Часть 10. «Желтая сволочь» (2/2)

— Я вас уверяю, — все-таки, заключать мгновенно спор не решался. — Кабаре после выступления будет для вас ничтожеством.

— Надо надеяться, — наконец пожали руки.

В этот же миг, Сёма упал. Просто запнулся, да полетел лицом в сугроб. Плохой знак. Ничего не скажешь — надо успокаивать. Нил снова почувствовал, будто он проклят, или, может быть, однажды его ударила молния? Иначе не объяснить, чего столько неприятностей валятся. Завидев сына лежавшего ничком, с тихим вздохом, совсем отложил газету.

Собакин пусть и очистил от снега ребенка, пытался поставить на ноги, Сёма все больше рыдал, сгибал колени. Этот крик был неприятен, как скрежет стекла по стеклу. Хотелось закрыть себе уши, а ему — рот. Чего только ноет? Опять же, человек, хоть каплю смысливший в воспитании, предположил бы, что у мальчика замерзли щеки от столь резких перепадов температур — не сахарные чувства. Однако, такая мерзость ему еще мало знакома, слезами старается привлечь к себе внимание. Ничего сложного, ничего страшного.

— Вот сукин сын! — запротестовал Бухарин. — С мыслей сбил!

Нил поднял на руки Сёму, попутно слушая оскорбления в сторону сына. Он не принялся того защищать, желая лишь одного — уйти.

— Продолжим тему работы — на работе. Нам пора дальше — по делам, — в самом деле планировал вернуться домой, да лечь спать. Настроение какое-то сонное.

— Ну-с, вы репетируйте, плотно займитесь. Вам так, — пустил фляжник кольцо дыма. — Совет. Это ж не мурлыкать пред пьяницами — серьезное дело.

Подобные выражения в свою строну Нила были неприемлемы. Это воспринял он гораздо более огорчительно, нежели унижения мальчика. Конечно, распевать пред тем контингентом не лучшая работа, но вполне привычная. Никогда и не думалось выше лесть, в себя верить. Даже те попытки работать на цыганский театр оказались четны. Ни раз казалось, что его самооценка — лишь желание не выглядеть, как собака, которая пляшет за лакомство, иллюзия моральной состоятельности. Он понимал — нужно что-то менять в жизни. Нельзя до старости лет быть мелким артистом. Более того, если вовремя не пошевелиться, кто знает, какое место он займет в новой стране?

Поспать не удалось. Собакин передал Сему в руки Шофранки, и принялся думать, кто его, словно новичка, будет заново учить петь. Пусть не верил он словам Бухарина, полагаясь выиграть спор, но, все-таки, даже пред одним человеком в столь серьезном месте было бы выступить не плохо. Уж в тех местах все должно быть на высоте. Потому он думал, как улучшить без того хорошее исполнение. Конечно, представить, что кто-то обретет право Нила поправлять, да учить чему-то — сложно, но очень нужно. За долгие годы, вероятно, адекватно воспринимать он уже себя не мог. Что получалось хорошо — ему виделось отвратным, и наоборот. Тут нужно мнение коллеги. Такое мнение, чтоб не простоватый мальчуган его давал, а тот, кто больше повидал.

С тех минут Нил много репетировал, старался следовать чужим советам, но никому не говорил, от чего стремление повысить свои навыки. Скажи кому, что ничтожный кабацкий песенник на Питерскую сцену метит — засмеют. Все там хотят быть, но мало кто касается звезд. Да и таких у столицы, как он… Большинство исполнителей выеденного яйца не стоит. Более того, тех, кого любит — не мало. Но, словно мальчишка, Собакин верил в свои силы. Ну, споет при пустом зале, развеется хоть, да кабаре в собственность перейдет. Все же, при всем этом раскладе, надежда остается надеждой. Случаются же чудеса? В столь тяжкое время в них очень хочется верить.

Почти не появляясь дома, он обрел на печали сына. Тот часто задавался кратким «где?» показывая то на пустующее пианино, то на запылившиеся вещи. Из-за продолжительной болезни, вероятно, Сема говорил очень мало, зачастую предпочитая звуки. Шофранка отвечала кратко, поражаясь, что его вовсе волнует где пропадает отец. Выбирая между семьей и погоней за деньгами он выбирал второе. Многие моралисты бы его осудили, но, в самом деле, страшного Нил ничего не совершил. В самом деле, поступал он правильно, заботясь о своем «гнезде», сильнее подавляющего большинства. У мальчика был и дом, и воспитание, и многое, о чем мечтают другие дети. Для того же, чтоб обеспечить его любовью, надо, чтоб она была. Это посложней задача. А уж тем более для Собакина.

В доме играли одни и те же мотивы по выходным, а по будням тихо, как в гробу. Кажется, теперь репертуар Нила знали его соседи в идеале. Скажем, появились новые поклонники. По крайне мере, так он окрестил девушку с ребенком. Хотелось ли быть им теми — другой вопрос. От постоянного повторения, вероятно, у них уже была голова кругом. Одно и тоже. Некогда было придумывать новое, полируя до блеска старое. Хотелось, чтоб слушатели большого театра ощутили восторг, если, конечно, это вообще возможно. Слова из текст песен от повторения теряли смысл в голове исполнителя, он сравнивал свой голос с инструментом. Так что, было бы, бесспорно, обидно, если б со всеми этими усилиями спор оказался шуткой.

Когда была объявлена дата выступления, спать сталось невозможно. Ночью то кошмары, то наоборот, ошеломляющие выступления, что вставать не хочется. Разум его был занят одной идеей, и отступать Собакин совсем не планировал. Любыми путями, при том, стараясь не допускать мысль о плохом исходе. Как бы ни было, опыт лишним не будет. Подбирались люди, которые бы могли так же идеально музицировать. В общем, идея была воспринята в полной мере серьезности.

Его не узнавали на улицах, но ближе к назначенному дню, он чаще замечал косые взгляды. Старался не обращать внимание, считая, что это обман мозга. Нельзя ж получить звездную болезнь, при том, не являясь популярным? Интересно, кто к такому придет на концерт? Что, если зал будет полон манекенами, игрушками?.. Об этом нельзя думать, а особенно тогда, когда колеса поезда уже мчатся в сторону Петрограда.

Пока за окнами виднелись то маленькие домики, то пустые, временно мертвые, деревья, Нил что-то писал в небольшом блокноте. Это были его переживания по поводу предстоящего, поскольку изливая их, легче переносить. Сидел в купе один, по личной просьбе никого не заселять — не мешать. Его, если можно так выразиться, семья, осталась дом. За стенкой громко пели другие музыканты, их сопровождающие, отмечали еще не состоявшуюся победу и ликовали, раз за разом поднимая какой-то тост. Хотелось сделать им замечание, но, все же, не до этого. Главное, чтоб на сцене стояли, работали слаженно, а уж их жизнь это уже второстепенно.

Надо отметить, что за кулисами их команда держалась так же слаженно. Хотя некоторые вещи было до глупости бесполезны. Кто-то не мыл голову всю прошлую неделю, другие внимательно смотрели куда и с какой ноги заходят, третьи — вертели в руках талисман. Собакин же скромно наблюдал за всем этим помешательством, волнуясь не меньше остальных. Каждый раз, видя свое отражение, оно принималось по разному — так действовал стресс. Могло произойти все что угодно. И хотя в столице было совершенно не безопасно, а война набирала новые обороты, тогда об этом думать совсем не хотелось. Представлялось, будто один Нил с его аккомпониаторами есть во всей этой вселенной.

Наконец, настал тот долгожданный час. Тело трясло так, как никогда. Мурашки, за время, пока занавес поднимался, успели пробежать с ног до головы несколько раз. Казалось, словно раскрыв глаза, от перенапряжения появится пелена. Мозг, конечно, не воспринимал происходящее. Словом, весь организм отторгал выступление. Тогда думалось, что ничего страшнее Нил, в общем то, и не видал. Он про себя повторял то молитвы, в последнюю очередь решив к ним обратиться, то слова надежды, будто тот час смерть встретит. А тихо было, за той преградой, так же. Неужели никого нет?

Вступил оркестр. Он слышался так, как никогда прежде — более глубоко, чувственное эхо, и будто уже не его люди работают, а сами ангелы. Исполнителю самому чудилось, словно вскоре оттолкнется от земли. В глаза бил свет, и музыка все громче. Почему же никто не отступает? Если есть кому играть — нужно продолжать. Ощущал он себя бабочкой, только с оторванными крыльями.

После первых слов, Нила оглушили аплодисменты. Таких раскатистых оваций он не встречал никогда, а когда глаз подстроился под свет, заметил еще вещь, с которой не встречался ранее — переполненный зал. Бартер, бенуар, балконы, бельэтаж… Места вправду нет. Кому это надо? Кто они? Как бы долго он не готовился, к тому, чтоб столько народу собралось, так и не был готов. Слушатели находились и пред ним, почти под носом, и далеко во тьме. Выходит, явились те, кто не мог видеть Собакина, лишь его фигурку издалека, но все же пришли. Пришли! После такого оглушительного успеха и помереть не жалко. Сам он так же видел не всех, но ту гущу, определенно, невозможно упустить из виду. Замечал не мало юношей с девушками, но еще большее множество уловить человеческим зрением было просто невозможно.

Сдерживаться от эмоциональных порывов сложно. Страх пропал сам по себе, а новая доза уверенности горячо разливалась по венам. Он улыбнулся, и пел дальше так, будто обращается к каждому в зале. Обращался лично к каждому, при том, распевая всем. В столь прелестном расположении духа Нил не был прежде. Хотелось каждого обнять, пожать руку, и поблагодарить. Целовал взглядом каждого присутствующего, ни о чем не думая. Даже если после тех мгновений счастья придется лишиться кабаре — это того стоило. Лучший момент, который когда либо бывал в жизни.

Каждая нота ощущалась приятной пульсацией где-то внутри души, хотелось танцевать, плакать и смеяться. На одной из песен зал подпевал. От их реакции хотелось растаять, земля рушилась под ногами. Всплывал лишь один вопрос «как?». Очевидно, ответ желалось услышать. Но не тогда. В моменте, Нил ощущал единение с публикой, сравнивая их и себя с огромным океаном: волнительным, шумным, а временами, очень спокойным. Там хотелось утонуть с головой.

Однако, все-таки, все мы люди. Этим существам свойственно уставать. Был объявлен небольшой перерыв. Плавая в любовных волнах, отвлекаться песеннику совсем не хотелось, но пришлось. Занавес снова оказался на своем месте, а Нил отправился в гримерку. Хотелось прыгать от восторга, а улыбка, наконец не пошловатая, а действительно сердечная, все не слезала с лица. Конечно, интересно было разузнать, что же все-таки всех привело на концерт? Это просто невообразимо!

Совершенно случайно, Собакин встретился взглядом с фляжником. Тот, что поразительно, был так же весел. Конечно, ведь ныне он полноценный собственник кабаре. Чего бы не лучиться?

— Как? Дорогой мой, как? — Нил совсем не походил на себя, почти скакал козликом от восторга. Он словно таял, но дрожало сердце, выжидая ответ.

Бухарин покачал головой и мгновенно опечалился. Выглядел он так, будто кто-то только что испортил ему настроение. Однако, такая реакция нисколько не успокоила собеседника. Его взбудораженное сознание было настолько окрылено, что не было готово воспринимать какую-либо информацию.

— А вот как, — усы над его губой смешной запрыгали. — Уметь надо. Во мне всегда были предпринимательские жилки! — как бы натянул улыбку, а на лбу, от столь внезапных эмоций, появились две глубокие впадины. — Скажите? А? — легко толкнул логтем Собакина, он же в свою очередь быстро закивал. — Я нашел формулу успеха!

Уже с неким недоверием, Нил наклонил голову, и снова улыбнулся. Он походил на влюбленного юнца, или, как минимум, на пьяную девицу — совсем не на себя.

Разговор окончился внезапно, вопрос остался подвешен. Кто-то явно не смысливший в понятиях «безопасность» и «личное пространство», пустил внутрь небольшую группу людей. Кем они являлись — не ясно. Странная, в самом деле компания, состоявшая лишь из молодых людей. Они ни с кем не разговаривали, лишь кого-то искали глазами. Нашли. Судя по всему, ребятам был нужен Нил. Ничего удивительно, в тот день он блистал, как самая ценная драгоценность. С его темпераментом только этим и заниматься — призвание, данное свыше. Однако, так подумать, явление незнакомцев в гримерку, когда артист отдыхает — возмутительно!

Собакину не хотелось выглядеть, как дураку, потому края губ пришлось опустить. Он смотрел на них так, как делал это в обыденности. Хотя, стоит сказать, рад был видеть. Совсем нетерпеливая девушка, своими большими глазами напоминавшая ящерицу, переминалась с ноги на ногу.

— Мы пишем газету! — это фраза была на языке попыток в уверенность. Конечно, Нила и прежде мельком упоминали в сводках родного города, ныне происходящее — совсем иной уровень. — О вас. Не всю газету… В ней…

— Здравствуйте, — не знал, как реагировать на столь робкое высказывание.

Тогда она совсем раскраснелась, и продолжить разговор не смогла.

— А вы могли бы подтвердить, что о вас говорят? — Нил перевел взгляд на Бухарина. Тот молчал, не проявляя каких-либо эмоций.

— Егор, оставь в покое. Так не поступает профессионал своего дела, позоришься только! — добавила третья.

Нил был в замешательстве. Они не выглядели, как газетчики — слишком юны.

Правдами, ни правдами, большими деньгами или связями зашли — единственная мысля. Что же интересного в исполнителе, раз уж на такие риски готовы? Размышления о внезапном успехе радовали, но при том, тревожили. У подобных вещей, как правило, всегда две стороны медали. Чтобы во всем разобраться нужно держать ухо востро, смотреть в оба. Думалось, сейчас его настигнет что-то плохое.

Никто не обращал внимания на то, в каких оконфуженных позах стоят гости, смысл происходящего, очевидно, в сути диалога. Только вот, заметить то все-таки пришлось. Первая, что так тревожилась говорить, достала из-за спины пластинку. Она так же никому не была интересна, и лишь фляжник тяжело сглотнул слюну. Уйти куда-либо он не пытался, но судя по тому, как забегали глаза — сделать это очень хотелось. Показалась лицевая сторона обложки.

Увидев свое изображение, Собакин пришел в настоящий ступор. То, что увидел было оскорбительно, отвратительно, и абсолютно неприемлемо. Захотелось поломать ее, а затем передать всем, чтоб расходились. Он был просто вне себя! Пока девочка пыталась из себя выдавить слова, какие-то просьбы, он брал в дрожащие руки пластинку. Это был момент с дня возвращения, при том, ни абы какой, словно специально подобранный кадр. 6 Кто-то славно поглумился, выбрав на обложку слезливое фото. Тогда, стоя на сцене, боялся, что эту секундную эмоцию заметят зрители, но все оказалось гораздо более печально. Как им удалось?

— Кто это сделал? — терять голову при незнакомых людях, выяснять отношения, и тем самым портить себе репутацию еще дальше Нил не был намерен. Он обратился к Бухарину, а гости мгновенно замолчали. — Это ваши фотографы были в кабаре.

— Это черная популяризация. Видите, людям интересны другие — не идеальные манекены, — отвечал на пониженных тонах. — Многие подумали, что вы скандалист, когда был пущен слух, и ждали цирка.

— Откуда такие мысли?

— Слухи-слухи…

— Для всех них я — истерик. Просто поразительный ход! — и вправду, был на грани истерии. — Это просто чудо! Слушатели пришли ради клоунады, покуда мы с музыкантами работали серьезно.

Конечно, разумно будет предположить, что этот факт — лишь часть огромного заговора против себя. По другому он не мог назвать то, что устроил Бухарин. В самом деле, если тот всему свету разболтался о неприятном слуху прошлом — это унижает достоинство. Как отмыться теперь ото лжи? То, что никому не интересна его жизнь без скандалов — вполне логично. Обидно только — не ради музыки пришли. Он не хотел устраивать шоу, и гораздо с большим желанием выступил бы маленькой толпе, кои пришли, чтоб оценивать таланты с голосом.

Он не совмещал работу, и личное, принижал остальных, кто так делает. Запомнил это в детстве, пронес через всю жизнь. Более того, не позволил бы себе пользоваться профессией в обыденности, также наоборот. Неужели все труды в пустую? Знал бы, какой ценой достанется слава — никогда за это не взялся. Это в какой-то степени объясняло странные взгляды в свою сторону. Случившийся мистический успех — вовсе не успех. Нужно скорее залечь на дно — вдруг узнает о нем его хорошие друзья, семья? И те еще ладно — какому человеку захочется работать с тем, о ком хорошего ничего не скажут? Нил, возможно, и накрутил себя за секунду, но свято верил в то, как ему подрезали пути. Чувствовалось, словно Бухарин перекрыл ему воздух.

Хотелось в тот же миг наброситься, и разбить ему лицо. Надо ж додуматься, без согласия Собакина так всем руководить! Это вообще законно? Единственное неудачное фото и прям на обложку. Прав был, видимо, Бухарин, когда намекал, что связи всем руководят. Возможно, у него действительно дар собирать людей. Теперь же такое горе, и вечное пятно на репутации. Хотелось отомстить, но думалось с трудом.

— В нашем договоре не было упомянуто кто и каким образом сюда придет, — с опаской, фляжник пытался вернуть к реальности несколько заторможенного Нила.

— Я ничего вам не говорю. Договор есть договор, — в мозгу быстро начали происходить какие-то процессы. — Хотел бы вас поблагодарить даже.

— Принимаю благодарности в любом виде! — посмеялся самодовольный собеседник.

Нил до конца не понимал что, для чего, и почему делает. Пластинка была мгновенно отдана хозяину, а исполнитель — потянулся к губам Бухарина. Тот не рыпался — не успел понять что происходит. Покрепче, как только мог, обхватив маленькую шею, принялся целовать, надавливая, когда фляжник попытался вертеть головой. Конечно, Собакин бы не смог его придушить, но, видимо, от недоумения, недруг не принимал особо усилий избраться. Все это нисколько не походило на приятельство, что и планировалось.

Поклонники стояли, приоткрыв рты, а следом за ними поражались и другие музыканты. Вероятно они подумали, что музыкант не в себе. Пока один ощущал, будто к нему присосалась пиявка, второй чувствовал лишь, как усы трутся о мягкую кожу. Никому, кажется, этот акт приятен не был. Нил старался не думать кто пред ним, настолько отвратным за последние дни стал совладелец. Казалось, это длилось вечность.

Оттолкнув в коем-то веке от себя коллегу, Бухарин, конечно, вскрикнул:

— Что вы делаете?!

«Мстителю» было совершенно не до ответов. Он тер губы рукой, прям как мочалкой. Мерзость! Нил подумал, что с того дня будет портить репутацию фляжнику как сделали это с ним. Конечно, таких же навыков не имел, но очень хотел бы. В представлении все было иначе. Хочется надеяться, что присутствующие плохо подумают о них двоих.

— Ну, что вы, так и хотите дальше скрывать? — чуть наклонился, через силу улыбнувшись. Над губой появлялась натертость.

Хотелось промыть пару раз рот, сыграть то, что планировалось не удалось. Позор вышел, да и только. Ну, вероятно, и про Бухарина плохое подумают. Точно подумают! С этими мыслями Собакин удалился в уборную, совершенно внезапно закончив разговор.

— Животное! — только и осталось добавить расцелованному.

Исполнителя трясло от собственных действий, от неизгладимого шока, вида толпы и поразительных новостей. Мало кому хочется проснуться с огромной славой самодура. Он прекрасно знал какие карты у совладельца, как можно их обернуть против Нила. Это было страшно, нужно было думать новый план, чтоб обидчик расплатился за все. Но как?

Стоял, смотрел на себя в зеркале, и нисколько не был готов выступать.