сил моих больше нет! – сказал он пустой комнате и сел за стол, массируя пальцами виски несколько минут. Как только он убрал руки от лица, он неожиданно увидел на столе, прямо перед собой, чашку. Ту самую разбитую вдребезги чашку, подарок его старого друга! Она была неумело, но старательно склеена по швам, и даже выглядела вновь пригодной для использования. Владимир аккуратно взял её в руки, осмотрел и тяжело-тяжело вздохнул. В этом вздохе было всё: от благодарности до дикой тоски. Злость внезапно сошла на нет, от неё не осталось ничего. Владимир и сам был поражён, что с ним, оказывается, может сделать детская поделка.

Он покусал нижнюю губу, решился на что-то у себя в голове и снова вышел из кабинета. Прошёл на кухню и увидел жену на том же месте, где он её и оставил: на полу, скукоженную и скрюченную. Жуткую, как скелет. Она была в нервном бреду, и Владимир потрогал её за плечо, попытавшись позвать её. Не откликнулась. Владимир взял её на руки, ощущая ладонями, насколько сильно у неё отовсюду выпирают кости, и понёс её в спальню. Со скорбным лицом уложил её на постель, накрыл пледом и только теперь, частично избавившись от чувства вины, вновь ушёл к себе в рабочий кабинет...