Часть 7. «Кто, кто?» (2/2)

Пред ним оказались гости, те же танцовщицы и фотографы. Последних никогда в кабаре не видал, лишь в специально отведенных для съемки местах. Обидно, очень даже досадно, что в столь неприятный час они явились! Раньше думать стоило, в лучшие дни юношества — не ночью, на исходе сил. Славно было б посмотреть на выступления прошлых лет так же, воочию, глазами, как на живой фотокарточке. Сейчас оно кому надо? Позориться только. Черт со всеми, главное — деньги получить.

Нос пронзил неприятный запах, словно кто-то решил поджечь сено или, в крайнем случае, мох. Наивно, но с тревогой, подумалось, что преследует его этот несчастный пожар. Оглядев зал, кой казался от чего-то в разы больше, понял, что дело не в том. На нескольких столиках стоял кальян, а под всей этой красотой — персидские ковры. Находилось все это благолепие у стен, было мало освещено, но остаться не замеченным не могло. Больно не вписывались восточные мотивы в аристократический стиль кабаре. Потянуло, видать, Бухарина на экзотику! Такими темпами скоро похоронит все заведение, подумалось Собакину. Он принялся искать в толпе своего неучтивого приятеля, вдруг тот ударился в бега в зарплатой? На это понадобилось всего пару секунд.

Фляжник был большим, поистине тучным человеком, а рядом, сложив нога на ногу, танцовщица, чуть правее — еще один полный мужчина. Что не поразительно, они дымили за привилегированными местами. Сам плательщик взгляда от исполнителя старался не отводить, словно отслеживая качество его выступления, второй же уделял время даме.

Единственная девушка из трио вела себя несколько закомплексовано, при смехе прикрывала рот, и очень много молчала. В случае, если она не улыбалась, скромно прикасаясь к мундштуку яркими губами, можно было бы предположить, что даму удерживают там насильно. Ей словно пихали этот кальян, вечно подливая в стакан чего-то прозрачного. Нил, конечно, это заметил. Грубое поведение, ничего не скажешь, но не прыгать же геройски со сцены, дабы это остановить? Пусть сами разбираются. Судьба троих мало интересует, хотя и чудится, что дымят не табак. Уж больно веселой стала мадам, громче многих в зале. Жалко конечно, только линии их жизни с Собакиным параллельны.

Живот исполнителя гудел, а виды закусок со столов заставляли его издавать еще менее приятные звуки. Рассматривал чего ныне подают в кабаре, стараясь не пустить слюни и с гордостью закончить. Хотелось, в столь морозную зиму, выпить горячего супа с сладким чаем, а затем вальяжно покурить. Недолго он разглядывал тарелки — вновь неучтивая компания привлекла внимание. Танцовщица махала рукой, словно здороваясь. Да, явно с ее мозгами в те минуты было неладное. Не сказать ж, что больно популярен был, так, городская знаменитость. Однако, спустя годы, Нила такие знаки напрягали и жутко раздражали. Глупой показалась девушка, но горько знакомой. Чернявые волосы ее были заплетены в две густые косы, кои прикрывали лямки от костюма. Такие точно, как раньше, и даже два круглых, словно выпуклых, глаза остались детскими, ребяческими. Будто совсем Шофранка не ведала где находится и чего творит. А она малограмотной не была, мы помним, только к чему себя привела?

Глядеть на нее Нил не хотел, да и знал, что боле не любит. Зачем минувшее горе вспоминать? Пусть как хочет тешется.

Прикоснуться старался фляжник к танцовщице, а та, как кукла для взрослых детей, продолжала улыбаться, соглашаясь. Мерзко сталось от сей картины, но занятно. Петь все сложнее, вдумываться в слова — более того. Не держал уж Собакин позиций, наблюдая за развитием событий. Хотелось надеяться, его не будет. Толстые пальцы оказались на тонкой шее, и двигались они то к мочке уха, то обратно к ключицам. Делала Шофранка вид, что не замечает этих дерзостей, словно все идет обычным чередом. Отвратительно. Еще более кошмарное действие сотворил второй, стягивая лямку с плеча.

Невольно всплывали те два дня, которые Нилу удалось провести с бывшей любимой. Даже розы, которые так мечтал подарить при ее выписке, казалось, все еще живы и ожидают своего часа. Если бы не та глупость, не тот театр и, кажется, Юра, все закончилось бы иначе! Винить, как те дни в монастыре, Шофранку вновь не спешил — в лицо глядя невозможно. По истечению лет все же решил, что его обвели вокруг пальца, а столь милая и несчастная поступить как сказано не могла. Печально, что все так сложилось, только кого винить во всем этом — неясно. Быть может, саму судьбу? Почему еще в самом начале никто не спросил у Собакина «что тебе неймется?»?

Будь, как есть. А есть то, что плавно раздевали многострадальную медсестру прям под носом. Как будто окаменел Нил, сраженный наповал бестактностью троих. Желалось ранее, чтоб она больше без пяти минут трупам не делала перевязок, а тут вовсе в грязные круги угодила. Не был он подвластен над всем, оказалось. Как коршуны слетелись на ту, кого хотел уберечь от всех проблем и соблазнов. А она слушала выступление, и внимала особенно внимательно. Все это походило на вопиющий акт неуважения не только к песеннику, но и к остальным посетителям. Устроили публичный дом, превратив храм музыки в забегаловку. Прошлого боле нет, настоящее испорчено, а будущее — слишком туманно.

Пусть не вблизи были те господа, разглядеть, что верх костюма приспущен не составило труда. Хотя было время, когда таким вожделенным был торс ее, ныне наблюдать за позорищем не мог. Голая дама была на виду у всех, а от того, что это Шофранка, хотелось раскраснеться и горько зарыдать. Судьба потрепала всех, с кем дело Собакин имел, подобьет еще немалых, только за столь искренних и светлых жаль. Однако, подумать, все таковыми когда-то были. Жизнь не делится на черное и белое. Нельзя было все это допустить.

Отвести взгляд от столь желанного тела было не сложно, однако, когда это произошло, почувствовалось что-то на щеке холодное. Оно двигалось, мешая работать. Верно, муха? Глупо-глупо, зимой их нет. Испугался, что грязь явилась невесть откуда, а Нил не заметил — решил смахнуть. Оказалось слеза. Это немного сбило с толку, заставляя принять воздуха больше нужного — сфальшивил. Сталось страшно, что вторым потоком ощутить ту внезапную сентиментальность. Не заметил он, как на глазах появились последствия размышлений, надеялся, что издали другие тоже не увидали. Впервой такое. Надо же! Благо, это был конец. Без промедления откланявшись, он покинул сцену особо не вслушиваясь в аплодисменты, не оглядываясь.

Оказавшись вновь в гримерке, Нил сдерживался от нервных порывов. Хотелось взяться за голову, кричать, прогнать всех с зала, и лишь погодя приглашать, строго вглядываясь в лица. Всего за пару часов был сыт по горло всей той мерзостью, кою удалось повидать. На глаза бросалось то зеркало — желалось в гневе разбить, то румяна — раскидать. Однако в этом же яростном приступе заметил пред собой он одежку, висевшую, очевидно, для иных мероприятий. Шепча себе под нос что-то вроде «грязь, грязь, все это — грязь», схватил первую попавшуюся.

Так стремительно, как только мог, он направился к необычному столику. Получить бы вторую часть денег, а там с глаз — долой, из сердца — вон. Запишется, продаст кабаре и поедет к родителям заграницу, если, конечно, получится с ними связаться. Это было совсем не то, чего душа требовала, но иначе Собакин не знал как поступить.

Встретила та компания весело, но все их поздравления были отнюдь чужды. Пропускал мимо ушей, здороваться с Шофранкой, знакомиться с лишним лицом, Нил не спешил. Первым делом, дабы не видеть девку почти в неглиже, кинул бывшей возлюбленной ту самую одежку. Это, невесть от чего, позабавило Бухарина, внимательно считающего деньги, и не на шутку рассмешило третьего. Глупые, сильно выпившие (?) люди! Неприятно быть с ними, лучше сделать вид, будто незнакомы. В сути, они посторонние в жизни Нила. Откреститься, да забыться.

Глаза дамы выглядели так, будто она уснула, позабыв смыть косметику. Собакин хоть и не верил боле словам Юры, как повелся по молодости, но встретиться с ними опасался — опять заберут в далекие дали. Глядел некогда чванливый человек как самый праведный — в пол. Хотя Шофранка и прикрылась, поднять очей не был в силах. Она же наоборот, с изумлением того разглядывала. Словно рыба, то открывала, то вновь прикрывала сухие губы, пытаясь что-то сказать. Непорядки в голове, очевидно.

— А, помните, — еле слышно пробормотала, после чего уголки рта растянулись, а глаза стали походить на две обрывистые линии. — Меня? Помните? Помните? — речь словно бессвязная, медленная. Быть может, в ходе работы с больными, разум повредила? Такие предположения пугали Нила больше остальных. Сердиться оказалось сложно.

— Я вас умоляю, милейшая! — пока один копошился в мыслях, второй — Бухарин, прекрасно знал чего сказать. Он, словно специально, облизывал купюры, отсчитывал, и совсем не замечал как робеет пред ним Собакин. — Позабыл путь сюда на пару лет, а вас, полагаете, помнит? — громко и тяжело расхохотался.

С одной стороны, уж больно унизительно то звучало. С другой — терпеть недолго осталось. Нил покрепче стиснул зубы, но ненависть рвалась наружу с каждой секундой сильнее. Руки сжимались в кулаках, фляжник выводил его на эмоции, и подумалось тогда, вот кто причина всех проблем! А он, вероятно, даже не догадывается. 3аварил кашу на несколько лет вперед, да не подумал, как все завернуться может. Все действия оставляют свой отпечаток, поразительно насколько.

— Шофранка, — на выдохе пробубнил Нил, все так же не поднимая глаз. Все, кроме названной, рассмеялись, только от чего — никто не ведал. Не хотел Собакин чувствовать себя шутом, еле заметно дернулась губа, но виду боле не подавал. Затем все замолчали. И молчание это было поистине громким.

— Кхмаловна, — от хохота у Бухарина проступили слезы. — Вырвали из памяти отчество?

— Я его и не знал, — отрезал исполнитель. — Доколе это может продолжаться? Когда я уезжал тут все не славно было, ныне без стеснения такое творите? Вам скоро шестьдесят, а ведете себя как дитя. Я подожгу это чертово здание, — угрожал, вырывая из рук заработанное. Резкое, и совсем бессмысленное высказывание.

— Пристрелю тебя, если так сделаешь. Для чего сейчас горячиться?

Нил скривил лицо, и казалось, готовился к драке, или, как минимум, к скандалу. Температура разговора становилась все выше, а нервы давно уж пылали внутри. Они не равные по массе тела, сражаться — глупо, сдерживаться — сложно.

— Запись грампластинки — это, очевидно, завлекательно, только продавать здание под публичный дом не хочется мне.

— Разумеется… Само собой разумеется! Никакой больше срамоты и наготы, договор?

Довольнее от его слов Собакин не стал, он собирался покинуть компанию, и уж развернулся, чтобы уйти. Однако, сам того не ожидая, бросил недобрый взгляд со спины в их сторону. Разговор сей продолжать можно было долго, если не сказать вечно. Показалось от чего-то ему — если сейчас не выскажется, этого не произойдет никогда. Вдохнув побольше воздуха, все ж возвернулся.

— А вы, Шофранка, как до того дна упали? Разрешите поинтересоваться? — Нил не понимал, что лезет не в свои сани. Девушка сжалась в комок и несколько раз проморгалась. Видать, совсем врасплох застал такой вопрос. Бухарин же решил, что дале будет молчать — так безопаснее, себе выгоднее.

— Давайте обсудим это с глазу на глаз? — не дожидаясь ответа поднялась, продолжая прикрывать грудь одной рукой, второй стараясь подтянуть лямки на свое законное место. Нил опешил, но проследовал за ней на улицу. Оставшиеся двое были не менее потрясены происходящим, и наблюдали за тем, почти с приоткрытыми ртами.

Ночь давно уж стала утром, небо было серым и низким, но, стоит заметить, казалось, легкие могут обрести второе дыхание — очень свежо. Они накинули теплую одежду лишь на плечи, не планируя долго находиться на улице. Было не морозно, но достаточно прохладно, где-то вдали слышалось пение снегирей, так глупо сбивающее с мыслей. Нил задрожал, зубы стучали — нервы. Малоинтересно ее было слушать, а вот слить все свое негодование — вполне себе подходит. Чудилось ему, уму разуму поучит. Сама же Шофранка переминалась с ноги на ногу, стараясь из себя что-то выдавить. Она хотела говорить, и говорить много, но не могла. Ничего не получалось, словно рот зашит.

— Стыдно? — глядел на высокие каблуки, но воспитывать сил в себе не нашел. Говорил он тяжко, сипло, и даже оконфуженно.

Танцовщица пожала плечами, затем отвела взгляд куда-то в даль, к пока пустующей дороге. Ей не хотелось глядеть в глаза, наоборот, куда-то скрыться от речей. Только, поделиться желание тоже имелось.

— А я говорила еще в кафе, что мы с вами знакомы, — пнула белый и чистый сугроб. Она сказала это шепотом, посему столь, казалось бы, важная фраза оказалась не услышана, непонята.

— И что же ваш брат? — сложил руки Нил за спину, говорил еле слышно. Так тихо и грустно в душе. — Тогда, около трех лет назад, он показался мне пусть и не самым воспитанным, — грубить не разучился. — Но вполне любящим. Уж коли от меня, — притормозил, поскольку был на взводе, но показать сего не мог — держаться нужно. — От человека, который всегда желал… И желаю… Вам добра… Пытался уберечь, полагаю, кабацкая жизнь ему бы совсем не понравилась.

Что-то пронзило сердце слушательницы, она заморгала так же часто, как несколько минут назад. Собакин подумал, что Арсен ее, вероятно, погиб. Только жалеть даму совсем не хотелось, даже уж если в действительности таков исход. Надо знать себе цену, а не бросаться в крайности. Нил презирал ее, и вовсе не понимал зачем вызвалась объясняться. Они — не любовники, даже не друзья. Не было времени на то, чтоб стать боле, чем знакомцами.

— Пусть лучше думает, что мне легко! — голос дрожал, Шофранка бросалась отрывистыми фразами. — Не знает он ничего, и думает, что я пляшу за большие деньги. Для Арсена подобное уже потрясение, срамит меня за это, но принимает. А я чего скажу? Правду? Хоть убейте, не признаюсь! К тому же, не хочу я боле к гниющим телам, слушать крики и ощущать ту ужасную вонь… Вы хоть представляете как пахнет война?

— Нет…

— А я вам скажу: трупами, гнилью, пылью и человеческим страхом. Мне кажется, будто кожа им пропиталась, — поморщилась. — Я очень чувственная, но не для меня эта работа. Ясно?

— Для чего вы со мной этим делитесь?

— Потому что вы не понимаете. У меня не было выбора

— Дело ваше. Приятно, Шофранка К, — запнулся, поскольку отчество произносил впервые, оно показалось сложным. Нелепо было не понять каково оно изначально! — Кхмаловна, что вы решили мне довериться. Хотя и знаю я, что есть причины вашей разговорчивости. Правда, лучше вам поведать эту историю вашему приятелю — Бухарину. Думаю, с дурью в голове, он расчувствуется побольше моего. Мне пора, — решил принять еще одну попытку к тому, чтоб уйти. Нечто вроде ревности в нем проснулось, и знал он, что если боле со старыми чувствами играть будет — хорошо не закончится. — Всего наилучшего. Прощайте.

Нил уж думал было разговор окончен, поскольку отвечал даме довольно резко. Кому понравится такое терпеть? Алкал, чтоб возненавидела она его так же, как и Собакин в свое время обозлился. Опять же, почти открыв двери на вход, где так громко звучала музыка, пришлось вернуться. Что ж творится? Как магнитом тянет! Ныне причина была не в желании высказаться. Вовсе нет.

— Погодите, — вскрикнула танцовщица, не сдвигаясь с места. — Куда же вы?

— В кабаре, — ответил он неуверенно, попутно отпуская ручку. Послышался громкий хлопок.

— Вы хотите снова петь?

— Что за чушь вы несете? Я планирую перекусить.

— А потом?

— Я направлюсь домой.

— И вы будете спать?

Нил вопросительно поглядел на даму, но ответил.

— Склоняюсь к тому, что да, — чуть наклонил голову на бок.

— И вас никто не будет будить? Никуда не станете спешить, никому ничего не должны?

— Это так. Не знаю даже, хорошо то или плохо.

Эмоций с лица Шофранки считать было сложно. Понять о чем она толкует — сверх того. Одурманенное состояние накрывало ее волнами, только вполне ясные речи вела, как вновь ударяло в голову и предложения становились невнятными. Что с той происходило Нил на себе никогда не ощущал, да много слышал о таких забавах.

В один момент бросилась к нему, и чудилось, скоро на колени падет. Ее колотило изнутри, а пальцы были холодными. Девушка взяла под руку Собакина, и постаралась вновь что-то выцедить. Ему же поразительно было наблюдать за таковым поведением, неприятно. Рваться, бежать или кричать, пока не спешил, выжидая очередного выкида с ее стороны. Жаль как-то стало, заметив некое безумие в мимике. Он не смотрел с высока, печалился, только понять, в сути то, почти ничего не мог.

— Любите меня. Я прошу вас! — от неожиданности, Нил резко приоткрыл глаза, даже забыл на пару секунд как дышать. Шофранка переходила все больше границ, что, как минимум, очень пугало. — И я не приду сюда больше никогда. Я пойду работать.

— Куда? — смех его был истерический.

— Балериной, или буду писать картины! Правда-правда, это моя мечта.

— Давайте для начала перекусим.

Хотя и была столь напряженная ситуация, есть ему хотелось неистово. Сладостно, когда имеешь деньги, чтоб еще и даму угостить. Не из любви, скорее из сострадания, не гнал от себя знакомку.