Лебединая песня. Часть 10 (2/2)

— Право же, госпожа Анариель, ты вогнала меня в краску. Порой ты говоришь как мудрая старуха из нашего народа, порой — как дитя, и если бы я не знал что ты невинна, я бы решил, что ты бесстыдна.

— У вас мужчины не говорят об этом с женщинами?

— Нам нет нужды говорить об этом, эти вещи всем известны.

— Но тогда что постыдного в том, чтобы говорить о вещах, которые и так все знают?

Так ради чего же вы соединяетесь, если не ради зачатия?

— Ради удовольствия.

Эти слова снова поставили ее в тупик. Удовольствие, радость, счастье — все эти слова она связывала именно с рождением детей от… она не знала, от кого. Она знала, каким ей хотелось бы, чтоб он был — и она встретила такого.

— Я готова вернуть тебе твои слова. Порой с тобой труднее говорить, чем с ребенком. Мы, эльфы, не мыслим себе удовольствия отдельно от детей. Разве зачинать ребенка — большая радость, чем вместе баюкать его, учить речи и всему, что нужно?

— Многие из людей считают, что дети — вовсе никакая не радость, а нечто вроде платы или наказания за полученное наслаждение, — Эйгон произнёс вслух всё то, что копилось у него много лет.

— Что же ими движет, если они рискуют годами расплаты ради мгновения наслаждения?

— Похоть. Страсть, — его глаза расширились, он сам потушил опасный огонёк в своих глазах.

— Но почему не превратить эти чувства в любовь?

— Да хотя бы потому, что желанная женщина может уже состоять в браке.

Анариель недоуменно осмотрела Эйгона.

— Но такое положение дел не может быть естественным. Оно безумно.

— Может, — согласился Эйгон. — Лучше всего, когда двое любят друг друга, и сочетаются браком, и растят детей, и ни к кому не испытывают страсти, только друг к другу. Они благословенны и счастливы, а те, кто утоляет свою жажду с чужими женами или свободными девами без намерения заключить брак, у нас считаются свиньями, а женщин, которые жаждут многих мужчин и утоляют эту жажду, у нас презирают, — Эйгон оторопел, прибывая в смятении от того, что только что сказал.

— А ты?

— Что я?

— Ты ведь женат, вы любите друг друга? — вопрос эльфийки словно кулаком по щеке.

— Нет, нас поженили без согласия, а просто потому что так надо. Я этого не хотел.

Анариель нахмурила брови.

— Это ужасно, — всё что она могла сказать.

Эйгон в замешательстве посмотрел на девушку, чувствуя себя полным глупцом, в который раз жалея, что не встретил её раньше, но был рад, что она останется здесь.

— Ты говорил, что я стану женой Эймонда, — начала тихо эльфийка. — Откуда ты знаешь?

— Он сам сказал, — честно ответил Эйгон, усаживаясь вместе со спутницей на траву.

Анариель безмятежно улыбнулась, будто бы сама знала, что именно сейчас это услышит, но вдруг тень тоски легла на её лицо.

— Что случилось? — обеспокоено спросил Эйгон, заглядывая в её лицо.

— Мой отец против того, чтобы я была с Эймондом, — отрезала Анариель, отрывая маленький кусочек травы.

— Почему?

— Потому что мы любим один раз в жизни, — выдохнула эльфийка.

— Эйгон? — послышался спереди шорох и голос Эймонда.

Сердце ее билось все чаще, она уже слышала, что он близко — шёл словно волк.

— Чёрт, мне конец. — проскулил Эйгон.

Анариель громко рассмеялась, и её смех заставил Эймонда идти ещё быстрее.

Но она замолчала, когда он вышел на поляну — разгоряченный, злой.

— Что…

— Я уже ухожу, — сказал Эйгон, поднимая руки вверх и обходя стороной брата.

Эймонд непонимающе осмотрел эльфийку, которая медленно встала перед ним. Он свёл брови, одолеваемый чувством ревности.

— О чём вы говорили? — он сжал её руку, словно передавая ей свои эмоции.

— О людях. Я просто хотела выслушать его, ему было это нужно, — просто ответила Анариель, пожимая плечами.

Эймонда устроил такой ответ. Он осмотрел её с головы до ног, приподнимая брови. Внутри началось что-то просыпаться. Пламя разгоралось.

— Идём со мной.

***

Туман густел по мере приближения к земле — а звезды, если поднять голову, видны были ясно. Древние деревья, огромные, как скалы, обступали со всех сторон.

Они пришли к южной стороне замка, на зелёную полянку, около которой тёк водоём.

Эймонд остановился, сжимая её руки в своих. Он снова и снова смотрел на свою эльфийку, пытаясь охватить ее всю, целиком и полностью. Тяжело дыша, Анариель ловила его взгляд.

— Я много думал — и понял, что должен сказать это тебе. Я люблю тебя. Я мечтаю разделить с тобой свою жизнь. Мечтаю обнять, коснуться губами твоих губ. Мечтаю… зачем скрывать — мечтаю познать тебя как мужчина познает женщину. Хочу, чтобы у нас были дети. Я прошу тебя разделить со мной мою жизнь.

— Я люблю тебя, мой принц Эймонд. И готова разделить с тобой жизнь, — хрипло прошептала она.

С колотящимся сердцем Эймонд сделал шаг вперед, обнял её за талию и прижал к себе, осторожно касаясь немеющими губами лба, висков, бровей. Потом губы их встретились…

— Я больше не позволю тебе вот так пропасть, — выдохнул Эймонд, ловя прерывистые выдохи, поочередно целуя уголки ее губ, — И ждать ещё девять лет не стану.

— Ты думаешь, я смогу уйти?

Он целовал ее словно впервые в жизни. Словно последний раз в жизни. Прежде он представления не имел о том, что так бывает. То, первоначальное вожделение, которое он испытывал в первый день, уже давно… нет, не исчезло, а было полностью поглощено иным, более мощным чувством — так огонь поглощает огонь. Теперь же и этот огонь был поглощен каким-то новым, более мощным и чистым пламенем — и в его пожаре вся скверна человеческой души сначала обнажалась, а потом мгновенно выгорала, не оставляя по себе даже пепла. Имени этому новому пламени он не мог назвать, но прочел его в глазах Анариель, и понял, что всю жизнь ошибался, называя этим именем другие вещи: мальчишескую одержимость первым зовом пробудившейся мужественности, неизреченную тоску по ласке и теплу и голод плоти.

Ничто из этого не исчезло, но все очистилось, преобразилось и заняло свои, а не чужие места в мыслях и памяти; Эймондом же владела любовь — чистая и свободная.

Каждый слышал, как билось сердце другого.

Эймонд, опустившись на колени, расстегнул на будущей жене пояс; застежки платья на плечах она расстегнула сама.

Он всему учился заново, потому что прежний его опыт никуда не годился. Он учился быть нежным, потому что она была маленькой и нежной как мотылек; он учился быть сильным, потому что она была сильней и непокорней любой, он учился быть гордым, потому что она не потерпела бы ничтожества; и он учился быть смиренным, потому что она не смирилась бы с грубой надменностью. Он учился быть как утес, потому что она была как вода, он учился быть как вода, потому что она была как ветер, он учился быть как ветер, потому что она была как пламя.

Ткань приятно охладила спину, а Анариель даже не успела понять, как она очутилась на траве. Лишь на миг Эймонд оставил ее, спешно избавляясь от последних мешавших деталей одежды, а Анариель вдруг засмущалась, обнимая себя за плечи, разом почувствовав прохладный ветерок, вызвавший мурашки на разгоряченной коже. Но вот он обнимает, разжигая жар внутри, осторожно отводя руки, целуя запястья, опускаясь ниже, впервые касаясь губами груди.

Яростная, свирепая, требовательная настойчивость ласк сменилась медленной, жаркой чувственностью, чтобы вознести ее на самый пик.

— Эймонд… — шепчет она, сжимая его ногами.

Анариель заводит руки ему на спину и впивается ногтями в его кожу.

— Я люблю тебя. — выдохнул Таргариен, упиваясь обволакивающим его наслаждением.

Луна стыдливо скрылась за кронами высоких деревьев, лишь совсем чуть-чуть проглядывая на отдающихся любви.

Лежать так вечность, смотреть, как твоя мечта извивается под тобой, просит ещё.

Анариель впивалась в него своими разгоряченными губами, и первое же движение внутри вызволило всё, вырывая из груди протяжный стон. Не было больше ничего кроме желания двигаться навстречу, в такт, обвить любимого ногами, прижать к груди, ловить его рванное дыхание и тяжёлые стоны. Он запустил руку в её волосы, немного натягивая, а другая скользила по бедру.

С каждым толчком крики становились всё громче, натужный стон и он сменил темп своих выпадов, и обмякшее тело Ари словно по собственной воле вдруг изогнулось, как туго натянутый лук, стремясь прижаться к нему, пока он изливался в нее. Эймонд услышал собственный стон и прильнул к ней, захваченный мгновением, оказавшимся не только бурно-чувственным, но и неистово-духовным.

— Ты не представляешь, что я чувствую сейчас, — хрипло прошептал он, потершись носом о ее влажную шею, сдвигая в сторону слипшиеся пряди, зарываясь в них и глубоко вдыхая ее запах.

***

Нимлот нашел их на поляне, недалеко от Красного замка. Беспечные в своем сне и в своей наготе, они лежали на расстеленном кожаном плаще, на траве у реки. Золотистые, длинные пряди волос Анариель перепутались с густыми белыми Таргариена. Голова принцессы лежала на плече смертного.

Эльф поначалу ничего не почувствовал, потому что это не укладывалось в сознании.

Потом он решил, что, наверное, умирает. Грызущая пустота, сродни тошноте, заполнила грудь, в горле царапался крик, и вырваться наружу он не мог только потому, что связки тоже свело. Если бы можно было перечеркнуть последние минуты жизни, не сворачивать с пути, не уступать своему желанию побыть наедине, не подходить к холму. Он согласен был и на это — если уж нельзя переписать последний месяц, вернуться в тот день, на совет Владыки, и сказать, что не нужно брать принцессу. О чем он думал тогда?

Следующей мыслью было — убить их, здесь и сейчас, по меньшей мере — его, неблагодарного вора чужой любви.

Желание покончить и с ними и с собой разом было таким сильным и острым, что Нимлот сделал несколько шагов вперед, а потом, так же быстро — шаг назад, расстегнул пояс с ножом и отбросил его в сторону. Он хотел просто достать и выбросить нож, но не знал, совладает ли с собой, если хотя бы коснется рукояти.

Видимо, этот шум и разбудил Таргариена — а может, он проснулся еще раньше, когда тень эльфа упала на них. Эймонд быстро, рывком сел. Несколько мгновений — глаза в глаза — прошли в напряженном молчании. Потом Эймонд опустил глаза и оглянулся, ища одежду. Нимлот отвернулся. Анариель, проснувшись, тихо ахнула. Эльф вспомнил, что уже видел ее обнаженной — правда, тогда она была еще ребенком. Он любил Анариель и добивался ее — а сколько времени понадобилось этому смертному? Неделя; и того меньше.

В Эймонде горела холодная ярость, он вынул меч, готовый отрезать угрюмую башку этому эльфу. Но внезапно послышался оглушительный рёв, над опушкой пролетела громадная тень. Таргариен ухмыльнулся, заслоняя собой испуганную девушку. Прямо за ними приземлился дракон, издав ужасающий крик.