Глава первая. Клан Талас (1/2)

— Убери его, Мириам! — повторяет Хранительница уже громче, и злой старческий голос её мешается с горячим пустынным ветром.

Пустыня за Мердайном — дно древнего моря.

Мёртвого моря.

— Ужель моя Первая лишилась не только разума, но и слуха?

Хранительница Мэйрав стоит подле обглоданного тысячелетиями остова исполинской морской змеи, и над её головой жадно каркают чёрные злые грифы.

Маретари всего одиннадцать зим, и потому ей кажется, что Хранительница — тощая, древняя, почти облысевшая — сама похожа на грифа, на изъеденный временем скелет, на злого мертвеца, что вернулся с Троп за живыми.

Мириам, Первая Талас, кажется рядом с нею скалою против сухостебля, и она, наверное, легко могла бы переломить Хранительницу одними только руками.

Но Мириам молчит, опустивши голову, и тяжёлые пряди — бронза с нитями проседи — змеями вьются по её напряжённым плечам.

Миреле порой говорит, что Мириам сама давно могла бы быть Хранительницей и не становится ею только потому, что Фалон’Дину злющие старухи на Тропах без надобности. И испуганно зажимает руками рот, как будто ждёт удара.

Хранительницу все боятся.

Наверное, потому Мириам и молчит, застывши в полушаге от своего четырёхлетнего сына, в движении, в попытке загородить собою.

Будто смертная, которую взгляд Ужасного Волка обратил горючим камнем.

Молчит муж её Зогар, сцепив пальцы на плечах лука.

Молчат прочие охотники.

Молчит мастер и молчит сказитель.

Молчат дети, замершие у костра выводком фенеков. Зейн сын Авенира и поныне сжимает в пальцах бросковый камень и глядит на сложенную пред ним башенку из клыков варгеста, тёмных осколков змеевика, алых капель драконьего камня… Маретари сбила бы такую башенку с одного только броска, но вот уже шесть лун она больше держится сестры, нежели прежних товарищей.

Но Миреле тоже молчит, положив похолодевшие ладони ей на плечи и, кажется, боится даже вздохнуть.

Маретари запрокидывает голову — сестрино лицо чудится спокойным и бесстрастным, как вечные алые пески мёртвого моря да окованные рассветной бронзой холмы.

И верно — разве Вторая Талас может позволить себе слабость?

Маретари страшно тоже, ей хочется закричать, заплакать, прогнать липкую горячую тишину, хочется сорваться с места и побежать в пески, прочь, прочь, прочь, но… тогда она погубит себя, Миреле, их обеих.

Нельзя.

Она рвано выдыхает, затылком чувствуя ободряющую улыбку сестры.

— Куда… убрать? — наконец отмирает Мириам. Голос её, обыкновенно сильный и низкий, сейчас едва ли громче шелеста опадающих песчинок. — Мудрейшая Мэйрав, я не…

— Куда хочешь, — шелестит Хранительница старой гюрзою. В навершии её посоха скалятся шемские и вороньи черепа. — Ты мать, ты моя Первая, потому и решать тоже тебе. Но чтобы к следующему солнцу его тут не было.

Скрученный старостью палец с тяжёлым волчьим кольцом останавливается на сыне Мириам.

— Он опасен.

— Он ничего не сделал!

Кажется, к Мириам возвращаются силы, и она вскидывает голову и выпрямляется. Глаза Мириам сверкают гневом, а мирное пламя Силейз в линиях священных меток на её лице кажется яростным огнём Первенца Солнца.

Маретари почти чувствует, как под кожей Мириам собирается злой древний дар.

Собирается — и бессильно опадает под словами Хранительницы, будто малая лучина пред ледяною бурей:

— Не сделал. Но это пока.

Сестрины ладони, ласковые и горячие, вновь сжимаются на плечах.

— Скажи мне, Мириам, ты когда-нибудь видела одержимого? Видела, как искажается его тело, рвётся кожа и растут клыки?

Голос Хранительницы становится злым и страшным, он падает песчаной бурей, бедой и слепой грозою, придавливая к земле.

— Видела, как он разрывает на куски тех, кого ты поклялась защищать? Видела, как обращается в угли твой лагерь, пожранный демоновым огнём? Предавала ли земле то, что осталось от других твоих детей, погибших от твоего малодушия?

Голос — гнев элвен, голос — гибельная порча, голос — дробящая темница.

Мириам с тихим стоном рушится на колени, будто этот голос вытянул из неё все силы.

Сын бросается к ней, обвив ручонками шею.

— Смотрела ли в глаза соклановцев после? Не стыдясь, нет! Малодушно радуясь, что из двухсот вверенных тебе Творцами душ уцелело пятьдесят три.

Хранительница подходит ближе к Мириам, возлагает на её затылок сухую ладонь, похожую на лапу варгеста.

— Я скорблю вместе с тобою, девочка моя, но у нас нет иного выхода. Алерион ответили отказом, а Махариэли не ответили вовсе.

Где-то далеко воют гиены да скрежещут фениксы, а зыбкие барханы похожи на огромных притаившихся змей.

— Арлатвен будет нескоро. Мы не можем ждать три зимы.

Колючий ветер хлопает аравельными парусами, треплет белоснежную галлью шерсть.