Глава вторая. Уходить и оставаться (1/2)
Они с Миреле долго гадают, как лучше сказать клану и Хранительнице, не навлекая на себя неминуемый праведный гнев.
Вдвоём они нарушили жестокий древний обычай.
Справедливый обычай.
Вдвоём в глаза лгали Хранительнице и Первой, вдвоём ставили жизни соклановцев под угрозу сродни той, что полвека назад почти стёрла клан Талас с лица земли.
Вдвоём и ответ держать должны.
Да вот только Маретари уходить в другой клан, а Миреле — оставаться.
— Если сказать, то сейчас, — раздумчиво говорит Миреле, когда до арлатвена остаётся шесть лун. — Мудрейшая Мэйрав, да заждался её Фалон’Дин, уже не посмеет прогнать тебя. Коль скажем позже, будет слишком мало времени на то, чтобы учиться… как должно.
Маретари понимающе кивает. На арлатвене она должна стать лучшей из всех чародеев, приведённых на обмен, но много ль можно узнать из книг да редких ночных тренировок с сестрою?
Против обученного мага ей не выстоять.
— Мириам и без того уж косо смотрит, — осторожно говорит она.
Мириам и правда ревностно следит за каждой их совместной отлучкою, смотрит варгестом, притаившимся в песках, будто нарочно валит на Маретари самую чёрную работу в лагере, а Миреле — почти каждое солнце отправляет с охотниками в дозоры.
Будто знает и ждёт, что они оступятся и выдадут себя.
Может, ею правит бессильная чёрная злоба за сына.
А может, она просто хочет быть хорошей Первой.
Медлить нельзя, а потому тем же вечером Маретари будто ненароком замораживает пламя в общем костре.
Котёл с жёстким невкусным мясом иглоспина лопается, разбиваясь вдребезги.
С визгом бросаются в стороны дети.
Ругается Зогар, стряхивая с куртки похлёбку.
Окаменевший лик Хранительницы похож на оскаленный череп.
На лице Мириам — злорадная
безумная усмешка, а Миреле бледна взаправду.
Маретари могла бы быть аккуратнее, но… первый всплеск дара и должен быть первым.
Первым, неожиданным, неловким. Как тогда, в аравеле, в ночь после того, как скверна забрала у них с Миреле и мать, и отца, исковеркала их разум, сделала кровь в их жилах чёрной, а глаза — бездумными и голодными, словно у тронутых Тенью гиен.