Часть 1 (2/2)

И Беляй шел, лишь пробовал силу свою иную, тож Сварогом при рожденье данную, токмо простую, людскую — чары зеленых очей, смоляными ресницами припушенных, улыбки белозубой и изгиба нежного пухлых губ — чай, тоже молод, тоже зубы хочется впустую поточить, улыбнуться, поманить глазами, убедиться, что пригож, что манок.

Молодцы смотрели истово, тупели взорами, скрипели зубами, сжимали кулаки — эх, сладок плод да не укусишь. Зоран ухмылялся в густую седую бороду, но молчал, разрешая молчанием своим дразниться, пушить перышки — и Беляй прикусывал озорно губу, перекидывал на плечо косу золотистую, тугую, толщиной в руку, а порой шел по деревне златогривой мавкой в цветочном венке, лесным манким духом в телесном обличье, волосы тогда падали волной кудрей до пояса, летели на ветру Стрибога, волосы Беляя пальцами своими воздушными расчесывающего ласково — тогда уж все селяне смотрели, не отводя глаз — редкая краса ведуну досталась.

А опосля боязливо сплевывали, дурней своих подзатыльниками да заушниками от пригожего ведуна уворачивали — смотри, смотри, не засмотрись до смерти, мавки они такие, заманят и сгубят человека. Те со вздохом печальным отворачивались, головами дурными встряхивали, не про всякого така краса, не про всякого. Так что скучно было Беляю, хотелось в завтра заглянуть, сколько ни просил Зорана сказать ему про удел его, уготованный ему Сварогом, но тот лишь головой качал, отвечал коротко:

— Что будет, то будет, Беля, от тебя много дорог ведет, какую выберешь, такой и пойдешь. Слушай сердце свое, оно выведет. Знаю лишь, что нужно тебе жить да великому человеку жизнь дать. Вот и весь сказ, внучок.

Беляй вздыхал нетерпеливо, но смирялся, думал порой токмо в духоте ночной — и где ж он свою любовь встретит в лесной глуши? Аль Святобор сам к нему выйдет? И, хохотнув задушенно в одеяло, сотворял оберег пальцами, у Святобора прося прощения за шутку глупую. Засыпал все ж с улыбкой, мечтая о суженом, ряженом, где-то там далеко-далеко за семью горами, за семью долами его ждущем. Виделся Беляю большой, добрый, сильный человек, теплыми синими очами за душу берущий, внутри тонко и звонко вызванивающий в колокольчик сердечный.

Беляй с зельями закончил, убрал все в схрон подземный, чтоб не спортилось, завертел пальцами кончик косы, заулыбался — чуть варево не проморгал, глупой! Подхватился, вспорхнул с места спугнутой куропаткой, стянул вниз рукав, чтоб руку не обжечь, и снял чугунок с очага, отложил в сторону и накрыл берестой — пусть уж так дойдет.

Нынче варево было пустое, без соли, кончилась, но Зоран должен был донести, он зараз с деревни возвращался, токмо вот задерживался. Беляй вдруг почуял неладное, сердце зашумело, послало волны буйные крови, пустило дрожь беспокойную в руки и ноги, еще не понял толком, что толкает его, но подхватил лук с колчаном стрел, приторочил нож к поясу и помчался вперед в лес по тропинке — встречать, а, можа, и спасать. Не ровен час, медведя Зоран встретил — он всякую скотину отвести мог, но стар стал, глазами уж не так востро смотрел, медведь мог и не отвестись, поднять лапу костистую.

Бежал легко, сноровисто и бесшумно, перепрыгивал через лесные залежи, овраги мелкие, а в глубокие спускался шустро, поднимался наверх белкой лихой. В ушах стучало все сильнее: «Беда, беда, беда…» И Беляй мчался стрелой все быстрее, обливаясь потом страха — токмо бы успеть, токмо бы… Чуть не напрыгнул на лежавшего на тропе Зорана, тот был жив еще, дышал тяжело с кровью, выливавшейся из ран и изо рта щедро — по черноте крови Беляй понял тут же, едва взглянув на того — все, дело кончено, пришел Велес черный за своей добычей, ведуны для Велеса особливо сладкие. Бросился все ж раны затыкать, голову дрожащими руками подымать, лицо любимое слезами горя заливать.

— Нееет! — застонал глухо. — Нееет!

— Тихо, Беля, тихо. Недалече ушли злыдни, много их, тебя тоже не пожалеют, — шепнул Зоран и закашлялся. — Уходи, Беля, на зарю, нынче тут тебе не жить, ведунов они ищут и убивают, за тобой пошли, да я их не туда направил.

— З-зачем убивают? Ведуны нужны ведь? — Беляй искривил губы зло, прижал к себе бережно седую голову, чтоб дышать дедуне было легче.

— Предсказал один ведун, сильный ведун, — выдохнул Зоран, — Что помрет один из братьев Златомировых от шептуна одного, вот они и хоронятся, упреждают страшное, токмо не знают, что начинают все со зла, а зло вертается. Времени мало, Беляй, оставь меня здесь в лесной могиле, я всегда знал, что так помру, мне со Святобором хорошо будет. Беги, Беляй, — и, закашлявшись, выбросил бурный ручей крови, а после заговорил тише, с трудом, но смотрел умоляюще, словно глазами пытался сказать то, что губами уже не мог. — Беляй, не надо… Не надо… Судьба твоя, Беляй… — и испустил дух.

Беляй уткнулся головой в грудь дедуни, задыхаясь от рыданий, от острейшей боли — сызнова потерял родню, сызнова, да сколько ж можно! Не было сил терпеть, боль рвалась наружу, выкручивала жилы, и Беляй выгнулся яростно до хруста костного, воззрился в смеркающееся небо, высмотрел звезду нужную, покамест еще едва заметную, и зажурчал страшно, неистово, раскидывая руки в стороны, собирая лесную нечисть в нее: потекли темные струи по вечерней траве, пригибая стебельки робких цветов, спугивая лесных зверьков, к его пальцам белым, скрюченным по-звериному:

— На сирого, слабого, на пороге Велеса стоящего поднявший руку да сгинет, иссохнется живым, искричится болью лютой, людям поныне неведомой, долго-долгонько, покамест не поймет, что сотворил, и не покается. Заради своего живота чужих животов не пожалевший да изноется, кровью нутряной изойдется медленно-медленно, от солнца ласкового пусть заходится криком болезным, Ярило, от ветра теплого пусть дрожью занимается, Стрибог, ни с мужем, ни с женкой да сладости ему не будет, Мокошь, а вы, Семаргл с Велесом, да тяните его за руки, за ноги промеж светом и тьмой, покамест разницы меж ними он видеть не перестанет! Проклинаю! — и ударил сильно, яростно оземь, пуская клубы черные, вокруг его рук вьюнами лихими крутившиеся, по следам убивцев.

Убегать не стал, перетащил Зорана к землянке, срубил опорное бревно, собрал вещи свои, зелья нужные, и, отпустив дедуню к Велесу со Семарглом заговорами да шептанием, разжег костер до небес, разделил с костром последнюю трапезу, бросил дедуне вываренное лакомство, печенку с сердцем. И ушел тихонько, сызнова орошая землю Святобора своими слезами, разрываясь от тоски — один-одинешенек остался на всем белом свете ведун Беляй, постаревший душой в одночасье на цельну жизнь.

***</p>

Имена на Древней Руси до христианства давали народные: Беляй, Родин, Божен, Бажен, Стан

Солнечных богов было четыре: Хорс, Ярило, Дажьбог и Сварог. Функциональные боги славян: Перун — покровитель молнии и воинов, Семаргл — бог смерти, образ священного небесного огня, Велес — черный бог, владыка мертвых, покровитель торговли, книг, мудрости и магии, Стрибог — бог ветра. Славяне издревле отмечали смену времен года и смену фаз солнца.

Царские кудри — лилия кудреватая, ее съедобными корнями питались кочевники и жители древней Руси.

Мавка — персонаж, олицетворяющий соблазнительную русалку или лесную деву, манящую и губящую