Часть 13. «Вчерашнее вино» (2/2)

Благо, далее им говорить было некогда. Шумная толпа, не без участия Шофранки и Бухарина, ворвалась в комнату. Хозяин что-то объяснял, показывал, одаривая недобрым взглядом Нила, но продолжая молчать. Видать, разревновался. Но, все же, остерегался Собакина как огня. И не мудрено, после прошлой выходки! Однако, именно от фляжника хотелось услышать хоть пару словечек. Не так, на полушепоте, а повести серьезный разговор. Даже не так, как в большом театре. Хорошо понимая, что ходит по тонкому льду, хозяин обходил стороной своего незваного гостя.

Отличался Нил от остальных присутствующих тем, что совершенно не вникал в речи. Не вздыхал, от неясных бумажек, молчал, когда каждого совали носом в чайный сервиз. И эти пенсе, коими хвастается Бухарин. Что в них необычного? Кем он себя возомнил, коли водит толпы по дому так, словно они в музее? Глупость, да и только, за подобным наблюдать. Но, тем не менее, он не лез. Гораздо более привлекательная фигура в кабинете — баронесса. Как она прощает ему все эти выходки? Представлял на ее месте, свою мать — не получается. Ровно так же, как и на месте ее спутника — своего отца. У них не столь большая разница возрасте, лет пять, быть может, семь. Сущий кошмар! А она, несчастная женушка, все продолжала сидеть, наблюдая за любимым глазами, полными восхищения. Вероятно, была из тех, кому правда ничего не дает — не приняла бы. Однако, думалось и то, что она живет в тайнах, заговорах. Не трудно было понять, что Бухарин без разбора живет, ищет во всем выходу.

Не приятной была игра в незнакомцев, от человека, с кем есть чего обсудить. Знал уже, что задаст вопросы по поводу воспитания и поведения его дамы сердца. Но, все же, хотелось надеяться, что все похождения супруга все дома для нее не тайна. Поразительно, когда успела всплыть? Почему ранее ее никто не знал? Чужое перерывать, даже в мыслях, для Нила оказалось скучным. Он скоро отвел от нее взгляд, слушая поразительные речи рядом с собой. Не нужно было строить из себя всем интересного. Уютно. Хотелось слиться с народом, но не стать его частью.

Было заметно, как грубо Шофранка ведет себя в остальными. Она, почти как в кабаре, давала себя обнимать, сама проявляла инициативу — брала каждого под руку. Пусть отдыхает, проговаривал про себя Нил, стараясь не лесть. Важней всего, что в безопасности. Конечно, если алкоголь потянет ее на разврат — плохо будет, ведь в компании с Собакиным пришла. Но он, все ж, тут не для этого. В прочем, не знал для чего. Одиноко как-то, совсем тоскливо. Долго часы тянулись, думалось, лучше б забрать пару знакомцев домой, да там с ними, в более непринужденной обстановке, поговорить.

Наконец, Бухарин перенес свое повествование к пианино. Словно слух прорезался, Нил повел ухом. Думалось, конечно, что он расскажет что-то вроде «здесь работала моя прабабка!», но на деле оказалось иначе. Хвалился, мол, музицирует тут, когда хочет настроить себя на правильный лад. Глупости какие. Не он ли утверждал, что никаких талантов не имеет? И вновь усмехнувшись, выжидал Собакин продолжения. Кто ж знает, могли музыканты пред концертом паре нот научить. Однако, вот же незадача — инструмент расстроен. Кто-то вскрикнул «ну, сыграйте, дорогой!». В ответ лишь глупые оправдания. Ему только повод нужен был у людей слюни пустить.

— Как же вы играете, если даже камертона не имеете? — Нил не выдержал. Никто не смеялся, но он собрал на себе взгляды. Боле всех недовольной оставалась названная жена. Разве это был секрет?

— Он имеется, — без запинки отвечал хозяин. — Искать надо. Приходите, как-нибудь, по трезвости сыграю. А то, коли сейчас возьмусь, выйдет абсолютная тарабарщина.

— Что ж, вы первый человек, который в хмельном состоянии не может сыграть пару нот. И вы ведь, как мне кажется, не больно пьяны? — в самом деле, он переходил к той стадии, в коей уж не разбираешь трезвого от пьяного.

— Нил Тимофеевич, по-спокойнее, — показал жест «вдох-выдох». — Ежели вам вовсе нечем заняться, предаваться веселью не желаете, можете поискать, и я сыграю вам.

— Вы не можете попросить сделать это прислугу?

— Если вы не заметили, она подносит выпить, убирает, что бьется.

— Я могу за своим до дома съездить.

— Превосходное предложение! — чем-то напомнил ведущего на ярмарке. — Давайте, пройдем, выпьем пред этим?

Не желалось искать кто прав, а кто лишь делает вид. Посмеяться да и только — вот в чем была суть темы с камертоном. Посему в немом согласии, куражный Собакин пожал плечами. Бухарин же решил, что пора всех выпроваживать из кабинета — уж есть личности, кто не туда лезет. Пока не разразилась страшная ссора, решил сменить внимание гостей обратно — к залу. Сам же хозяин несколько отставал от своей компании, шел, будто случайно, поодаль. Затем, когда каждый из приглашенных занялся своим делом, что-то прошептал прислуге.

Возвращаться не хотелось. Было Нилу крайне скучно и тоскливо. Однако, он заметил, что гостей стало чуть меньше, а лица уж более ли менее стали ясны — запомнил. Вероятно, со стороны он производил впечатление вполне скромного человека. Даже уж не знал, на что надеется. Напиться — забыться? Вероятней всего. Встретить бы хорошего собеседника на вечер. Уж даже не ясно кто кого сторониться: он людей, или люди его? Встал у окна, да глядел на улицу. Первый этаж… Опасное место!

Было темно, и как-то грустно. Фонари только загорались, до зари еще очень далеко. Заприметил, какую-то пару у дома на против. Они целовались, очень долго прощаясь, болтали о чем-то. Конечно, наблюдатель не знал их, но колко завидовал. Это выглядело красиво, словно какая-то новогодняя сказка наяву. Хорошо им, наверное, совсем не холодно — тепло друг друга греет. Помимо того, смотрел на улицы. Пусть многие из них и напоминали не лучшие моменты, все ж были близки сердцу. Позвал бы, прям в ту минуту, кто прогуляться — был бы безмерно счастлив. И вновь посмотрел на бокал, последние минут десять напоминает аксессуар. Вновь задал себе тот же вопрос, коим задавался прежде. Ответ был неоднозначным, но, размышлял, раз думать может — трезв. Как направится за камертоном — протрезвеет. Судя по всему, в сих кругах лучше не напиваться до беспамятства. Личности уж стали его раздражать. И пока разглядывал мутное содержимое, в свете еле заметных фонарей, где-то позади шумели гости.

— Ну, что же вы? — вскрикнул девичий голос. Не сразу было ясно, к кому данное обращение.

— Вам так неймется послушать бесталанного Бухарина? Допью, да поеду, — снова поглядел на еле заметное содержимое. На него почти не падал свет комнаты, посему выглядел напиток уж больно тускло.

— Нет, я не о том, — встала дама рядом, да поставила на подоконницу еще один коктейль. Нила поразил вид — зеленый! Из трав каких, иль чего? Боле того, горничная подает с такими словами, словно ей есть дело о чем волноваться. Это даже не позволительно, по отношению к людям важнее тебя. — Там все напитки пьют, а вы, чего-то, тут…

Нил еще раз присмотрелся, да понять не мог, чего ему под нос суют. Пахнет, как и все спиртное, да от чего-то пить не хочется. Мерзость. Отрава! С отвращением поглядев на предложенное, не решался пить. Поразительно, ведь ранее все что мог мешал.

— Что это? — хотелось смотреть в окно, да пьянеть от чего-то, вроде пунша с водкой, а не пробовать новшества.

— Абсент. Градус выше, вкус — приятнее, — продолжала говорить еле слышно, но Собакин не настаивал на громкости.

— А чего волнуешься, почему я тут? — в самом деле, сейчас смотрел на каждое слово глубже, внимательнее. Стены дома сего могут разбить, разорвать на части, а затем найти с того выгоду. Словив когнитивный диссонанс<span class="footnote" id="fn_32582614_1"></span>, прислуга быстро захлопала узкими глазками. В самом деле, ее внешность, несколько желтоватое лицо, было для собеседника чем-то крайне экзотическим. — Составишь мне компанию? — она не могла согласиться, находясь на рабочем месте. — Пей-пей, — уверенный в том, что явно происходит какое-то покушение, протягивал предложенное. — Половину — ты, другую — я. Сойдет?

— Простите, — выудила. — Прошу прощенья, — буквально заикалась. — Был это, пусть, алкоголь, — перешла на шепот. — Так да. А это нечто хуже…

— Что же? Что же будет?

В самом деле, абсент поджигали и потребляли уж долгое время. Кто пробовал, скажет, что от иных спиртных напитков мало чем отличается. Верно было высказывание девушки, по поводу привкуса, но, однако, высокий градус многое меняет. У кого-то, грубо будет сказано, столь вызывает рвотные позывы, у других — температуру, третьи видят чего нет — галлюцинации, некоторые (надо полагать, подавляющее большинство), просто пьянеет быстрее. Горничная нервничала: словно с одной стороны на нее давит Нил, с другой стороны — ее господин. Замечая, как психи давит она, Собакин нисколько не жалел — подослали, вероятно, специально. Да и чего служанку жалеть? Этих мыслей так и не смог из себя вытравить.

— Я не знаю, — сказала она словно с обидой, и для чего-то прикусила щеки. — В Швейцарии запретили ж для чего-то? Мне по чем знать? Таковым, прошу прощенья, меня не угощают, — низкий рост напомнил ему одну из компании «детей», но, все же, лицо у нее было постарше.

— Довольно извиняться! — не смотря на то, что буквально мышь пред ним была, повысил тон. Она чуть, каплю, задрожала. — Хватит арапа заправлять! Пей!

Чудится, прислуга испугалась пуще прежнего. Пусть далека была рюмка от лица, ей подумалось — стеклом сейчас зубы выбьют. Без лишних действий, схватила стопку, да опустошила. Сразу поморщилась, пытаясь не высунуть язык. Благо, не подожгла. Было б хуже. Многим хуже. В самом деле, если организм отторгает — стоит прочистить желудок. Помимо сего, она не запила, не закусила. Страшно представить, что у той находится во рту. От страдальческих эмоций Нилу самому стало мерзко. Но, стоит заметить, лишь от столь противной картины. Он прошептал какие-то еле уловимые оскорбления, и принялся выжидать своей порции. Дурешка! Надвое делить не умеет! Главное, чтоб сразу в обморок не пасть — выждать хоть толику времени. Но, все же, интересно, чем сейчас высшая знать травится.

Тяжко, словно кто-то ежесекундно придушивает, она выдохнула. В глазах заслезилось, а лицо, прежде схожее с картофельным оттенком, стало больше походить на кожуру редиски. Ей нужно было выстоять, да еще и сходить до подносов — нужна новая рюмка. Сталось даже интересно, не пожалуется ли Бухарину? Мысли те совсем обжигали гостя. Он проследовал за ней, дабы убедиться, что ничего не подмешает. Паранойя нагнетала.

Наблюдая красивую подачу, затем, без запинки, все выпил. Иные гости, что стояли в шаге, сделали тоже самое. И, как было упомянуто многим ранее, каждый реагировал по разному. Давно учась, дабы не морщиться, он спокойно принял внутрь. Впрочем, не плохо. Зря, видать, рожи корчила прислуга. Даже сладко, в кой какой степени. Выразив недоумение, решил изобразить и свое участие в культурной жизни этой квартиры. В самом деле, хотелось домой. Поразительно, как недавний бальзам так покрыл его, а ныне семидесяти процентная бодяга — нет. С такими мыслями, он опустился в глубокое кресло, и принялся наблюдать за присутствующими. Гораздо интересней было их слушать. Кто-то с кем-то развелся, кто-то на войну ушел — поразительно! И не нужно вставлять свое слово, дабы быть кому-то прелюбопытным?

<tab Сей момент был последним вразумительным в том вечере. Нил помнил какие-то плывущие лица, свои руки, ноги, как рассматривал картину и пил… А как, представьте себе только, в глазах двоилось! Мешать алкоголь оказалось плохой идеей. Все эти отрывки были ничтожны, пугали до слез. Случается такое, что спустя недели приходит память о вечере под хмельком — но уж поздно. Остается только краснеть, да задаваться вопросом «это я сделал?», надеяться, что другие уж подзабыли.

Пару раз приходило осознание, повторял про себя, что понимает, кто он, где находится. Однако, и в такие минуты уж очень болела голова.

В один из таких разов, Нил поймал себя на мысли, что вновь беседует с женой Бухарина. Снова там же. Она нисколько не изменилась, поменялось одно — их местоположение. Там, где сидела она — появился Собакин. И наоборот. Очевидно, не смог бы стоять как в предыдущий раз — состояние не то. Сталось крайне стыдно, что кто-то завидел такое. Задался вопросом где Шофранка, да вслух не произнес. Что было минутой назад? Двумя? Таковое тоже не спросишь. От страха немели губы. Сталось тревожно. А не спал ли он ранее? Как оказался там, где есть? Настолько стыдно, что даже думать больно. Помимо сего, нельзя терять лица.

— Так-с, о чем мы там-с? — какая глупость. какой позор. Пытаясь показаться наиболее здравомыслящим, вел себя совершенно наоборот. И за Шофранкой не приглядел, и камертон не принес, себя потерял.

— И часто вы так упиваетесь? — в самом деле, ему думалось, что она уж больно трезва. Это просто сумасшествие! Нужно было уходить домой многим ранее, покуда таких вопросов не было.

Шум утих. Все, видно, спали. Более умные закончили вечер давно, вероятно. Как, и главное, почему его не выгнали? В самом деле, держать дома столь потерянных людей бесчеловечно. Боле того, на помощь не позвать — не по статусу. Вставать сталось страшно — будет больно. Глаза слипались, и болели, словно солнце их выжгло. Спать себе запрещал. Ответить, в том числе, найти сил не мог.

Ощущал себя так, словно укололи чем-то едким. Двигаться было сложно, а желудок выворачивался наизнанку. Давненько такого не было. Хотелось выстрелить в висок, дабы он не пульсировал! Издевательство, или, в действительности, годы уж пришли, а организм такое не выдерживает? Просто изумительно-отвратительная ситуация. Надо лишь добраться к Гале с Семой, там отлежаться, да прийти в себя. Главное — выбраться из этого ада. Чем черт не тешится, а жизнь Бухарина с его супругой оставляет не мало вопросов. Даже в такие минуты нервничал на сей счет. Глядеть было невозможно — дергается картинка, лишь мысленно звать на помощь.

Немного погодя, он встал. Господин Бленнемезис<span class="footnote" id="fn_32582614_2"></span> не мог уж ждать. А как бы хотелось, чтоб этого не происходило! В надежде никого не встретить по пути до сортира, страшно качаясь, встал. Понимал отлично, что уж ползает в глазах жены Бухарина. И вновь конец. И вновь мираж. Надо надеяться, не опозорился в очередной раз.

Еще одно осознание пришло в зале. Одежда была чиста, а состояние все тоже. На сей раз, он мог с уверенностью сказать, что дремал. Глупая и светлая голова была откинута назад, шея затекла. Очнулся от того, что отдел бедренной кости загудел. С трудом продрав глаза понял, что вновь находится в том порочном кругу. В хмельном бреду их можно было принять за бесов. Ничего не ясно, а в ушах свистит. На сей раз вопросы себе не задавал. Не на шутку забоялся, что трезвый рассудок не придет боле, а он — сошел с ума. Усталь осталась навечно?.. В сердцах хотелось проклясть тот день.

Ощутив кого-то на себе — дернулся. Сталось ясно, от чего косточка ноет — давление чужого тела. Стоило разобраться, в коем-то веке, что с ним происходит? Кто? Глаза словно залиты. Пред собой увидел знакомую фигуру, да только не варились размышления — свое имя с трудом мог вспомнить, не то, чтоб иного кого. Виднелась лишь спина, да четко ясно — знакома она. Девушка о чем-то размышляла, глядя совсем не на Нила. Это просто возмутительно! Непозволительно! В таком бреду и опасно чужие лица видеть — плохое почудиться может. Было б прелесно, если происходящее оказалось сном. По ногам, от ненужной тяжести, пошли мурашки, а судороги, соответственно усилились.

Не вытерпев, дама оглянулась. Она была крайне не довольна тем, как нагло было нарушено ее спокойствие. Заприметив, что Собакин очнулся, они встретились взглядами. Сколько стыда было в глазах его! Лишь спустя пару мгновений догадался, понял, кто на нем… И это было крайне отвратительно! Благо, она была не нога, на том уж счастье. Однако, чем занимается — не ясно. Смутно в воспоминаниях о вечере. Очень смутно.

— Б-же, помилуй! — вскрикнул, еле двигая языком. — Вы же совсем ребенок! — и принялся отталкивать, пусть и со всей осторожностью, девочку. Она была одной из тех, кто средь компании малолетних отдыхал, за Собакиным хвостиком ходил. Не противившись, прыгнула на маленькие ножки. Вероятно, сказать ей было нечего. Буквально обомлела, размышляя так же о происходящем.

Вновь попытка прийти в себя, вновь резкие подъемы. И снова живот крутит! Это адский круг, из коего хочется поскорее выбраться. Уж было все равно, кто чего скажет. Предпринял вторую попытку попасть в уборную. Куда ушел при первой — не ясно. В воспоминаниях одно — туман. Не оборачивался, качался, зная, какие взгляды словит на себе. На сей раз мало волновало все то. Уж, чудилось, все внутренности отказывают. Меж бровями гудела какая-то мышца, словно туда выстрелили, а он, с горем по полам, выжил. С другим, как ни говори, сложно сравнить.

Проклята явно квартира! И Бухарин! И бестия его! О чем боле думать? Как еще можно полагать, когда так мгновенно память отшибает? Не был всю ночь хозяином своему телу, и на том кончилось последнее воспоминание. Ни стыда, ни горя, ни догадок, одно лишь желание — прийти в себя. Даже абсурдная ситуация, совсем не имела веса. Не могло случиться так, что сама к тому полезла в сонном состоянии. Настоящая чушь! Выходит, вновь память подвела. А в прочем, есть ли кому дело? Пора бы привыкнуть, столь гнилой аудитории, к столь неприятным неожиданностям, когда гробишь свою печень столь часто. Единственный, кого хотелось бы видеть — врач.

И вновь забвение. Не желалось представлять, каким будет следующий отрывок. Да и, честно сказать, думать получалось с трудом — вечно нить сути терял. Надо надеяться, однажды этим мученьям придет конец. На последнем же месте о чем стоило волноваться — внешний вид. Однако, вероятнее всего, тот оставлял желать лучшего. Ясно, что поможет лишь одно.

Далее было мокро, душно, и казалось, что-то капает с потолка. На все Нилу было резиново, и пока не пытаются растормошить — можно отдохнуть. Как иначе прийти в себя, если не через сон? Заткнуть бы уши, глаза — прикрыть, да ждать когда отпустит. Редкая муть словно гнила на языке, от того во рту сохло. Приходил в себя он с большим трудом. Кто-то дергал по плечу, что еще больше раздирало внутренности, а в особенности — череп. Если б придя в состояние, Нил нашел себя, положим, в тюрьме или грязных переулках — был бы рад тому. Главное — крепко стоять на ногах. Особо, кажется, не пил, а похмелье уж больно тяжкое! Что поразительно — в сон клонит уж третий раз. Слышать, как голос зовет по имени — тошно. Рот на замок бы всем. Раз, быть может, на тридцатый, это стало невыносимо.

С трудом открыв очи, опять же заметил пред собой жену Бухарина. Явно что-то неладное. Преследует, судя по всему. На сей раз, стоит заметить, хоть чуть боле вразумительной была ситуация. Наконец, Нил понял, что хозяин своему рту, рукам и ногам — не желалось свалиться, предварительно опустошив себя. Похоже, организм начал отбрасывать все вредные вещества из мозга, благодаря чему тот прояснился. Так что, все ж, лучше уж вид этой женщины по пробуждению, нежели бесконечный вздор. Выбирать то, чего греха таить, не из чего.

Она стояла над ним, за ней — белесый потолок. Нисколько не изменилась, все так же трезва. Это же абсолютно не честно! Почему ж ему одному страдать? То лишь первое всплыло в разум, совсем не то, где находится. Под ним было мокро, и только спустя пару минут пришло осознание — находится на полу. Зимой лежать на кафеле — не сахар, пусть даже в теплом сортире. А делать это на глазах дамы сердца своего, буквально, врага…! Подскочил бы, если б мог. Но, в прочем, не делал резкостей еще и потому, что знал, куда будет отдавать каждое действие. Давненько, конечно, так не травился! Эта ночка запомнится на долго, надо полагать. И надолго, так же, стоит запомнить, что не стоит посещать Бухариных.

— Как не стыдно? — причитала мадам, брызгая в лицо мерзкой теплой водой, словно моросящим дождиком. Желалось постоять под прохладным душем, явно не ощущать те капли. От столь унизительного пробуждения Нил нахмурился. Хотелось бы ответить, да только после предыдущих необдуманных слов ее адрес становится чеканно ясно — не стоит. — К вам пришли, а вы… А вы?! — пыталась тянуть за руки, что нисколько не действовало. Чудится, она еще не осознала, что объект ее упреков мгновенье назад пробудился.

В самом деле, эти слова заставили вздрогнуть. Явиться мог кто угодно, да кому это может быть нужно? Выходит, что-то случилось. Первая мысль, очевидно, пала на Шофранку. Думается, и ей домой захотелось? В самом деле, поразительно, на долгое время о ней забыл. Не ругал за решение прийти на вечер, ни волновался — совсем из мыслей выпала. Молча задался вопросом, показывая, пусть лишь мимикой, свое участие в жизни людской. Это несколько порадовало жену Бухарина, посему позвала она кого-то, находящегося за спиной. Нил пока не спешил вставать, постепенно приходя в себя. Не доходили его мысли еще до того, как вести себя стоит, мало вразумительно как попал на пол сортира. Отвратительным чудилось все.

Рядом с большим телом, в проходе маленькой комнатки, завидел своих близких. Это была Галя, держала она Сему на руках. Куда же она его привела?! Какой кошмар, хотелось вскрикнуть Собакину. Как бы плохо ни было, мгновенно вскочил, резко перешел в сидячее положение. В глазах сразу помутнело, от чего хотелось вновь упасть назад.

— Убери! — голос охрип так, словно пил неделю, не меньше. Знал это отвратительное, давно позабытое чувство. Ну что же, более голос Нил не желал использовать. — Зачем он здесь? — не задался, от чего-то, в первую очередь вопросом о себе. Одной рукой схватившись за голову, второй, опираясь на ванную, пытался себя поднять. Все было скользим, словно не настоящим. Однако, стоит заметить, все же более реальным, чем часы назад! Выглядел Собакин плохо, запах от него, и тот гадкий. Не очень-то хотелось, что ребенок учуял. Но, все ж, уже поздно. Надо надеяться, эта картина не засядет первым воспоминанием у мальчика. Весь помятый, постыдился видеть Собакин сына. — Что вы здесь забыли?

— Тебя мы здесь забыли, — Галя хорошо понимала, что Сема видал такие картины и прежде, до того, как полноценно обрел отца. Она не закрывала глаз его, не пыталась обратить внимание на ситуацию, отслеживая лишь физическое состояние ребенка. Он, в свою очередь, молча наблюдал. Нужно полагать, ему было интересно. А вот узнал ли в хмельной субстанции своего папу — другой вопрос. Есть вероятность, что нет, поскольку на него совсем не реагировал.

— Разве вам не велено сидеть дома? — он все не мог привыкнуть, что велеть никому и ничего уж давно не может.

— Вторые сутки пошли, как ты отсутствуешь! Сема без прочего проревел не мало, а сейчас еды бы ему, да увидеть родные лица. Издевательство!

— И что с того? — повернулся к зеркальцу, да поглядел, как сильно опух, какие ужасные синяки под глазами, капилляры лопнули. — Для сих моментов есть Шофранка.

— А где ж она есть? Пропала, как и ты! — женщина поглядела на Галю, а затем, совсем неодобрительно, на Нила. Ей не хотелось лесть в чужие семьи, да вот поучить толику — уж очень!

— Той дамы, с коей вы пришли, давно здесь нет, — потому решила, что стоит об этом уведомить. — Мы, с вашей подругой и мальчиком, везде ее искали. Нигде нет. А уж вас, дошедшего то крайней степени опьянения, трогать не хотелось. Делать, однако, больше нечего, — прикусив губу, Нил старался ни с кем не встречаться взглядами. Тон речи жены Бухарина походил на тот, когда его отчитывала мать. Смешно даже.

Еще раз посмотрев на того, изумительно не проспавшегося человека, в зеркале, Собакин принял решение отправиться домой. Пусть Галина, вероятней всего, и станет причитать, лучше уж, чем полеживать на мокром полу. Бедная прислуга! Ей столько придется убирать! Боле того, еще и подвыпила. Умываться, приводить в себя в порядок, когда чужие взоры так давят — невозможно.

— Спасибо, — Нил медленно, не совершая резких движений, обернулся к хозяйке. Не знал за что благодарит, но был уверен — это нужно сказать. Та от чего-то раскраснелась. — Значит, поедемте домой? — ныне вел разговор с Галей. Та без особого энтузиазма кивнула, да поглядела на Сему.

— Я помогу вам, разговор не простой был ночью. Только, попрошу, чтоб муж мой не знал о наших планах, — тихонько роптала женщина. Нил совсем не помнил речей минувших часов, да виду не подавал. — Насыплет соли на хвост, и сработаться у нас не выйдет. А я, как вижу, вы не плохой человек.

Вновь одарив жену Бухарина благодарностями, Собакин принялся собираться, обуваться, да одеваться. Сталось даже интересно, чего такого наговорил.