Часть 11. «Горячие ладони» (2/2)

— Что случилось? — без труда, за его худощавой фигурой можно было разглядеть Шофранку. Сначала подумалось, что она не идет к Семе лишь из-за глупой ревности, но в тот миг сталось ясно — такое же отсутствие понимания. Она замерла тогда, когда Нил отошел, и продолжала стоять смирно.

— Больше нет у меня кабаре, можешь себе представить? Ни одна пылинка его, мне теперь не принадлежит. Я такой же гость как и ты, она, — махнул рукой в сторону «Дульцинеи». — Просто гость.

Засуетившись, Шофранка подбежала через коридор к комнате. Кажется, ей хотелось разобраться в проблемах не меньше их. Коли он — ее кормилец, понять можно. Не хотелось бы кому-нибудь пожелать разделять ее чувств. В печали Гали было лишь сопереживание, интерес. Как же теперь мальчик его? Как сам Тимофеевич жить будет? Да и, прямо говоря, что могло произойти? Пропил? Проспорил?

— Все проспорил! — надо же. Всегда был азартным человеком, но чтоб так… Насколько сильно нужно быть уверенным, чтоб ставить на кон все, что тебя (и далеко не только тебя!) кормит?

<tab Шофранка разводила руками. Теперь выругаться захотелось гостье. Не стоило, видно, ничего писать. А так, поглядев при прошлой встрече, и не сказала бы, что человек остался таким неумным! Ей думалось, он будет кормить его здоровой пищей, учить языкам, начнет прививать любовь к спорту, к примеру. А тут, на тебе! Ничего нового. Но, однако, кто она, чтоб возражать? Галя лишь временно в Нижнем, и, в отличии от глупца-отца, к Семе не имеет никаких прав. Теперь она ему — никто, и боле того, даже не помнит свою некогда «тетушку». Очень жаль, но это, должно быть, не ее дело. Ничего не будет удивительного, если квартиру дальше продаст.

— Это невозможно, — возразила цыганка. — Значит, тебе удалось выступить в большом театре. Там не бывает не успешных людей.

— Успешный — не есть уважаемый, — говорил он с ней так, как говорят, когда хотят отпугнуть облезлую кошку,не использовал упомянутой выше мягкости. Возможно, это Гале лишь показалось. Все же, где-то в сердцах, думается, Нилу подруга наскучила. — Ты понимаешь? — какой-то частью подтверждения стало резкое обращение к гостье, переход в другой тембр. Так же находясь в ступоре, она снова покивала. На сей раз медленно. — Мне даже пришлось поцеловать мужчину.

<tab Дамы переглянулись. Галина пошла за бальзамом, понимая, что разговор будет долгий. Это интересное, но очень мрачное начало рассказа.

Завидев пред собой бутылочку, Собакин даже не задался вопросом что внутри. С некой робостью взял ее, но затем резкими глотками опустошил почти наполовину. Да, опыт не пропьешь, как говорится. Гале было не столько жалко алкоголя, сколько его печень. В нервных порывах можно многое учудить, к примеру, когда ты молод и гормоны скачут. Ему же близилось тридцать, потому эти эмоциональные качели просто выводили из себя. Однако, кто знает, может проблема тяжкая? Не стала устраивать допрос. Судя по всему, все равно уши сегодня услышат, что так желают. Пока твердо стоит на ногах, может, и не хочет говорить — позже все получится.

Нил улыбнулся, и облизал сладкие губы, когда в горле наконец начало жечь.

— Ты настоящий друг, я как раз хотел с горя напиться, — чуть склонил голову, возвращая бальзам. Конечно, в мгновенье ока опьянеть невозможно. Начал он даму пугать. — Шофранка, у нас, все ж, гости, нужно их принять для начала, а потом уж столь печальные истории поднимать. Иди, пригляди за дитем, уложи его, в коем-то веке, — бросив недобрый взгляд, она удалилась. Почему не стала спорить? Гале еще было неясно. Хозяину же еще не известно — ее давно, пусть и не очень радушно, приняли.

Зал совершенно опустел. Тот же столик, скажем, «для черчения», и та же софа — «для разговора». Только все какое-то серое, словно сумрачное. От благоверной приятеля Галине было известно, что произошло. Но, честно признаться, в голове не укладывалось. Ефросинья Павловна? Не может быть. Она была настолько скромной, что даже по воспоминаниям, гости, толком то, ее не видели. Настолько запуганной им виделась женщина. Как, тем паче, старушка на себе все вынесет? В целом, если она действовала не в одиночку… Не хочется об этом. Кому какая разница? Нужно было думать о мелочах тогда, когда деньгами разбрасывался. Не подумаешь ты — подумают другие. Это, очевидно, не пословица, но кажется, должна ей стать.

Разбитым был не только зал, но и сам Собакин. Он то краснел, то снова бледнел — сказать что-то было сложно. Даже ругать его, за столь необдуманный поступок, Галя не нашла в себе сил. Немного погодя, поведал о Бухарине, о споре, о большом театре, и поцелуе, в надежде, чтоб люди сослались на мужеложество фляжника, о том, как ехал (…). После Ниловских речей хотелось плакать — со смеху! Правильно совладелец кабаре поступил, и правда, что люди пришли посмотреть на шоу. Надо догадаться все составить таким образом. Это не так уж просто. На исполнителе не было лица, и, конечно, нужно было его как-то поддержать. С трудом опуская уголки губ вниз, от смеха появлялись под носом морщины.

Если без шуток — Бухарин мудрый человек. Прекрасно знал, куда давить, и что с того можно получить. С подобными махинациями он стал тем, кем является. Его можно только лишь похвалить за сообразительность. Докучал жалобами, как по мнению Гали, Нил лишь потому, что унизили его достоинство, сравнив с излишне эксцентричным. А разве то не так? Пусть иметь славу певчего шута не хорошее призвание, но всяко лучше, чем мелкого кабачного артиста — денег больше. Такое должно быть стремление у семейного человека. Фляжник дал ему удочку в мир славы, а уж какую рыбу поймает ее обладатель — лишь самому решать. Слушательница даже позавидовала тому, сколько пред ним появилось возможностей. Правда, переубеждать от его мыслей о провале не стала — бесполезно. Хочется надеяться, сам поймет. Да и, маловероятно, что станет кого-то слушать. В глазах глубокоуважаемого Нила Тимофеевича, к тому же, она — совсем не достопочтенный человек. Можно это понять. Да и тех, кто его недолюбливает — тоже. Таков мир.

У Гали не было цели напиваться, но казалось, что это часть культуры общения в этом доме. Ну а у Собакина, кровью обливается душа за очередной рюмкой. После того, как залпом столько проглотил — не мудрено! Захотелось остановить это безобразие.

— А как вам с Семочкой живется? — тогда Нил совершенно окосел. У подруги все так же ни в одном глазу. Радует, что у нее получилось держать себя в силах. Исчезло то дьявольское желание, и появилось совершенно иное — проследить за горе-исполнителем.

— Его не так зовут, — он откинулся к спинке дивана, укрыл ноги легким пледом.

Галя, конечно, удивилась, и очень даже возмутилась. Как отец, мог переименовать мальчика, но такое же совсем негуманно. И слова не удалось промолвить.

— Себя он называет исключительно «Ата», — язвил, качая ножкой. — Бывает, играешь с ним, а Сема показывает на гусара заводного, повторяя те три буквы. Я не обращал внимания, пока одна ситуация не случилась. Стра-анная такая. Шофранка работала, а мне пришлось самому того укладывать. Вот и говорю ему: «Сема, спать!». Он ни в какую. Я повторяю — поворачивается спиной, одно слово у него на устах. Раз на пятый, я, совершенно случайно, бросил что-то вроде «Ата? Ну-с Ата, иди спать». И, представь, пошел. Как подрастет, забудет о своем прозвище, должно быть. Пока можно с этого позабавляться.

Сей рассказ растрогал. Нил всегда уделял слишком много внимания деталям (см.поездка в монастырь, реакция на выступление), но в том случае, оно заслуживало похвалы. Дети, так же как и он, как правило, чаще замечают мелочи, нежели важные вещи. Это вполне уместно в данной ситуации. Без сомнения, то, как укладывает совсем малого ребенка — кощунство. Как это «спать»? Где сказка на ночь, теплое молоко с медом? Даже в самое голодное время, хоть объятиями ребенка можно обеспечить? Слов нет. Гале думалось, с появлением детей, у их родителей оживает инстинкт к их воспитанию. Но, видимо, не у всех, и далеко не всегда. Ну что же, дело житейское. Шофранка зато, знамо, за ним со всем трепетом ухаживает. Старания Собакина гостья так же мысленно оценила.

Дальше слушать его было несколько непривычно. Звучали разные истории: «Ата» измазюкался, сказал какое-то слово, или поругался с соседским ребенком. Подобное обсуждают за чаем молодые матери, но от него такое услышать… Чудеса, да и только. Выжался быстро, время от времени краснея, и глядя смущенным взглядом. Она заслушивалась, периодически вспоминая Машу.

— Не думала, что так много на него времени тратишь, — честно призналась.

— Я и не трачу, — тоже греха не таил. Не загадочный человек, но любивший во всем держать тайну до конца, поджигать интерес. Совсем не зря Бухарин этим воспользовался. С такими паузами, почему еще актером не стал? — В самом деле, мало хороших моментов со мной, повзрослев, он сможет вспомнить. Отнюдь. Редко здесь бываю, некогда.

Да, об этом Шофранка говорила. Но она немало жаловалась, мол, все видят, все знают, чем помимо работы Собакин занимается — а дома сын. Но было ли время, когда тому было не все равно на чужие речи? Почему-то он не спешил делиться воспоминаниями о своем досуге, да и она тоже не лезла. Ничего мне не поделать — чужие жизни, чужие господа. Возможно, думал, что это неуместно.

— Я знаю. И как твоя спутница прощает тебе все? — в коем-то веке, допила вторую рюмку.

— Что? Ведь я ей не врежу, вовсе наоборот — оказываю такую помощь, на какую способен, — кажется, голова его пошла кругом, поскольку находиться в сидячем состоянии уже не мог. Большая разница, все ж, меж ними была тогда. Ответить было нечего. — Не называй ее спутницей, Шофранка — друг. Никто более.

Тогда поразило не только его отношение к деталям, детям, воспитанию, но и людям в целом. Стало заметно, что Нил совершенно безучастный в таких вопросах человек, и словно по сей день не созревший к социализации. В чем же причина? Понять сложно. Человек, как не от мира сего.

Разговор их подходил к концу. Собакин почти заснул, и забыв о манерах, лег на софу. Вероятно, некого ему было стесняться. Быть может, сильно в голову бальзам дал. Теплый плед стал совсем ненужным — повалился на пол. Гале осталось лишь снова накрыть им приятеля, да сидеть — молчать. Говорить ни с кем не хотелось — только размышлять. Было о чем. Она почти на семь лет младше Нила, и потому разобрать его поведение было крайне сложно.

Глядя на губы, кои, думалось, только вчера целовала, теперь воображала, как он прикасается к ребенку. Ими же он произносил совсем скверные слова, бросаясь теми, как попало, сейчас рассуждает о столь невинных вещах. Та же мебель, на которой она видала всякое, и тот же столик, снова с алкоголем. Усталое лицо пред собой, Галина совсем не узнавала, хотя очень хотела. Больше всего она поражалась неизменно тонким, слабым рукам. Чего ими только не трогал, куда только не совал… Ими же Сему гладит по голове. Она была ничем не лучше в этом плане, хотя, как и многие другие, так думала. Почему-то Галя считала, что такие люди как она сама, Нил, Маша и тем подобные — иметь детей не должны. Мнилось, люди вкусившие однажды свободу, безнаказанность и полную потерю создания — однажды к этому вернуться. Они, когда нервничают, переживают стресс, не стараются выбросить адреналин через спорт или крик, не плачут в подушку, и не кричат в воду — приходят к самым тяжким методам «исцеления». К ним уже не стоит задавать вопросов.

Перебирала в голове тысячи знакомых, кто помог бы Собакиным выбраться — без толку. Мало кому захочется помогать некогда распутнице и ее друзьям, серьезно к ней не отнесутся. Да и просить, в прочем-то, не у кого. В сути, можно было, отказаться от спора, если, конечно, для Нила это не дело чести, если бумаг они не подписывали, да жить припеваючи — со славой и кабаре. Иначе — искать другое место к выступлению, переезжать другие города. Кратко говоря, вариантов полно. Перебирая их, Гале все сильнее хотелось спать — достаточно событий на сегодня. Но, тем не менее, идти в комнату, вновь ночевать в одиночестве, ей тоже не хотелось.

Гостья, как сонная муха, поднялась на ноги. Диванчик был без того крохотным, но приподняв одеяло, ей удалось на нем уместиться. Нил, как снулый, не сопротивлялся, что под боком, под тем же пледом, появилась подруга. Вернее сказать, ее появление не ощутил — потерял совсем толерантность к алкоголю — теперь он убивал наповал. Годы идут, ничего не скажешь. По-крайне мере, обстановка, где никто не причинит вреда, пользуясь беспомощным состоянием. Девушка аккуратно проверила, чтоб ни один кусочек их тел не остался без тепла, а затем легонько приобняла. В ее действиях не было никакой романтики, только дружеская ласка.