Часть 10. «Желтая сволочь» (1/2)

Люди подсели на пластинки почти так же плотно, как на дурман, когда тот продавался в аптеках. Они слушали оперу, хоровое пение, появлялись раз за разом эстрадные исполнители. Все музыканты, через столь неописуемую технологию, воспринимались, точно ангелы. И это шипение… Возможно, спустя годы, все посчитают, что оно — ничто иное, как плохое качество записи. Тогда же думалось, иначе быть не может. Куда лучше? Без лишнего, как воочию! Таким образом, граждане все больше приобщались к сему искусству. Мало известные артисты, благодаря продвижению в мире технологий, тоже сумели обрести свое место под солнцем. Конечно, и Собакин надеялся попасть в их ряды.

Он, вместе с Бухариным, последние дни работал много. Выбор стоял пред тем, чтоб остаться со светом, пищей, и остальными человеческими нуждами, или же развлекаться. Ясно, что ему приходилось, буквально, искать себе на пропитание. Шофранка, кстати сказать, держалась молодцом — танцевала спокойно, топлес ее не видали. Не позволяла себе в рабочем пространстве приближаться к сожителю, проводя время зачастую в кругу коллег. Он же, словно сторож, наблюдал за тем, как себя подает, не позволяет ли чего лишнего. Странно, им было чего обсудить, только в кабаре избегали любого контакта. Нил все так же любил посидеть, подымить, выпить, пообсуждать людей. Соседка не видела в этом досуге ни радости, ни интереса, но Собакин так отдыхал от всего, чего напрягало.

Напрягало многое, начиная от вечного желания чем-то заняться, с кем-то сдружиться, до утомительных записей. Осуществление мечты с грампластинкой, надо сказать, оказалось достаточно мучительным. Нельзя было ошибаться, уж больно накладно выходит. Все старались, а Нил попутно знакомился с новшествами. Надо было видеть, как он, с изумлением, глядел на пластинку, кою доставали из воды, ставили под иглу. Он не понимал даже того, как работает фотоаппарат. Чего уж говорить о граммофоне?

Когда наконец эта интересная, но очень утомительная, работа закончилась, предстояло еще сделать фотографию для обложки. Она должна быть простой, но изящной. Не думал Собакин о том, как позировать примется, решив возложить ту работу на специально обученного человека. Дожидался день, когда лицо его будет взаимосвязано с музыкой, со своей эпохой, будет увековечено, тяжко. Казалось, еще жить и жить, прежде чем наконец получить итог всей проделанной работы. Ставил крестики в календаре, да печально вздыхал. Но как-то, совсем неожиданно, часы с минутами тоски полетели больно быстро. Случилось горе.

Нил прекрасно знал, что труд его некогда приятельниц опасен со всех сторон. Этому было подтверждение и тогда, встретив одну из них в монастыре. Правда, до поры до времени, тема жестокости богатых, но невоспитанных людей, не всплывала в его подсознании.

Мы помним, что уж очень Собакин желал получить письмо, когда был еще послушником (в дальнейшем — монахом), но никто не писал. Надеялся, что кто-нибудь поинтересуется о жизни, а тот, вложив душу, будет долго строчить ответ. И лишь спустя два года такое случилось. Удивительно, но послание было не лучшего характера.

«Смею надеяться, что это письмо в нужных руках.

Как-то раз, осенью, в объятьях сна, мне виделось, будто нечто черное закрывает луну. Виденье мое было настолько живым, словно я встала с кровати, и эту красоту увидала. Когда же я проснулась, спустя пару дней было затмение! Выходит, это предсказание? Я не поверила в свои способности к мистике, на несколько лет позабыв о случившемся. Но вот беда! Недавно, в ночи ко мне приходили страшные картины.

Сижу я, значит, в детской комнате Семы, жду, пока его мать закончит дела. Хочу сказать, что такую роль я уже выполняла не единожды, но все же, это не воспоминание. Так что, суть вот в чем: слышу крики, плачь! Оставив ребенка, я, сломя голову, полетела к спальне.

В комнате было темно, но имелась возможность разглядеть одну мужскую фигуру. Незнакомец оттолкнул меня, ринулся к выходу. Я за ним не понеслась, поставив в приоритет Машу. Моему взору пристало ужасное… Лицо в крови, неестественный взгляд куда-то вдаль, и приподнятые, точно замершие, брови. Руки походили на две ветки сухого дерева, а тело еще было теплым. Как только пришло ко мне осознание — сон оборвался. Очнулась в холодном поту, со слезами на глазах и ощущением чужого присутствия.

Вскоре не стало моей горячо любимой подруги. Для меня это та утрата, которую я никогда не смогу возместить. Она пусть и была резкой, но всегда честной. Мне жаль настолько, как словами не передать. Погиб самый близкий для меня человек! Всякое живое знает какого это. Думаю, не мне тебе объяснять. Надеюсь так же, Нил, что ты дочитал до этого момента, не отбросив мои муки в письменном виде. Извини, пишу на эмоциях.»

Лист был существенно помят, местами имелись округлые, несколько выпуклые, размытости. Вероятно, действительно писала, оплакивая погибшую.

«Ее задушил, предположительно, один из клиентов. Тех ужасов, что мне виделись, на счастье, не было, но итог один. Смерть. Я так полагаю, это не было преднамеренным убийством — излишний порыв страсти. Не было у нее врагов.

Итак, от лучшей дамы, которую мне удалось в этой жизни повстречать, осталось дите. Это твой сын, всем известно. Я не буду сетовать, не стану просить чего-то. Дом сирот находится на ковалихе<span class="footnote" id="fn_32241333_0"></span>. Что делать с таковыми знаниями решать только тебе. Ни к чему не призываю, но думаю, что имеешь право знать.

Постскриптум. Не надо считать меня плохим человеком, коли помочь Семе не в состоянии. Надеюсь помнишь, что для меня новая жизнь началась. В ней у меня нет легкодоступных денег, но зато есть честь. Да и мне не дадут его на усыновление. Хотя у тебя подтверждения отцовства нет, но, как я считаю, шансов побольше моего.

Пиши на тот же адрес, если чего. Видать, погорячилась я, сказав, что никогда не свидимся. Если с ребенком все получится — не мало еще повидаемся. А так, вестимо, если желаете, заходите на чай. Галя.»

Очень тоскливо было получить такое письмо. Нил, сидя у тлеющих и трещащих в камине угольков, прочитал его пару раз. Первый — для себя, на второй озвучил лишь отрывок — для Шофранки. Кажется, ей все страсти уж давно наскучили. Она, как Собакин ловко угадал, читала роман, скрючившись в странной позе, закинув одну ногу на колено.

— Заберешь? — совершенно безучастно вопрошала, листая желтоватые странички. Облизывала пальцы, глядела на красные ногти, да не пыталась строить печаль. Как за человека, ей все же было горько, но не показывала, подумав, что Нил не оценит. Почему бы, казалось, тому не радоваться?

Ему было, честно признаться, печально за Галю. К Маше, как и говорилось ранее, мало чего испытывал. Поразительно даже, в каком бреду нужно было находиться, чтоб с ней ребенка зачать? Что касательно подруги — ее печали стоят многого. Она без того не мало, как можно было заметить, пережила. Как же теперь? Осталась в холодном, отнюдь небольшом, домике, так теперь еще и абсолютно одна. Хорошо в жизни Гали теперь только то, что отказалась от совершенно неблагоприятной работы. Только как жить ныне ей — неясно. А уж о том, какого терять близкого друга сама уж высказалась.

— Наверное, я должен, — несколько затянул с ответом.

— Если б я должна была всем, с кем кровью связана, — Шофранка принялась искать строчку, где остановилась. — Давно всю себя истратила.

Нил не спеша принялся убирать письмо обратно — в конверт.

— Маша, что правда, была язвой в моей жизни. Без нее, — приложил руку ко рту, поскольку хотелось остановить себя от столь скверных слов. О покойных, говорят, либо хорошо, либо никак. — Все было бы лучше. Ни детей, ни множества словесных перепалок. Случается ж такое, мол, думаешь один раз человека увидишь, да и все, а выходит…

— Мы предполагаем, а б-г располагает.

— Верно. Очень грустно лишь, что он расположил оставить ребенка без матери, а Галю без подруги. Это определенно горько.

— И ты оставил когда-то ребенка без отца, — затем она снова замялась. — Но ведь ты — не Он? Значит на что-то мы можем сами влиять.

Собакин знал это как никто другой, потому в силах был лишь добавить:

— Галя и Маша всегда были в месте. О такой дружбе можно только мечтать. Сразу как узнал их, были не разлей вода, а тут, даже спустя два года, сохранили связь.

Шофранка промолчала, лишь с неким состраданием одарив собеседника взглядом. Затем она, наконец, вернулась к роману. Нил и сам не знал, от чего решил поделиться подобными мыслями. Далее решил, что плохой она советчик, боле не вмешивал девушку в свои дела. Вздохнув, задумался.

К тому моменту, он почему-то уверился, что соседка тронулась умом. Собакин не мог позволить себе спросить, что же случилось с ней — это плохие манеры. Местами даже чудилось, будто общается не то чтобы с тенью некогда любимой — с ее дальней родственницей, чужим человеком. Может быть, всегда такой была, и лишь при людях, в обществе, вела себя иначе? Хотя Нилу и было все равно, временами закрадывалась мысля, что она контуженная. В таких случаях действительно поражается мозг, а характер может раз и навсегда измениться до неузнаваемости. Значит ли это, что Шофранка может представлять опасность?

Тема отцовства в его жизни всплывала постоянно: во снах, при виде чужих детей, в разговорах, даже лица множества девушек напоминали Машу. Гале долго он был еще не в силах ответить. Перечитывал — сразу в мусор. Страшился написать чепухи, поскольку разум, казалось, совершенно одурманен. Вновь пить начал, и пил много, не всегда до дома добирался. Но хмель не помогал — обострял проблему. Ходили слухи, что вернулся к порошку, только никто их подтвердить не мог — теперь такие развлечения держались в строжайшей тайне, преследуются законом. В голову лезли лишь мысли о том, что виновен. Во всем. Это гнетущее чувство не отпускало: и в ванной преследовало, и во сне, и на сцене, и во время трапезы. Нил хорошо понимал, что не имеет возможности воспитать ребенка, прокормить его, но избавиться от своей душевной боли не мог. Напоминал он себе девушку, которая сделав аборт, потом принялась о том плакаться. Возможно, печалиться не столько о своем бессилии, сколько о незнании куда занесло нерожденную душу.

Однажды он все же решился на столь тяжкий шаг. Уверенности не было абсолютно. Боялся возненавидеть Собакин себя, Сему, и всю эту кисло-правильную жизнь. Не хотел этого, да относился к усыновлению так, как относятся к заведению щенка — серьезно, но, в общем, отказаться всегда можно. Надо надеяться, этого удастся избежать.

Очевидно, генетическую связь доказать было невозможно. На то, чтоб подготовиться не только морально, но и материально, юридически, к принятию домой ребенка понадобилось не мало времени, нервов. Соответственно, работу над пластинкой пришлось приостановить, теперь точно. Она была вполне готова к прослушиванию, однако внешний вид — нисколько. Покряхтел Бухарин, заставляя Нила вернуться немедленно к затее, а тот — ни в какую. Тогда фляжник от чего-то затих. Произошло это подозрительно резко, но мало кого волновало.

Оказавшись в новом доме, Сема вел себя очень скромно, словно боялся каждого угла. И Шофранка, и Нил, старались проявлять к нему как можно больше заботы, дабы тому жилось комфортно. Он никогда не оставался один, учился разговаривать, и каждый день гулял. Важно сказать так же, что ребенку отдавали самое лучшее, дабы желудок его всегда был полон, а некогда комнату Фроси превратили в детскую. Выходит, втроем они жили, как настоящая семья. Настолько трепетно относился Собакин к мальчику, что даже няню боялся нанять — мало у кого совесть на месте осталась. Ему было тяжко с появлением сына, но и чистоты, спокойствия не чувствовал. Благо, соседка так и оставалась соседкой, пусть и задержалась надолго.

За одной бедой, буквально следом, пришла другая. В мире наводила порядки эпидемия испанки. Самые слабые организмы, в особенности старики и дети, ту подхватывали. Это был страшный вирус гриппа, кой коснулся Семы. Оба его «воспитателя» не оставляли надежд на то, что выживет, и, где-то в глубине душ, даже надеялись, что это не произойдет. Продукты дорожают, войны и повальная болезнь. Повезло тем, кто до не дожил, повезло тем, кого проблемы минуют. Ну а ребенок… Что есть ребенок в столь гниющем мире?

Лечили Сему, мягко сказать, долго. Прошло порядка месяца, чуть меньше. За это время Шофранка успела к нему привыкнуть, казалось, даже побольше отца. Он часто отсутствовал, много времени тратил на кабаре. Только вот, однозначно сказать чем там занимался никто не мог. Вроде и работал, поскольку деньги приносил, а вроде больно много лентяйничал. Таким образом, девушка, не без помощи врачей, и отпаивала всеми возможными лекарствами мальчика. Благодаря ее усилиям, дитя смогло вновь встать на ноги.

Наконец, все сложности оказались позади. Шла середина января, но на улице вполне комфортно. Было принято решение отправить некогда больного на прогулку — нужно укреплять иммунитет, чтоб другие недуги не коснулись малыша. На часах чуть позже полудня — лучшее время для того, чтоб подышать свежим воздухом.

На сей раз развлекал ребенка Нил. Вернее сказать, мальчик копался в сугробе, с интересом разглядывая снежинки на варежках, покуда его папа читал утреннюю газету. В ней писали военные известия, рецензии на различные книги, городские новости. Конечно, так встречать середину дня старший Собакин не любил. Может, и полезно это, гулять, да только совсем скучно. Серые дома вокруг казались столь мрачными, пустыми, что хотелось поскорее отправиться на работу — к ярким лицам, веселым людям. Вероятно, должно было такое времяпрепровождение приносить счастье, да, видимо, не для него. Его умиляло, как факт, существование Семы. Но вот, малыши, развлечение такое. Вот стукнет сыну, хотя бы, пятнадцать… Тогда да, весело будет. А сейчас что?

Мальчик с изумлением показывает на палку, найденную в снегу, не скрывая восторга. Его отец мастерски, со всеми своими актерскими способностями, строит удивление. Семен смеется, показывая свои два едва заметных зуба. Еще не все прорезались, посему его улыбка выглядит несколько комично для Нила. Оба хихикают — кто над чем. Стало несколько тепло на душе.

Вдали парка появился небольшой силуэт. Невысокий мужчина шел, сложив руки в карманы. Перемещался он медленно, оставляя после себя глубокие следы. Нил сразу успокоился, завидев его, поднял повыше ворот шинели, да закрыл лицо газетой. В самом деле, уже не читал — не хотел лишний раз на глаза попадаться. Однако, Бухарин путь держал в сторону Собакиных. Топал плавно, каждый хруст под его тяжелыми сапогами отдавался куда-то в глубины сердечные. Оставалось лишь надеяться, что тот вновь пьян — упустит двоих из виду. К сожалению, это мало походило на правду.

— Гуляете? — задался он очевидным вопросом, находясь прямо напротив Собакина старшего. Хотя за сводкой новостей разглядеть было б не просто, по голосу не узнать — сложно.

— Я думаю, вы ошибаетесь. Мы дома сидим, — Нил принялся читать какой-то анекдот с края странички, создавая иллюзию того, будто очень занят. — Спим.

Хотя лица фляжника он не желал рассматривать, стало слышно, как тот приближается к ребенку. Конечно, отец ухо навострил, но, видать, слишком поздно. Чуть выглянув из-за газетки, увидел, что делятся с Семой конфеткой. Вероятно, любой родитель, во-первых, испугался бы, что малютку отравят, а во вторых — с кожей проблемы будут. Рано еще сладостями питаться. Только Нила то действие задобрило, даже несколько порадовало.

Сын его изучал мир, не скрывая удивления. Такие дети, с бурной реакцией на все, поражают. Мальчик мог завизжать при виде лошади, показывал на каждую собаку, и широко раскрыв глаза, наблюдал как небеса осыпают новой порцией снега. Выходит, сладость была для него тем, что вполне может вызвать восхищение. Конечно, он был не только рад получить подарок, но и не умел обращаться с оберткой. На радостях, побежал к папе. Тот продолжал делать вид, будто Бухарина не существует. Нил осторожно, но с некой нервозностью, положил себе на колени газетку, и взял из маленьких ручек батончик.

— Это поздравление с прошедшим праздником! — говорил совладелец четко и ясно, а значит — трезв. Это, конечно, было отличной новостью, но думалось, вновь увяжется со своей пластинкой. Вскоре Нил сможет приступить к ней, но пытать вне работы — плохой тон.

— Спасибо, — в тонких и холодных пальцах появилась сладость. В самом деле, тоже хотелось, чтобы конфетой угостили, но, в мире взрослых это несколько не принято. Пришлось отдать ребенку. Пусть хоть он порадуется.

— У меня и для вас сюрпризец будет, — сначала подумалось — понял, с какой жадностью смотрит на гостинец. В самом деле, глупое предположение. — Что думаете насчет большого театра?

— Что я могу думать? Красивое место, — беспокойно смял свое развлечение.

— Наверное, хотелось бы там выступить?

Конечно, Нил понял — зреет ироничная шутка. Так что, решил он, если сам себя высмеет, будет менее обидно:

— Вне всякого сомнения! Я бы… Да я, ради пары человек из огромного зала… Я готов разорваться. Определенно точно.

— Можно. А можно устроить так, чтоб яблоку негде было упасть. Тогда никому не придется рваться!

— Невероятная идея! — воскликнул. Таковая реакция заставила Сёму вздронуть, а затем начать внимать. Вероятно, он мало чего понимал, но слушал с чрезвычайным интересом. Тут уж и палка, и конфетка, ушли на задний фон. — Предложите эту идею, к примеру, Чайковскому. Уж он народ наберет.

— Зачем вы мне говорите дерзости? — звучал он жалобно. Собакин замолчал, но с отвращением поглядел на собеседника. — У нас был с вами договор?

— Договор договором, но я уже вас уведомил — работать мы дальше будем лишь тогда, когда у меня появится свободная минутка. Что вы за человек такой? Для своего возраста, вы слишком нерассудительный. Еще одно дело не завершено, так вы к другому тянетесь. Зачем? Знаете ли вы такую пословицу: за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь?

Бухарин действительно был уже в годах, потому опускался рядом медленно, а скамья под ним трещала. Раз уж сесть решил, вероятно, разговор не краткий намечается. Это плохо. В голову к Нилу уже приходили мысли соврать, мол, Сема замерз и пора домой возвращаться. Это слабо схоже с реальностью, к тому же, ребенок совершенно спокоен — ему тепло и уютно. Нужно что-то придумать.

— Разве можно так долго насмехаться над старым человеком? — достал фляжник папиросу, да постарался подкурить. Это вышло у него с трудом, поскольку ветер так и норовил потушить огонь. — Вам же самим, полагаю, личный концерт в большом театре даже не снился?

— Да что вы пристали со своим театром? Я не поеду в Петроград, что хотите говорите. И знаете почему? — был тоже Нил в поисках своих сигар. — Толку нет. А мне некогда впустую тратить время.

— Давайте снова поспорим? — протянул большую руку. — Если множество придет на ваш, вы не ослышались, личный, концерт, тем самым заняв все места, то…

— Спорим на долю? Не продам — отдам даром, если все выйдет, — Нил прекрасно знал, что популярности в столице не имел. Более того, даже при огромном желании, Бухарин не смог бы набрать подставных людей — большие деньги. Тогда, вероятно, вы подумаете, что мужчина завел хорошие знакомства? Такие же предположения исключил Собакин одной фразой. — При условии получения половины от продаж. И, соответственно, если выигрыш на моей стороны — кабаре так же получаю бесплатно.